Двери весны - Юлия Тулянская

Наверно, что-то странное во мне все же осталось. В детстве я придумывал себе невидимых собеседников. Да, конечно, все придумывали, но у меня они были более чем реалистичные. То есть невидимый друг у меня был всего один. Но мне хватило. И родным моим хватило, когда все это узналось.

Собственно, это была моя погибшая в раннем детстве сестра — еще до того, как я родился. Удивительно то, что о ней в нашем доме не говорили. Бабушка, как потом я узнал, хранила у себя ее фотографии. Когда бабушка умерла, мама достала все ее письма, открытки из коробки, которую она хранила на полке гардероба. Мне было уже пятнадцать лет, и мама показала мне фотографию маленькой Дины — в коротком платьице, с совочком, на дорожке в дачном саду. А до этого я таких фотографий в доме не видел. Это было странно, как я потом понял, но дело в том, что мой папа был ярый материалист, преподаватель истории в школе, и он был резко против всякого напоминания о смерти в доме, чтобы это 'не повлияло на детскую неокрепшую психику'. Он всегда говорил именно такими фразами. Но, несмотря на отсутствие фотографий и упоминаний погибшей Дины, что-то на мою неокрепшую психику все же повлияло. Как потом сказал маме врач, может быть, при мне об этом случае говорили соседки, я их слышал, но по малолетству не понял, а в памяти отложилось. Сейчас сказали бы, что отложилось 'в подсознании', но у советского человека, особенно ребенка, кажется, подсознания не предполагалось. Так или иначе, из подсознания ли то, или из других каких недр 'неокрепшей психики' мне стала являться во дворе сестра — лохматая девчонка в джинсах и футболке, старше меня на шесть лет, которая рассказывала, что живет она с какими-то 'хозяевами дворов'. Это что-то вроде домовых или леших, только они — дворовые. Наверно, это я сочинил сам (про леших-то я читал, папина цензура до моего круга чтения настолько не дотянулась), просто мое 'подсознание' вложило эту сказку в уста выдуманной сестренки. Мои выдумки дошли до такой степени, что в день, когда умерла бабушка, я позвал якобы-сестренку в дом и будто бы оставил ее с бабушкой, надеясь, что 'призрак Дины' вылечит больную. Конечно, этого не произошло, и мое подсознание лишь просигналило, что бабуля умерла — я сидел на кухне, и мне примерещилось, что 'сестра' коснулась моего плеча и сообщила, что все кончено. Она сказала, до сих пор помню эту фразу: 'Бабушка ушла через двери лета'. (Надо сказать, 'Дверь в лето' я прочитал значительно позже, так что откуда это выражение появилось в моей неокрепшей психике в те годы, я не знаю).

А еще было такое, будто бы Дина обещала повести меня на какой-то праздник, шабаш этих самых дворовых существ в парке в самую короткую ночь. Но так и не повела, то есть я не пошел. Хорош бы я был в темном пустом парке, спотыкаясь о сучки и разговаривая с собственным глюком. Гость у Воланда на балу…

С годами я научился отмахиваться от этого видения. Например, я помню, что когда тяжело заболела уже мама, 'Дина' снова появилась на моем пути, она оказалась под моим зонтом (шел дождь) и стала тревожно спрашивать: 'Что с мамой?' Я захлопнул зонт и просто отвернулся.

Я теперь понимаю, что это моя собственная тревожность, особенно в предчувствии беды, потери близких людей облекается в такие формы. У большинства людей это происходит во сне, а вот у меня — в таких визуальных образах. Но с тех пор на появление 'глюка' у меня однозначно якорь: 'Дина' — вестник смерти или по крайней мере неприятностей. Неприятно то, что якорь этот не привязан к конкретному месту: я ведь переехал из родительского двора в другой, так и в этом дворе глюк появлялся. Оно и понятно: это моя материализованная тревожность, а она никуда, собственно, не девается. Праздник, который всегда со мной.

А еще у меня ушли две жены. Первая прожила со мной всего два года и ушла со словами 'Это была ошибка'. Просто разлюбила. А вторая — мы прожили девять лет. Она полюбила другого и уехала с ним в Германию, туда же увезла и нашего сына. Да, у меня есть сын, и мы иногда общаемся по скайпу.

Я вышел на балкон с куском пиццы и бутылкой 'Хольстейна' в руках и посмотрел во двор. Двор был пуст. На ржавой горке, на самой ее верхотуре, сидела девчонка в камуфляжных штанах и зеленой футболке с пестрыми, словно мелированными волосами. Мне показалось, что на плече у нее сидит здоровенная ворона (или ворон, или грач, в общем птица такого типа). Девчонка подняла голову и помахала мне рукой. Птица взмыла с ее плеча и сделала круг над двором.

Дина. 'Где Ваши друзья? — Позабыты. — Где Ваши родные? — В земле'

Из подвала выходить не хотелось. Сумрачно, темно… В темноте я вижу, но тут и видеть, к счастью, нечего. Трубы да кладка стены. Можно не думать ни о чем. Простудиться я все равно не простужусь, хоть просижу здесь сотни лет. Как привидение старого замка. Рядом сидел взъерошенный, похожий на шар Барсик и мерцал глазами. Мы с ним два призрака этого дома. Двор зарастает полынью и бурьяном. Сирень за домом ушла в сирень (то есть хозяйка сирени — ушла в кусты сирени) и не показывается никому. Сквер… что же, Скверу хорошо. У него цветут цветы, поют птицы… Я думала о своих друзьях, как о чужих. Да и правда — кто они мне? Чужие существа, нелюди, которые всегда были здесь и всегда будут только здесь. Им и отсюда не выбраться, и ничего здесь не изменить.

Да, я знаю все их тайны. Когда-то это были 'наши тайны'. Когда-то это имело смысл. Теперь — нет. Для кого держать город? Я помню, еще в моем детстве (то есть во времена, когда должно было бы быть мое детство) на соседних улицах стояли деревянные дома, с наличниками, с палисадниками. Теперь там магазины, офисы, а на месте одного снесенного дома так ничего и нет — полынь и бурьян, вроде как у меня во дворе. Это место черное. Хозяин его нехорошо как-то ушел. Я его сама не знала близко, но говорила Рябина. Город уже не наш. Не их. Им, по-хорошему, надо уходить в оставшиеся еще вокруг города леса и рощи, перелески и что там еще есть… Пусть в городе останутся только люди и пустые дворы. Какая разница? Все равно все люди умрут…

Все мои родные ушли. Сергей не ушел, но это уже не он. В этом полнеющем лысом мужике ничего не осталось от моего братишки. И мне уйти некуда. Позвать Ту Тетку — Ниренн? Я уже давно понимаю, что в упор не помню, что она мне говорила, — поняла, что забыла и перепутала все ее слова. Перекрестки какие-то, пограничное время, место… Да, и к тому же — очень я ей нужна. Призрак из сырого подвала — прямо вот в двери лета, в цветущий сад! Непосредственно! Я усмехнулась… Сама не видела своей усмешки, но Барсик вскочил и зашипел. На меня. Я провела ладонями по своему лицу, ощупывая мышцы — и поняла, что это была не усмешка, а оскал, вроде звериного. Я уткнулась лицом в колени, кусая губы, надеясь расплакаться, но слез не было совсем. Барсик ткнулся головой в мой локоть…