Дочкина свадьба - Александр Рекемчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Товарищи, — урезонивал их Дед Мороз, — я же нахожусь при исполнении… Я не могу. Поздравляю вас с Новым годом. Желаю здоровья и счастья.
И, как его ни удерживали, он уходил.
— Знаете, в этом обычае есть что-то языческое, — говорил он в машине Ивану Ивановичу. — Украшение деревьев, пляски, переодевания… Да, безусловно.
Уже во втором часу ночи, когда мешок отощал, — там оставалось лишь на самом дне — Вадим Петрович Юрасов столкнулся с непредвиденным.
В квартире Яблоновских, где собралось многолюдное общество и где тоже все высыпали в коридор посмотреть на Деда Мороза, он вдруг увидел инженера Мареева, мужа Азы. Тот был, конечно, вдребезги пьян.
Они оказались лицом к лицу. Все притихли.
— А, Дед Мороз? Красный нос?.. — угрожающе осклабился Мареев. — Ну, а… Снегурка где же? Почему без Снегурки? Не положено…
И, согнув голову, кинулся на пришельца.
Его перехватили цепкие мужские руки, множество рук — вовремя, поскольку Дед Мороз уже занес свой посох.
Мареева увели.
Хозяин дома, технолог Яблоновский, сложил умоляюще руки:
— Вы уж извините, Вадим Петрович! Ведь знаете — с ним бывает. Какая досада. Извините… Вадим Петрович, а может быть, вы — ну, хоть на пять минут! Иначе Маша, жена, завтра будет плакать целый день. Я прошу вас.
— Да. Хорошо, — сказал Дед Мороз. — Но я ненадолго.
Вадим Петрович никак не мог допустить, чтобы его заподозрили в трусости. Чтобы об этом пошли разговоры. И он не желал оставлять поле боя сопернику.
Его посадили за стол на почетное место.
— Дорогие друзья, — сказал Яблоновский, — я предлагаю тост за нашего гостя — Вадима Петровича Юрасова! Мы все глубоко уважаем его за…
— Нет-нет, — перебил хозяина гость. — Ни в коем случае. Я — Дед Мороз.
— Тогда — за Деда Мороза!
— Штрафную ему, штрафную…
Налили штрафную, и Вадим Петрович единым духом осушил посудину. Он был настоящим мужчиной.
— А Снегурка где?.. — ехидно спросил Мареев.
На него зашикали.
Маша Яблоновская, хозяйка дома, подошла к Вадиму Петровичу, коснулась его шубы:
— Может быть, вы снимете это? И шапку… У нас такая жара.
— Нет, ни в коем случае, — сказал Дед Мороз. И объяснил ей на ухо: — Это просто невозможно. Понимаете, тут все… на живую нитку.
Он остался сидеть за столом в своей красной шубе, в белой шапке, в наклеенных усах. Ему было жарко, но он знал, что вытерпит.
Потом разлили шампанское, включили радио и все встали — все, кроме Мареева, который заснул, уронив голову на скатерть.
Сыграли куранты. И в Соснах встретили Новый год по Москве.
— Дорогие друзья! — воскликнул Яблоновский. — Только что…
Но тут зазвенел дверной звонок, Маша побежала в прихожую, а вернулась с Иваном Ивановичем Пападаки. Водитель ждал-ждал, а потом, учуяв неладное, поднялся на четвертый этаж — выяснить, в чем же дело. На лице его отразилось крайнее удивление, когда он увидел своего пассажира за праздничным столом: Дед Мороз кушал соленый огурец.
— Здравствуйте. С Новый годом, — сказал он чуть оторопело. — Вадим Петрович, а…
— Езжайте домой, — махнул рукой Дед Мороз. — Отдыхайте. Уже слишком поздно. Мешок здесь, со мной.
Иван Иванович Пападаки удалился.
— Друзья! — продолжил с воодушевлением Яблоновский. — Только что наступил семидесятый год. Се-ми-деся-тый. Отныне мы — люди семидесятых годов…
— Прошу прощения, — перебил Дед Мороз, утерев рот салфеткой. — Это очень распространенное заблуждение. Семидесятый год отнюдь не открывает семидесятые, а замыкает шестидесятые годы. Это — последний год шестого десятка.
— Но почему? — удивился и, кажется, даже обиделся Яблоновский. — Ведь семьдесят — это семьдесят?
— Вот именно. Такую же ошибку допустили, посчитав девятисотый год началом двадцатого века. А, между тем, он всегда лишь замыкал девятнадцатый. Поспешили радоваться… Давайте считать на пальцах… — Дед Мороз усмехнулся и растопырил пальцы: — Если иметь в виду условный отсчет лет от рождества Христова, то первый год будет первым в десятке, а десятый — замыкающим…
— Снегурка где? — спросил Мареев, оторвав от скатерти голову.
