Мои погоны - Юрий Додолев

Пошел к Лидочке. Ладони были потными. Сердце то в пятки ныряло, то подгоняло: «Смелей, смелей!» Иногда я ненавидел себя, но шел и шел. Было стыдно, боязно, но…

Лидочки на месте не оказалось. Позвал ее — молчок. «Может, случилось что-нибудь?» Я разволновался, стал искать Лидочку. Бегал и спрашивал:

— Не видали Морозову?

Женька сказал, что она пошла с каким-то парнем к часовне. Я решил: «Разыгрывает!» — но на всякий случай смотался туда.

Женька сказал правду: Лидочка целовалась около часовни с парнем из соседнего корпуса.

— Здравствуй, — пробормотал и почувствовал — краснею.

Лидочка не смутилась. Прижалась плечом к парню и сказала спокойно:

— Между нами все кончено!

Я покраснел еще больше и ушел. Внутри — клокотало. Рассказал обо всем Лешке. И добавил:

— Врезать ей надо!

— За что?

— За… За измену!

— Бить женщин — последнее дело, — возмутился Лешка. — Ты сам во всем виноват. Я же много раз говорил тебе — женщины без трали-вали не могут.

Лидочкина «измена» ударила по самолюбию. Я старался не думать о ней, но не мог. «Дурак, дурак», — бранил я себя. «А вдруг Зоя то же самое сделает?» — предположил я и совсем пал духом. Решил: «Если и Зоя, то пулю в лоб».

Заснуть не мог до тех пор, пока не вернулся Лешка. Он перевалил через подоконник, крадучись, подошел к койке.

Я вздохнул.

— Не спишь? — спросил Лешка.

— Не спится.

— Брось думать о ней. Я тебя с такими девочками познакомлю, что ахнешь. А в этой Лидочке ничего хорошего — глупенькая она.

— Обидно.

— Конечно, обидно, — согласился Лешка. — Но и мы — хороши: обманываем их.

— Ты обманываешь.

— И да, и нет, — сказал Лешка.

— Темнишь?

— Любовь — дело добровольное, — продолжал Ячко. — Я жалею женщин, особенно тех, которые без мужей. Дровишек им наколю, стол или стул исправлю. Женщины радуются, когда в их доме мужским духом пахнет.

— Леш, а они тебя любят по-настоящему?

— Кто как. Карасиха, думаю, любит.

— Кто такая? — Про Карасиху Лешка никогда не рассказывал.

— Есть тут одна, — ответил Лешка. — Мировая женщина, вот только в жизни ей не повезло.

Лешка чиркнул спичкой, зажег папироску. (Я вместо папирос получал дополнительную порцию сахара.)

— Карасиха, сам понимай, прозвище, — объяснил Лешка. — Любка — ее имя. — Лешка затянулся и сказал: — Жизнь этой женщины — сплошная неудача. Родители умерли, когда ей три года было. Воспитывала ее бабка. Работала, старая, не покладая рук, чтобы вывести внучку в люди. Но приключилась беда: заболела бабка и слегла. Пришлось Любке устраиваться на работу. Подружки посоветовали ей сдать старуху в дом престарелых, но она им фигу показала. Жених проявил себя, как стерва. «Решай, — сказал, — я или бабка». Любка послала его на… Стала жить вдвоем с парализованной старухой. А потом — война. Ухажеры ушли на фронт. Любка поняла, что семью ей не составить и начала гулять. — Лешка выбросил окурок в окно. — Но я ее за это не осуждаю.

— Кончай базар! — подал голос Петька. — Цельный час: бу-бу-бу. Спать не даете, черти!

— Не сердись, Петь, — миролюбиво сказал Лешка. Он разделся, юркнул под одеяло. Я повозился на койке и тоже уснул…

Проснулся и услышал: кто-то плачет. Поднял голову: Мария Ивановна, наша сестра, спокойная, добрая женщина лет сорока, вытирает слезы.

Лешка говорил ей:

— Успокойтесь, Марь Иванна. Отольется им это.

Женька прыгал на одной ноге, не попадая другой в штанину. Петька тупо глядел в потолок.

— Что случилось? — спросил я.

Мне не ответили. Лешка налил Марии Ивановне воды. Она отхлебнула и ушла, с трудом передвигая ноги.

— Ну и сволочи! — сказал Лешка, когда за Марией Ивановной захлопнулась дверь. — Если комиссуют, все равно на фронт попрошусь.

— Что такое? — воскликнул я. — Объясните же!

— Не догадываешься?

— Нет.

Лешка помолчал.

— Нашли, наконец, тех, кого фашисты отсюда забрали. Всех больных они вывезли за город и расстреляли. Среди них оказался и муж Марии Ивановны.

