Богобоязненный - Дэн Джейкобсон

Каждый раз, проходя через Клаггасдорф, Йотам оставлял после себя убитых и искалеченных людей; и каждый раз уводил с собой десятки мужчин, мальчиков и вдобавок нескольких женщин: мобилизованных, добровольцев и тех, кто шли за армией. И они уходили, иногда под звуки барабанов и флейт, иногда тихо, но оставшиеся всегда рыдали. Затем несколько месяцев город радовался миру или тому, что тогда сходило за мир. Но Амар Йотам возвращался, или против него восставала та или иная группа, и снова гибли люди. Торговля, даже самая простая, прекратилась, фермы были заброшены, люди богатые попрятали имущество и товары в надежных, по их разумению, местах, и там все это было позаброшено, разграблено мародерами, а то и сгнило.

И снова приходил в город злобный Амар, в коже и мехах, с лицом еще более мертвенно-бледным, чем прежде, а с ним армия разбойников и банда фаворитов, состав которой вечно менялся. Лишь одного из своей свиты он никогда не отдалял, не давал ему отставку, и это был Малахи, бывший друг Коба, якобы жертва Санни, главный гонитель и разоблачитель христоверов.

Из них двоих успеха достиг Малахи, он стал публичной фигурой, стал оратором — вроде тех, каких они когда-то изображали на берегу шумной реки. Кому, как не ему, Амар поручил ходить по городу и проповедовать его, Амара, слово, не прибегая ни к каким экивокам. Малахи, разговаривая с жителями Клаггасдорфа, никогда не упоминал ни о Санни, ни о том, что когда-то жил здесь: то ли забыл об этом, то ли не хотел об этом напоминать. Несколько раз Коб и Малахи встречались на улице, и Малахи смотрел не так на бывшего друга, как сквозь него, ничем не отличал его от других. Где бы Малахи не оказался — каждый город был для него равно чужим и знакомым. Малахи слишком далеко ушел от своего прошлого.

В то время, когда многие умерли или умирали от голода, Малахи растолстел, что также указывало на его успехи. Растолстел он скорее как мальчишка, не как мужчина: жир обложил его плечи и грудь и оттуда расползся, покрывая все его тело, словно плащ. Очень толстый, он казался ниже ростом, чем раньше, стал неповоротливым, двигался неуклюже, раздавшиеся ляжки при каждом шаге терлись друг о друга. Они походили на двух упрямцев, пытающихся разом протиснуться в одну дверь. Волосы и борода Малахи, как и прежде, были нечесаны, одежда стала еще более грязной и запущенной. В уголках глаз скапливалась желтая слизь, иногда она была свежая и влажная, иногда застарелая и твердая.

Но какая в нем была убежденность! Какая истовость! Теперь он не ожидал вести, а нес ее сам — пылко и страстно! Он не сомневался, не иронизировал, а призывал действовать, и немедля! Угрозы, которые он изрыгал, а он то и дело сыпал угрозами, предназначались единоверцам не реже, чем христоверам. Каждый, мужчина то или женщина, должен был докладывать людям Амара о любой кучке христоверов, где бы они ни скрывались, в отдаленной деревне или в лесной чаще; каждый обязан быть бдительным и предотвращать любую попытку христоверов выдать себя за наших единоверцев. Тем, кто не выполнит свой долг, не помогут никакие оправдания. И пусть никто не приходит к нему молить о жалости, пусть не отговаривается неведением. Пощады не будет! Что значит не знал? Бдительного богобоязненного не обмануть: он не может не заметить христовера или не опознать его. Они говорят и пахнут иначе и ведут себя тоже совсем по-другому. А он, Малахи, избран Богом и Амаром, и это наше счастье, что он правит нами, чтобы вести нас за собой и разоблачать наших врагов.

Сам он не всегда был так зорок. Когда-то давным-давно он был таким же, как все — добросердечным, простодушным, склонным думать о людях, даже иноверцах, хорошо. Но теперь он уже не тот. Он пережил период отчаяния и сомнения, он даже говорить об этом не может, так это было жутко. Но теперь же он воспрял, дабы предупредить народ Амара о врагах, затаившихся среди них. И если кто не донесет о христовере, значит, в глубине души он сам христовер. А раз так, он получит по заслугам.

Где бы ни появлялся Малахи, на амвоне одного из молельных домов, у гостиницы или лавки, прохаживался ли по какой-нибудь улочке, он всегда был готов остановиться, поговорить в любое время с любым человеком. И вот уже вокруг него собиралась кучка людей, а там и толпа. Его, хриплый голос звучал энергично, долетал даже до тех, кто стоял далеко от него. (Сказывались их с Кобом тренировки.) Его грязные, драные обноски, запущенная борода и ногти говорили о его истовости, о готовности на жертвы во имя своего народа. Слушать его речи подобало с энтузиазмом, поэтому время от времени его подбадривали криками, кивали головами, а то и рассказывали о том, как сами выследили хитрых христоверов. Тогда он обнимал слушателей, улыбался и плакал.

