Флавиан. Восхождение - Протоиерей (Торик) Александр Борисович

Попытался опять уснуть, повторяя в уме молитву. Не выходит! Этот проклятый «думц» просто долбит по мозгам! Оделся, вышел в коридор, звук притих, но не пропал. Вышел на балкон, смотрящий, как и окна моей кельи, в сторону моря, — звук заметно усилился. Вгляделся в темноту моря. Вдалеке все так же виднелись огни курортных городков второго «пальца» Халкидиков — полуострова Ситонии. Кажется, звук шел оттуда...

Стоп! Меня осенила догадка — а вдруг это и вправду дискотека? Да, да, да... Я ведь где-то читал, что в тихую погоду на западном побережье Афона слышны дискотеки Ситонии!

Ох! Ни... чего ж себе! Вот так «исихия» («тишина» по-гречески)! Бедные монахи! Ведь сейчас многие из них как раз творят келейную умную молитву... Вот ведь «рогатая» мерзость! Ну, не так, так эдак — лишь бы нагадить монахам, лишить их возможности уединенной тишины, в которой лучше всего слышен тихий голос отвечающего на молитву Бога!

«Думц! Думц! Думц! Думц! Тр-р-р-р-р-р! Думц! Думц! Думц, думц!»

Уснул я лишь через час, приняв таблетку «от головы».

Еще через полчаса в коридоре архондарика зазвенел колоколец и звонкий голос архондаричего прокричал:

— Бдению — время, молитве — час! Прилежно возопиим Богу: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!»

Подскочил я, на удивление, бодрым, словно и не сражался полночи с этим проклятым «думцем», прислушался — было тихо. Быстренько умылся, оделся в «приличное» и вышел из архондарика.

Как описать афонскую ночь, напоенную запахами цветущих растений, сверкающую на тебя мириадами ярких бриллиантовых звезд из звонкой темноты такого близкого южного неба!

Как описать этот волнующий путь по ночной, фантастически красивой дороге от архондарика к открытым старым воротам Пантелеимона, сделанным из окованных толстым железом крепких деревянных досок, с мерцающей над ними в куполе крыльца лампадой!

Гоголя бы сюда, Николая Васильевича, с его великим даром слова и такой же великой верой во Христа Господа! Вот кому бы описать сказочное волшебство афонской ночи, а не мне, жалкому «бумагомараке»... Но, видно, на «безгоголье» придется пробовать мне самому.

Терпите!

Когда глубокой ночью ты выходишь из длинного, просторного и гулкого коридора архондарика, слабо освещенного редкими «дежурными» фонариками, шагая по хорошо подогнанным друг к другу, крупным каменным плиткам отшлифованного прошедшим столетием пола... Когда ты открываешь старинную крюковую защелку на покрытой многими слоями краски дощатой входной двери, изнутри скрепленной, подобно древним иконам, тремя врезанными «ласточкиным хвостом» перемычками, распахиваешь эту дверь и делаешь шаг за порог, то сразу оказываешься в совершенно невероятном, абсолютно неземном (в привычном нам понимании), волнующем и одновременно успокаивающем мире.

Лунное освещение создает невообразимую игру теней и бликов на монастырских зданиях, каменных плитах или брусчатке дорожек, космических «ракетах» кипарисов, разлапистых чашах выстриженных в середине олив, каких-то неизвестных мне благоухающих в ночи кустов и кустиков. Чего стоит только лишь одна громадина столетней сосны, с какой-то «африканской» раскидистой кроной, встревоженным великаном стоящей у поворота дорожки от архондарика на длинную, прямую как стрела аллею, ведущую к таинственному отверстию ворот в величественной и торжественной крепостной стене монастыря.

Увенчанный ажурными коваными крестами, словно султанами гусарских киверов, встречает входящего на аллею «почетный караул» из двух невысоких, простых, но совершенных в этой простоте каменных колонн — словно ангельская стража охраняет дорогу, ведущую к Небу. Двое точно таких же каменных часовых-близнецов стоят на страже аллеи и со стороны монастыря.

Свет луны придает всему пейзажу некое контрастное напряжение за счет игры теней и освещенных пятен камня и растительности, настраивает человеческую душу, созерцающую это дивное зрелище, на внутреннюю внимательность, молитвенную активность и торжественное предвкушение встречи со Всевышним Творцом.

