Честь и долг - Егор Иванов

"Разумеется, — думал в чреве своего авто Коновалов, — совершенно законспирироваться не удалось, организация быстро разрослась до трех сотен членов, но что это за люди! Цвет деловой, военной, чиновной и интеллектуальной России! Слава богу, удалось привлечь даже некоторых трудовиков и меньшевистских лидеров рабочего сословия — этого блестящего говоруна Керенского, Чхеидзе, кое-кого из эсеров…"

"Роллс-ройс" доехал до конца Фурштадской, развернулся вокруг сквера и мимо родового особняка Игнатьевых и других аристократических гнезд, в том числе и дома 20, где обитал Родзянко, устремился в центр города.

"До чего же это было своевременно — объединить влияние представителей всех партий страны, военных и гражданских чинов, даже представителей гвардии, чтобы общими усилиями расшатать трон упрямого Николая Александровича, не желавшего поступиться ни на йоту властью в огромной империи…" — теснились мысли в голове московского миллионера, ставшего теперь в Петрограде вдохновителем многих интриг и политических комбинаций.

Неизвестно отчего Коновалову вдруг вспомнился и его протеже Некрасов. Он приметил таланты и фанатичную тягу вверх, к власти, у молодого профессора Томского технологического института давно — когда в конце 1907 года тот прошел по кадетскому списку в III Государственную думу. Александр Иванович сблизился с Николаем Виссарионовичем еще в старой, недееспособной ложе "Полярная звезда", постепенно приближал его к себе и питался блестящими идеями профессора не только в политической жизни Москвы, но и в финансовых делах на московской и петербургской биржах. За это Коновалов стал продвигать Некрасова со ступеньки на ступеньку и в новой, нынешней ложе, пока буквально за несколько месяцев не привел Николая Виссарионовича к посту генерального секретаря "Верховного совета народов России".

Теперь ему стало жаль, что он упустил момент и на прошлом конвенте ложи не подготовил переизбрание Некрасова, — его место занял этот пронырливый Керенский, который, словно ласковый теленок, двух маток сосет: его самого, Коновалова, да Гучкова в придачу. Хорошо еще, что не проскочил на это место Александр Иванович Гучков — он-то разгадал бы закулисные дела Коновалова, который на манер британских финансистов был особенно расположен именно к тайной власти.

Александру Ивановичу взгрустнулось и о Москве — как хорошо было там провертывать большие дела. Один только Пашка Рябушинский мог быть серьезным конкурентом. А здесь, в Питере, сам черт ногу сломит в расстановке политических и финансовых сил. Хорошо еще, что, покуда в Питере судили да рядили, московская организация кое-что успела провести свое. Ведь именно они, москвичи, на квартире тяготевших к меньшевикам Кусковой и Прокоповича еще в 15-м году отработали список будущего министерства "общественного доверия", которое надлежало создать после перехвата власти у вконец разложившейся династии.

Александр Иванович вновь с удовольствием повторил про себя этот список: князь Львов — ха-ха, наш москвич и мой человек — министр-председатель; министр иностранных дел — почтеннейший Милюков, хотя и петербуржец и не масон, но любимец общественности; министр торговли и промышленности — он сам, Коновалов; министр земледелия — Шингарев; военный министр — хм, хм, пролаза Гучков; юстиции — Маклаков или Набоков; труда — Лутугин. Правда, как-то неожиданно в расклад прошлого, 15-го года втерся теперь пресловутый Керенский… Ну что же, ведь он теперь стал вместо Некрасова секретарем "исполнительного комитета" петроградской ложи и имеет право в силу своего ранга на влиятельную должность в правительстве… Наверное, как адвокату, ему следует отдать министерство юстиции, пронеслась комбинация в мозгу Коновалова.

Вспоминая нескольких собратьев из состава ложи, мысленно перебирая биографии ее влиятельных деятелей, коллежский секретарь ехидно усмехнулся во мраке своего авто. "Вот удивилась бы вся эта черносотенная шваль, которая вопит о заговоре жидо-масонов и зря проедает наши купеческие деньги, если бы узнала о чистейшем православном, а отнюдь не иудейском вероисповедании членов "Верховного совета народов России". Что бы они завопили тогда?!"

Небольшой затор в движении задержал авто на несколько минут у особняка графа Орлова-Давыдова. И снова Коновалову пришло на ум, что здесь сейчас, может быть, идет собрание военного отделения ложи. Ведь именно в этом скромном доме почти непрерывно шла теперь обработка офицеров из гвардейских и других полков, расквартированных в Петрограде. Сюда приглашались и высокопоставленные военные, прибывавшие на побывку в Питер из действующей армии. Всех их вербовали в братство.