«Хороший человек», рассыпались (не без лукавства) в похвалах люди после того, как он уходил. «Очень честный человек». «Знает, о чем ведет речь». «Замечательно». «Впечатляет». И тому подобное.

Никто не называл его Безумным Малахи (так думал о нем Коб, но он помалкивал). Никто не напоминал ни Малахи, ни кому другому, что он представлял собой всего несколько лет назад: вначале ничем не приметный студент, затем чудак, ставший причиной скандала, а дальше — благородная, великодушная жертва. Если кто и вспоминал эту историю, то исключительно как знак, указывавший — и ему, и им — на особую роль, отведенную ему судьбой.

Спустя четыре года после великого наводнения, где-то в середине правления Йотама, Хирам наконец оставил свой дом и дело в Клаггасдорфе и вместе с женой и детьми переселился к брату. И так как Коб всегда был его любимым учеником, взял его с собой — можно сказать, большая удача для молодого парня. У брата Хирама была небольшая ферма в Гмуте, не только изолированном, но и относительно мирном уголке страны. Двум семьям удавалось кое-как сводить концы с концами, хотя жили они скудно, трудно и в постоянном страхе, что опасности, от которых они бежали, могут настичь их и здесь, но на лучшую жизнь в такие времена рассчитывать не приходилось. Коб изо всех сил помогал: ходил за скотом, работал в поле, собирал хворост или грибы и орехи в ближайшем лесу, ставил силки для птиц и мелкой дичи. Временами, так считал Коб, ни семья Хирама, ни семья брата не смогли бы выжить без его помощи.

В Гмуте семьи потеряли трех малышей, там же умерла жена брата. Зато остальные выжили — немалое достижение по тем временам. Когда Амару Йотаму пришел конец и трон унаследовал внук Тибниса, семьи вернулись в Клаггасдорф. Там Хирам снова открыл свою мастерскую. А через несколько лет Коб женился и увез жену в родной Нидеринг.

Сколько таких Санни прошло перед ним в годы Напастей. Иными словами, сколько невинных людей, как богобоязненных, так и христоверов, пострадали, но Коб закрывал глаза, замыкал слух, чтобы выжить.

Выжить, но в конце жизни стать беспомощным, почти спятившим стариком, неспособным поднять руку, чтобы взять книгу или чашку, не помнящим, что делал вчера, и мучимым страшными воспоминаниями семидесятилетней давности. Однако никаких иллюзий у него не было, и манией величия он не страдал, поэтому понимал: веди он себя тогда в Клаггасдорфе мужественно, используй данный ему шанс рассказать правду о Санни, история в той части мира, где он обитал, не пошла бы иначе. Ну нет. Дожди, голод, стужа, чума, войны, правление Амара, со зверствами его и его прихвостней, — никто в Клаггасдорфе, и меньше всего Коб, не смог бы предотвратить ход этих событий.

И дай он самые лучшие показания в пользу Санни, никакого влияния на ее судьбу они бы не имели. Никто бы не освободил ее на основании свидетельства Коба. Приговор был вынесен до начала суда, и ее в любом случае признали бы виновной. Судьба ее была решена заранее. «Пресеки жизнь ведьмы» — так гласит закон. Люди на улице жаждали зрелищ (жаждали зрелищ и те, что сидели в зале суда): им ли не опознать колдунью. Вот они ее и опознали.

И так всегда.

В более мирные времена Коб рассказывал ловко обработанные, но в общем правдивые истории из жизни своего бывшего друга Малахи. Потом перестал рассказывать, в основном потому, что все меньше оставалось тех, кто слышал о Малахи.

Та же участь постигла и хозяина Малахи, ужасного Амара Йотама, правителя Двуречья. И его слава прошла. Он был забыт, как забыты и беды, которые он принес людям.

О Малахи забыли почти сразу после бесславной смерти Йотама. (Тело его нашли на улице, его зарезали, причем зарезал не один из его прихвостней или политических противников и не исступленный христовер, а обманутый муж, — так и кончил свои дни правитель Двуречья. Тело завернули в ковер и тайно вывезли его приближенные в надежде скрыть его смерть, пока они не решат, кто станет его наследником.) Одни говорили, что Малахи собрал армию полоумных оборванцев и повел ее куда-то на юг, к морю, где они наняли лодки и плыли в Святую Землю. Другие, что он, совсем один, ушел на восток — хотел обратиться в муселма. Третьи, что после смерти обожаемого им Амара он счел за благо уединиться в далекой деревне, где его никто не знал, и стал жить отшельником. Разумеется, нашлись и те, которые утверждали, что подлым христоверам наконец удалось отомстить ему, потому что Амар погиб и больше некому его защищать. (Яд, кинжал, колдовство… — каких только предположений не строили.) Но дух его — твердили все — жив и будет жив вечно.