А если ночь безлунна, то все вокруг покрыто загадочным мраком, лишь изредка пробиваемым огоньками редких, горящих ночниками окошек, лампадами над входом в монастырь и дверями храмов, да маленькими галогенными светлячками налобных и ручных фонариков, мелькающих в руках паломников, стремящихся на ночное богослужение.

А как сладко дышится этой ночной порой! Какой удивительный воздух, смешавший в себе соленый привкус моря, тягучий аромат прогретой за день скудной каменистой почвы и невозможные, бесчисленные запахи множества ночных цветов и неизвестных мне растений!

Уже одна только дорога от архондарика до ворот и от ворот до соборной площади, окруженной торжественно-суровой красотой величественных каменных строений, настраивает душу богомольца на предстоящий ему трепетный молитвенный разговор с Господом.

Затем последние усилия подъема по уже описанным семи пролетам лестницы и... Благодатное пространство Покровского храма распахивается для тебя, словно материнские объятия.

Ах, ночная афонская молитва! Да разве можно ее как-то описать? Это уж кому как Бог даст почувствовать...

Словом, глядя на темнеющие в стасидиях фигуры монахов с опущенными в молитве головами, я понимал, для чего они приехали сюда и почему здесь остались.

Афон!

ГЛАВА 13. Папа Герасим

Ночь прошла в разговоре с Богом. Этот разговор протекал то в форме монолога, когда я тщательно пытался сформулировать скорее для себя самого (Господь и так все знает) какие-то мысли, чувства и переживания, то вдруг ощущал присутствие рядом со мною или даже, точнее — во мне — Слушающего и Слышащего, Любящего и Покрывающего.

В такие минуты передо мною вставало кроткое лицо «монаха» Феологоса, его понимающий взгляд, его добрая открытая улыбка, его умиротворяющий голос, напоминавший: «Ты, Алексей, не бойся... Богу видней, доверяй ему...»

Вспоминая о необходимости безóбразной молитвы, я пытался отключиться от видения, оно отходило, но ощущение присутствия рядом со мной Того, Кто спас меня недавно от укуса змеи, оставалось...

В общем, как сказал батюшка Флавиан: «Это Лешкино, очень личное», и потому, пока не обвинили в «прелести», «ереси» и еще в чем-нибудь (А все равно — обвинят!), тему закрываю, тем более что о молитве на Афоне уже писано-переписано (и мной в том числе)!

Просто молиться надо чаще, больше и горячее, остальное все в свое время само придет...

И не забывать о том, кто — ты и Кто — Тот, к Кому ты обращаешься!

А Он — «есть Любовь»!

Как всегда! Только вошел во вкус молитвы, как этот отец Исидор уже с амвона отпуст литургии возглашает своим высоким, звонким, летящим голосом! Опять толком и помолиться-то не успел, как уже ночь прошла!

После трапезы, уже прикидывая, хватит ли у меня места на карте памяти в фотоаппарате для Силуановой мельницы, или лучше скинуть с нее все отснятое в ноутбук и не заморачиваться этой проблемой, выхожу я вслед за Флавианом, опять ведущим на ходу беседу с кем-то из монахов, как вдруг!..

— Батюшка! Алексей! — прямо на площадке у монастырского крыльца рядом с «мечтой джипера» стоит и окликает нас послушник Игорь!

Мы с Флавианом подошли к нему.

— Отче! Простите, что срываю с места, но надо срочно ехать! Отец Никифор каким-то образом договорился, чтобы Папу Герасима, которого сегодня из Лакку-Скити в Великую лавру перевозят, к нам в скит до завтрашнего утра погостить завезли! Это просто чуду подобно, так что садитесь и «на рывок»!

— А как же это... — растерялся я, — у меня только фотоаппарат с собой, а ноутбук в келье, успею сбегать?

— Какой ноутбук! — возмутился Игорь. — Такое событие, может, раз в жизни бывает, такой старец и у нас до утра!

— По коням! — коротко скомандовал Флавиан, и сам первый быстро влез на свое «командирское» место.

— Вперед!

Ох уж эти афонские «раллисты»! Помните мое скромное описание езды с рыжим послушником Сергием в наш первый приезд на Афон?