Санджар Непобедимый - Михаил Шевердин

Отец Саодат, водонос Шамсутдин — хмурый, согбенный годами и бедами старик, любил сидеть в чайхане и, заложив под язык терпкий нас, сплетничал о соседях. На дочь свою первое время, когда она сейчас же после революции ушла от мужа, он смотрел, как на падшее — нечистое существо. Когда же Саодат стала грамотной и уважаемой, Шамсутдин внезапно начал называть дочь «Саодатханум» — «Саодат–госпожа».

Саодат знала о свадьбе в доме Шарип–бая, но не могла помешать ей. То были первые годы становления советской власти в бывшем эмирате, и не всегда еще побеждали новые веяния. Саодат познакомилась с юной женой, вернее жертвой басмача Кудрата, и, как могла, помогала ей. Но сила старого была еще велика. С ужасом узнала Саодат, что и в последующие после свадьбы дни Кудрат–курбаши продолжал по ночам тайно посещать молодую. Басмач не скрывал от Шарип–бая и его домашних своих замыслов в отношении экспедиции. Отсюда многое стало известно и Саодат.

Кошубой был составлен план захвата дерзкого басмача и его приспешников, но внезапный выезд экспедиции заставил отказаться от этого замысла…

Впрочем, не был ли этот план хитростью, которая позволила обмануть басмачей, ожидавших, что экспедиция выедет из Каршей значительно позднее? И не потому ли о предполагаемой попытке захватить Кудрат–бия говорили так много во всеуслышание на всех базарах Карши…

III

Ночью караван сделал привал в окрестностях кишлака Янги–Кент, принадлежащего в качестве вакуфа, целиком, со всеми полями, домами, овцами и дехканами каршинскому священному мазару Идриса–Пайгамбара. Почтенный мутавалли Гияс–ходжа был немало поражен, когда среди ночи в степи застонали, заскрипели сотни колес, заревели верблюды.

Нетерпеливый стук в ворота разбудил в большой, огороженной глиняными стенами, усадьбе всех домочадцев. Требовались ведра — поить лошадей, хворост и колючка — разводить костры, шила и прочий инструмент — чинить сбрую. В темноте бегали люди, неуемно, отрывисто лаяли собаки.

Сам мутавалли бродил с фонарем в руках по шумному и беспорядочному бивуаку и вежливо осведомлялся о том, где же находится начальник.

Он останавливался около беседующих, присаживался к кострам и, отставив в сторону фонарь, грел руки у дымного пламени. Благообразная, клинышком, бородка его живо поворачивалась к говорящему. Он весь был внимание и подчеркнутое уважение.

— Неужели вы, друзья, едете всю ночь? О, наша обитель к услугам путников, к вашим услугам. Здесь вы можете предоставить отдых своему телу. Нельзя же ехать дальше, не отдохнув, как следует…

Джалалов нетерпеливо пощелкивал камчой по новеньким кожаным гетрам, специально приобретенным для путешествия.

— Конечно, конечно, мудрый ходжа! Отдых необходим, но мы спешим. Да и если бы мы захотели здесь остаться4 что бы мы кушали? Здесь нет даже базара.

Ходжа засуетился. Через несколько минут оборванные, почерневшие от загара работники принесли обильное угощение.

— Замечательно, — заговорил Николай Николаевич. — Вот он настоящий Восток. Не успели мы нежданно–негаданно нагрянуть, и перед нами вкусная еда, удобства. Все приправлено добродушием, вежливостью, любезностью. И подумать только — этот ходжа ведь не такой уж и друг нам. Как вы думаете, Джалалов, он понимает, кто мы? что мы для него?

— Отлично понимает, — проговорил Медведь, опережая ответ Джалалова, — чувствует и понимает.

— Ну, ну… — улыбнулся Николай Николаевич. — Как вы думаете, он от коньячка не откажется?

Саодат вполголоса заметила:

— Наш добрейший, любезный хозяин успел два раза меня проклясть.

— Как? Что вы?

— Да, да, и по–персидски, и по–арабски. Так что вы не очень верьте ему…

Все заметили, что молодая женщина нервничает. Она бледнела каждый раз, как только мутавалли взглядывал на нее.

Потом началась суматоха выступления. А гостеприимный хозяин все еще тащил какие–то угощения: бешбармак, жареную в луке баранину, рисовую молочную кашу.

— Вы мусафиры — священные путники. Задержитесь. Остановите караван… всех людей, всех животных накормлю, напою. У нас, мусульман, самое богоугодное дело — дать пищу и кров путешественникам. Поистине благое дело! Будете, ваша милость, довольны гостеприимством.

Были очень соблазнительны и мягкие одеяла, разбросанные на чистых паласах, и шелест свежего ветерка в цветущих ветвях молодых персиковых деревьев, и горячий зеленый чай.

Вопрос решил Кошуба, который неожиданно появился на коне из тьмы. Он, очевидно, так и не слезал с седла, наводя порядок в лагере.

Кошуба неодобрительно посмотрел на разлегшихся на коврах участников экспедиции и довольно грубо объявил:

— Товарищи! Давайте по местам! Верблюды уже вытянулись на Гузарскую дорогу. Арбы трогаются.

Ходжа засуетился. Он подбежал к Кошубе и залебезил, быстро сгибаясь и разгибаясь, прижимая к животу руки в длинных, узких рукавах.

— Таксыр! Господин! Токсоба! Прошу. Отведайте…

— Некогда. Едем.

Николай Николаевич нехотя поднялся. Семеня мелкими шажками, к нему подбежал мутавалли и помог перекинуть через плечо винтовку. Трогательное прощание доктора с любвеобильным хозяином продолжалось долго. Стремя держал сам Гияс–ходжа.

Когда уже вся скрипящая, шумливая громада каравана кряхтела по дороге и пыль резко била в нос, рядом с Джалаловым возникла крепкая, сбитая фигура Кошубы.

— Не курите, потушите трубку — Он наклонился совсем близко, стараясь, видимо, разглядеть собеседника: — А, это вы… Да, вот вы должны были заметить. Как вы думаете, чего не хватало в угощении этого святого, а?

— Не хватало? Там все было.

— Там не хватало хлеба, лепешек. А знаете почему, а? — Зло выругавшись, Кошуба продолжал. — Потому, что он враг. Если бы он дал хлеб–соль, он не посмел бы злоумышлять против нас. Он привлек бы на себя немилость божию.

— Значит?

— Значит, он не зря всячески нас задерживал. Он готовил нам неприятности.

Много лет прожил Кошуба в Туркестане, исколесил всю страну вдоль и поперек, а с первых дней революции, в рядах сначала Красной гвардии, а затем Красной Армии сражался и против белогвардейцев, и против интервентов, и против басмачей. Он прекрасно изучил местные обычаи.

На следующее утро к отдыхающим в чайхане участникам экспедиции подсел бобо–камбагал — старшина нищих, только что пришедший из Янги–Кента. Он рассказал, что спустя четверть часа после того, как экспедиция покинула ночной лагерь, из степи во весь опор прискакали всадники. Они порыскали по кишлаку и по соседству с ним и так же быстро исчезли.