Солнечным январским утром город спал беспробудным сном. На улицах были только дети. Они вышли пораньше, обрадовавшись яркой погоде, и катались на санках, на лыжах, на коньках. Некоторые из них баловались, валялись в снегу, грызли сосульки — но их никто не унимал. Потому что на улицах города в этот час невозможно было встретить взрослого человека. Даже казалось, что в городе вообще нет взрослых людей, что тут живут одни лишь дети. Такой удивительный город.
Но именно в этот утренний час, рассказывали потом, на катке близ Юбилейной улицы появился Дед Мороз в красной шубе и белой шапке, с бородой и усами. Он встал под огромной елью, что была посредине катка, встряхнул свой мешок и начал раздавать гостинцы детям — всем, любому, кто подойдет. Кому достался мандарин, кому конфета, а кому и пряник.
Угарный газ
— Беда… какая беда…
Зотов провел ладонью по глазам, будто бы силясь стереть с них то, что было столь же очевидным, сколь непоправимым.
Нет, ничего не стерлось.
Было утро. Был его кабинет. У стола сидел в кресле председатель шахткома Легошин, а в другом кресле — капитан Воронец, начальник поселковой милиции.
И было это страшное известие: несколько часов назад обнаружены трупы главного механика шахты «Дальняя» Карасева и нормировщицы Дорониной. Найдены в автомашине Карасева, стоявшей в его же собственном жестяном гараже.
— Вот, мы успели проявить… — сказал Воронец, доставая из папки несколько фотоснимков.
Зотов взял их — они еще были сыроваты на ощупь. Пригляделся, сощурясь. Какие-то пятна, какие-то полосы, сплетения, точки. Ничего не разобрать… Должно быть, снимки были сделаны из очень неудобного положения, через окошко, что ли, в странном ракурсе, в мгновенном свете блица. Он повернул снимок боком, вверх ногами — невозможно ничего разобрать. Как и невозможно понять случившееся… Нет, кое-что все-таки разобрать можно. Вот — распахнутый, даже будто разорванный в последней дыхательной судороге ворот мужской рубахи. Вот — длинные, растрепанные волосы лежащей ничком головы, круглое женское плечо, бретелька… А это что? Пустая бутылка. Черт…
Начальник шахты «Дальняя» отшвырнул снимки.
Легошин подобрал их и стал разглядывать.
— Ну, в общем, ясно… — сказал Зотов. — Я только одного не понимаю: какова прямая причина смерти?
Воронец посмотрел на него с откровенным удивлением. Ну, дескать, ладно, сам ты не автомобилист — тебя на казенной возят, можешь и не знать. Но ведь ты — инженер? Впрочем… тот был тоже инженер. Да еще и владелец машины. А вот, оказывается, не знал.
— Они заперли дверь гаража изнутри, — начал объяснять капитан. — А двигатель машины не выключили, чтобы работало отопление. Ночью было тридцать градусов мороза. Гараж у него холодный, но… вполне герметичный. И все выхлопные газы скапливались в гараже, постепенно. Потом проникли в машину… Они, наверное, сперва ничего не заметили, а потом уже было поздно. Боковое стекло оказалось приоткрытым, но это уже но могло помочь, наоборот даже… Надо было открыть дверь гаража. Единственная возможность… Но я думаю, они уже потеряли сознание.
— Угарный газ?
— Да, — кивнул Воронец. И скорей для того, чтобы щегольнуть своей ученостью, поправился: — Нет, там, конечно, не только окись углерода. Еще есть двуокись, окись азота… Выхлопные газы — сложная смесь.
Председатель шахткома Легошин все еще с плотоядным любопытством изучал милицейские снимки.
Зотов вырвал их у него из рук и отдал Воронцу.
— Послушайте…
Он опять потер ладонью лицо — но уже не глаза, а лоб.
— Послушайте, капитан. А нельзя ли как-нибудь это… ну, я понимаю, что официальные документы, протоколы — все это неприкосновенно. Я понимаю. И смерть — это смерть, ничего не изменишь. Но… есть две семьи. Две семьи… Если бы как-нибудь это представить иначе?
Воронец опять посмотрел удивленно на начальника шахты.
— Так ведь гражданка Карасева присутствовала.
— Как — присутствовала?.. Софья Ивановна?
— Она же и позвонила дежурному. В четыре часа утра. Ждала его, наверное, а потом пошла в гараж: посмотреть, на месте ли машина? Видит — замка нет, а изнутри закрыто. И мотор, услышала, работает… Позвонила нам. Мы сразу выехали. Взломали дверь. Вызвали скорую… А она тут же была. Потом увели домой.
Сергей Николаевич Зотов ударил ребром ладони по столу. Так, что самого передернуло от боли.
— Ну, ладно. А Доронин? Муж… погибшей. Лучший комбайнер шахты, учится на заочном. Понимаете?..
— И вообще, — уловив мысль Зотова, подался вперед Легошин. — Тут надо и общественность иметь в виду. Зачем это — чтобы на весь коллектив легло? Пойдет брехаловка по всем шахтам…