Бешеные деньги - Александр Белов

Когда вскрыли первый мешок, из него посыпались небольшие продолговатые пакеты. Один из парней бросил пакет Гюнтеру. Тот ловко поймал его. Взрезав пакетик, Гюнтер пальцами перетер посыпавшийся оттуда порошок и довольно кивнул.

Информация была верной: на их территорию покушались. И как нагло – в самой Вене! Кто продавцы – Гюнтер уже знал, об этом, как и о хранящемся на складе грузе, они узнали из очень надежного источника. Теперь оставалось дождаться покупателей. По крайней мере, чтобы получить денежки за дармовой товар. И заодно прояснить, кто такие.

Макс поймал в глазок прицела холеные руки, державшие этот самый пакет, на котором черной краской был изображен жалящий себя в голову скорпион. А потом сквозь прицел посмотрел на физиономию Гюнтера. С этого лица сейчас можно было писать портрет-аллегорию праведного гнева. Щука захватила наживку!

Макс посмотрел на часы – начинался второй акт. Уже должны были появиться еще одни гости, и они не заставили себя ждать.

Боевая бригада в черном – все как на подбор невысокого роста, чернявые и через одного усатые – они появились на пороге ангара как раз вовремя, когда работа по извлечению товара была почти полностью закончена.

Эти чернявые не были похожи на покупателей. Они были похожи… Да нет, не похожи! Это были люди Фатоса – Гюнтер вычислил их в момент. Команда Гюнтера тут же взяла оружие наизготовку.

Так они и стояли какое-то время, направив друг на друга стволы. Хотя продолжалось это «стояние на Угре» всего-то несколько секунд. Гюнтер что-то крикнул, и опустив свой пистолет, сделал шаг в противника. Надо было начинать переговоры. Но второго шага он сделать не успел – Макс нажал на курок. Выстрел был точен – в спецназе веников не вяжут.

Падение белокурого вожака стало сигналом к началу бойни. В грохоте автоматных очередей, в то же мгновение взорвавших гулкую тишину ангара, никто и задуматься не успел, откуда донесся негромкий хлопок первого выстрела.

Безнадежно мертвый Гюнтер лежал на грязном полу, головой в луже собственной крови. Что ж, по крайней мере, облысение ему теперь точно не грозило.

22

В офисе на Ротентумштрассе было тихо и пусто.

– Елена Сергеевна! – крикнул Помогайлов, впрочем, без особой надежды.

– Обедать все, что ли, ушли? – пожал плечами Лузгин.

Однако выражение его глаз ясно говорило о том, что он сам не верит в этот нейтральный вариант. Здесь было что-то не то.

– Нет, Борисыч, сдается мне, что если они сюда и вернутся, то… исключительно по наши души. Проверь-ка сейф.

Лузгин послушно обошел вокруг стола и склонился над сейфом, стоявшим в углу кабинета. Поколдовав с ключами и кодовым замком, он открыл дверцу и ничего не сказал. Только посмотрел на Помогайлова как собака, которую долго и методично били.

Помогайлов даже сам удивился, насколько он был спокоен. Лишь толстые его щеки покрыл нездоровый апоплексический румянец.

Из сейфа выгребли все. Ну, денег там было не так уж много – тысяч тридцать долларов и около ста тысяч шиллингов. Главное – исчезли учредительные документы, контракты и вся бухгалтерия. Бухгалтер Генрих Петрович не иначе как решил взять работу на дом.

Плюхнувшись в кресло, Помогайлов достал из кармана платок и вытер пот, проступивший на лбу:

– Похоже, Владимир Борисович, что мы с тобой больше не владеем нашей фирмой. И в Москву нам с тобой возвращаться нельзя. И еще у меня есть подозрение, что сюда кто-нибудь скоро придет… Давай сваливать отсюда. А кто говорил, что с ними можно работать? «Если на взаимовыгодных условиях», – передразнил он Лузгина, вспоминая их недавний разговор. – А они положили с прибором на твои взаимовыгодные условия. Бизь-несь-мены хреновы! В общем так, Володя, срочно собираемся и рвем когти.

Помогайлов поднялся так резко, что кресло на колесиках откатилось от него, как укушенное.

Вместе «хомячки» поднялись на второй этаж, где друг напротив друга располагались их квартиры, зеркально повторяющие друг друга. Разве что мебель, да репродукции на стенах были разные. У Лузгина по стенам висели абстрактные картинки Миро, а Помогайлов, не найдя нужного дизайна в Вене, привез из Москвы несколько среднерусских пейзажей, купленных по дешевке в Измайловском парке.

За пейзажем с ностальгическими березками, залитыми солнцем а-ля Куинджи, был устроен небольшой тайный сейф, где они с Лузгиным хранили бумаги, которые ни в коем случае не должны были попасть на глаза кому бы то ни было. Это была их общая заначка на черный день, те самые теневые контракты, по которым они успели вывести часть средств из общего оборота.