"Надо бы сегодня насыпать соли на хвост Гучкову, чтобы он быстрей поворачивался со своими солдафонами, — неприязненно подумал мануфактур-советник о толстопузом и усатом крикливом конкуренте в борьбе за власть. — Народный бунт, который мы пытаемся задушить всеми средствами, поди, вспыхнет раньше, чем мы успеем прочно взять вожжи в свои руки".

"И вообще пора переходить от слов к делу! А то болтают во всех салонах о заговоре военных… Охранка исправно доносит это, очевидно, Протопопову, а тот — царю, — и все дело может быть провалено в одну минуту…" — размышлял Коновалов, словно «разогревая» себя к тому заседанию, на которое он сейчас ехал. Совет ложи имел быть в конторе ее видного члена Михаила Михайловича Федорова, действительного статского советника, штатского генерала по чину, а в финансовом мире — председателя совета Азово-Донского банка, одного из богатейших банков России.

"Роллс-ройс" выехал к Летнему саду, проследовал мимо английского посольства.

"Милый, милый Бьюкенен, — подумалось Коновалову, когда в окне промелькнул трехэтажный темно-красный дом британского посольства. — Как он суетится сейчас, помогая нам… Но мы сами должны решить больной вопрос России, а уж затем используем всю финансовую мощь Великобритании, ее помощь военным снаряжением — и опрокинем германца. Кстати, переворот никоим образом не должен быть связан с именем британского посла… Не забыть сказать Терещенке, чтобы он через полковника Тарнгидля предупредил посла и военного агента Британии о намеченной дате — очевидно, сговоримся, что будем решать перед пасхой…"

В густых сумерках на Дворцовой площади открылись два крыла арки величественного Главного штаба. В свете уходящего дня не было видно шестерки коней, несущих колесницу бога войны — Марса. Коллежскому секретарю пришло в голову неприятное соображение: "Неужели толстый Гучков скоро воссядет здесь в роли военного министра?" Потом Коновалов вспомнил, что военное министерство помещается совсем в другом месте — на Исаакиевской площади, — и ему стало от этого чуть легче.

Когда проехали сквозь арку на Морскую, взгляд выделил новое здание Азово-Донского банка.

"Довольно внушительно снаружи и чем-то неуловимо напоминает здание Английского банка", — мелькнуло в уме Коновалова.

У главного подъезда стояли моторы, кареты, извозчичьи пролетки. Тротуар перед боковым, директорским подъездом был очищен от снега еще лучше, чем перед главным. Авто остановилось против него, у арки ворот, из которой был вход в служебные помещения. Верный английским привычкам, хозяин не выходил из машины, пока шофер, обежав экипаж, не распахнул перед ним дверцу…

"Жди здесь!" — коротко распорядился Коновалов и уверенно проследовал в подъезд, дверь которого предусмотрительно распахнул бдительный швейцар. Лакированные английские ботинки миллионера, почти не коснувшись петроградской грязи, ступили на ковровую дорожку. Московская шуба на бобрах и бобровая, с бархатным донцем шапка небрежно сброшены на руки гардеробщика. Подъемная машина плавно возносит коллежского секретаря на одну из главных финансовых вершин Петербурга — третий, директорский, этаж Азово-Донского банка. У выхода из лифта на ковровой дорожке в коридоре патрона встречает Гриша.

Через маленькую дверь, открытую для него Гришей, Коновалов попадает прямо в директорский кабинет, показавшийся ему необычно маленьким, но тут через арку он увидел четырехстворчатые широченные двери. Убранные в стену, они превратили кабинет и обширную приемную в уютный зал.

Сам Михаил Михайлович, хозяин кабинета и крупнейший акционер банка, примостился у самых дверей. В кажущемся беспорядке расположились братья. На самом же деле они расселись в соответствии со своими интересами и тяготениями.

Гучков сидел поближе к Федорову — наверное, уже давно здесь, и обделывал какие-нибудь дела для своего Учетного банка. Керенский — на председательском месте, ведь он, как генеральный секретарь ложи, ведет ее. Терещенко, весьма продувной, несмотря на молодость, воротила-сахарозаводчик, небрежно откинулся в кресле рядом с Маклаковым — петроградским поверенным москвичей Пашки Рябушинского и его брата. С этими двумя, Терещенкой и Маклаковым, ухо надо держать востро… "Граф Орлов-Давыдов здесь, — отмечает Коновалов. — Он особенно нужен будет сегодня, когда я потороплю наше военное отделение…"