Ее историю я уже знал. Эта история никого не оставляла равнодушным. В нашем госпитале все восхищались Марией Ивановной. До войны она жила в другом городе. Там вышла замуж за хорошего парня. Через год родился сын. Муж Марии Ивановны не чаял в нем души и тронулся умом, когда мальчик умер. Мария Ивановна думала, что болезнь скоро пройдет. Но болезнь не проходила. Молодого человека лечили в местной больнице — безрезультатно. Мария Ивановна свезла его в Москву — снова впустую. Медицина, как это иногда бывает, оказалась бессильной, мужа пришлось поместить в сумасшедший дом.

В ту пору Марии Ивановне было двадцать пять лет. За ней многие ухаживали, но она всем отвечала: «Нет!»

Когда врачи убедились, что мужа Марии Ивановны нельзя вылечить, его направили сюда, в этот город. Мария Ивановна последовала за ним. Работала, как и раньше, кассиршей в магазине, по вечерам училась на курсах медсестер. Окончив их, устроилась в больницу, чтобы быть поближе к мужу. В минуты прозрения, когда недуг отступал, муж узнавал Марию Ивановну, и эти минуты стали для нее самыми счастливыми. Началась война. Мария Ивановна не уследила, и муж вместе с другими больными сбежал в город. Последний раз она увидела его в грузовике — взлохмаченного, озирающегося. Бросилась к нему. Автомобиль фыркнул и покатил. Она помчалась следом, что-то крича, бежала, сопровождаемая улюлюканьем фрицев, до тех пор пока грузовик не скрылся с глаз. Мария Ивановна понимала, что мужа давно нет в живых, просто надеялась на чудо. Чуда не произошло. Мария Ивановна узнала обезображенный труп по руке, на которой было выколото: «Маша».

Кровь стынет в жилах, и пальцы сжимаются в кулаки. Развернешь газету: замучены, задушены, расстреляны.

Нет семьи, в которой бы не лились слезы. «Смерть за смерть!» — взывают газетные страницы. «Кровь за кровь!» — напоминает голос Левитана.

Прости меня, Зоя, но во время отпуска я не поведу тебя в загс. Мне рано обзаводиться семьей — еще ухают минометы, трещат автоматы, пылают города, плачут дети. Я не хочу, Зоя, чтобы ты осталась вдовой. Долгих-долгих лет тебе! А я еще повоюю.

17

Вечером Лешка спросил:

— Хочешь познакомиться с девчатами? Любка сказала: «Всегда — пожалуйста».

Я еще не переварил Лидочкину «измену», мне становилось душно, когда я встречал ее с парнем из соседнего корпуса. «Клин надо выбивать клином», — решил я и сказал Лешке:

— Согласен!

— Ты не теряйся там, — предупредил Лешка. — Женщины любят напористых.

— Ладно, — пробормотал я и подумал: «Авось Зоя никогда не узнает ни о встречах с Лидочкой, ни о знакомстве с Карасихой и ее подругами».

Лешка сказал, что, кроме Карасихи, будут еще две девочки, предложил взять Женьку.

— Жалко парня, — заметил Лешка. — Он все время один и один.

— А вдруг Женька чудить начнет?

Лешка взмахнул рукой:

— Обойдется!

Мы пригласили Женьку. От радости он подпрыгнул и тотчас спросил Зайцева:

— А тебя, Петь, не тянет?

— Отвяжись, придурок! — рявкнул Петька.

В палате наступила тишина. Было слышно, как жужжит на окне муха. Женька побледнел, а Лешка произнес с сожалением:

— Зря ты так.

— А чего он? — Петька плюхнулся на койку. — Цепляется и цепляется, придурок! Ему-то что? Его, как пить дать, комиссуют, а мне опять пулям кланяться и думать: «Пронеси, господи!» Может, моя пуля еще в обойме стынет. А покалечат? Мне без руки-ноги никак нельзя — хозяйство.

— Хозяйство тебе дороже дружбы, — сказал я, чувствуя, как закипает злость.

— Заткнись! — огрызнулся Петька.

Я подошел к нему, расставил ноги:

— По сопатке не хочешь?

Зайцев исподлобья взглянул на меня.

— Хватит, славяне, — сказал Лешка. — Негоже однопалатникам ссориться.

— Сволочь ты, Петька! — неожиданно воскликнул Женька.

— Что-о?

— А ну, сядь! — Лешка нажал рукой на Петькино плечо, перевел взгляд на Женьку: — Чудить станешь — не возьмем.

— Не бойся! — Женька усмехнулся. — Когда я в медсанбате лежал…

Договорить он не успел — в палату вошла Мария Ивановна:

— Поторапливайтесь, ребятки. Завтрак стынет.

Завтракал я машинально — о девчатах думал. Во время обхода тоже они были на уме. Вернулся к действительности только, когда Елена Викторовна сказала:

— Через две недели, Саблин, на комиссию. Повезло тебе — никаких следов не осталось.

— А меня комиссуют или?.. — хрипло спросил Петька.

— Думаю — комиссуют, — ответила Елена Викторовна.

Петька откинулся на подушку. Лешка спросил, устремив взгляд в окно:

— А меня?

— Сами как думаете? — Елена Викторовна внимательно посмотрела на Ячко.

— На фронт хочу! — твердо сказал он.