Сняв картину с гвоздика, Помогайлов открыл сейф. Он был абсолютно, девственно чист и пуст, если не считать двух полузадохнувшихся хомячков, белого и пегого.

– П-придурки, – прошипел Помогайлов.

– Что там у тебя? – подошел Лузгин и окаменел.

Хомячки испуганно смотрели на него круглыми глазами, буксуя на железе мохнатыми лапками с острыми коготками в попытке убежать из этого страшного темного ящика. «Аллегория, однако», – ошарашенно подумал Лузгин.

Партнеры пристально посмотрели друг на друга и чуть ли не хором сказали:

– Елена Сергеевна.

– Ленка, бля! – злобно прошипел Помогайлов.

– Курва! – добавил Лузгин и уточнил. – Мать ее…

Павел Исидорович с Владимиром Борисовичем не были бы столь категоричны в оценках своей секретарши, если бы знали, что еще задолго до того, как к ним явились эмиссары Белова с однозначным предложением, Елена Сергеевна, их сука Леночка, получала регулярные денежные вспомоществования. От Генриха Петровича, человека Белого.

Помогайлов сгреб теплых, едва пискнувших зверьков, в кулак и открыл окно. Размахнувшись, он кинул их, как мяч, обратно в кусты. И снова выматерился – один из них успел нагадить ему в ладонь.

Пора было уносить ноги. И чем быстрее и дальше, тем лучше.

Подхватив наскоро собранные чемоданы, Помогайлов с Лузгиным быстро спустились во двор. Несколько затравленно оглядываясь по сторонам, они загрузили вещи в багажник темно-вишневого «вольво».

За руль сел Лузгин, Помогайлов – рядом, на весь салон распространяя запах валерьянки и придерживая ладонью сердце, чтоб невзначай не выскочило.

– Выедем из города и по семьдесят второму шоссе в Милан. Часа через четыре там будем. И первым же рейсом – в Никосию, – разворачиваясь, определил маршрут Лузгин. – Прорвемся, Исидорыч. Снимем наши денежки и махнем в теплые дальние страны.

– Мне и так не холодно, – мрачно ответил Помогайлов.

Ротентумштрассе в этот час по направлению к Дунаю была не слишком загружена. Основной поток машин шел в противоположном направлении с той стороны Дуная, где были сосредоточены офисы международных организаций и крупных компаний.

– Не гони, не гони так! – Помогайлов все еще держал ладонью сердце.

– Тормоза, твою мать! – сквозь зубы выругался Лузгин, судорожно пытаясь справиться с машиной.

– Что – тормоза? – Помогайлов с ужасом посмотрел на побелевшее лицо Лузгина.

– Что тормоза?! Нет у нас тормозов! – истерично взвизгнул Лузгин

Темно-вишневый «вольво» стрелой мчался под уклон, прямо на красный свет. Не «вольво» – камикадзе.

Водитель молоковоза, пересекавшего Ротентумштрассе по Флейшмаркт, увидел летевший прямо на него, словно ракета, автомобиль. Долю секунды он потратил на выбор: жать на тормоза или на газ. И выбрал третье, самое простое в этой ситуации – вжался в сиденье и закрыл голову руками.

Удар был страшным. Молоковоз завалился на бок, крышка цистерны отскочила, словно пивная пробка, и вниз, по мостовой Ротентумштрассе, хлынул молочный водопад.

Тем не менее, водитель молоковоза отделался лишь испугом и мелкими ссадинами, чего нельзя было сказать о пассажирах вишневого «вольво». Сработавшие подушки безопасности успели зафиксировать их в креслах. Но одного взгляда на них было достаточно для того, чтобы понять – оба они безнадежно мертвы. При таких лобовых ударах шейные позвонки обычно ломаются напрочь.

Этот диагноз подтвердил и врач «скорой», прибывшей на место автокатастрофы буквально через четыре минуты.

23

Йорст Ван дер Дул щелкнул клавишей перемотки, чтобы прослушать разговор Хохла с женой еще раз – там его зацепило. Но что – он так вот сразу бы ответить не смог. Йорст перемотал ровно на начало нужного разговора. Что и говорить, ловко он «насобачился», как говорят русские. И еще они говорят в таких случаях: глаз – алмаз.

– Глаз – алмаз, – старательно произнес Йорст вслух.

– Это я, – голос Хохла был уже словно бы его собственным, Йорста, голосом.

Или, как иногда думал Йорст, вспоминая русского классика Есенина, Хохол стал его «черным человеком». Единственное, чего он никак не мог понять в своем черном человеке, почему тот никогда не здоровается с женой. Ну, ладно, деловые партнеры и друзья. С теми-то разговоры начинались с мата. А вот с женой… Хохол называл ее Алкой.