Витим золотой - Павел Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подтянув поперечник, Петр взял в руки вожжи и сел в кошевку. Сашок, давно уже ожидавший условленного сигнала, шумно открыл ворота. Взволнованный и нетерпеливый Ястреб тоже ждал этого, и, как только скрипнули распахнутые ворота, он, круто выгнув шею, рванул кошевку с места и легко вынес ее на улицу. Конь мчался по широкой улице упругой и ходкой рысью. За скользящими полозьями дымно буранил кипящий снег. Какая-то зазевавшаяся молодка, бросив наполненные водой ведра, рухнула в сугроб и, вскочив, погрозила вслед коромыслом.
Подъезжая к дому Важенина, Петр резко повернул коня и остановился около тесовых ворот. Сойдя с кошевки, развязал повод и захлестнул за железную скобу. Повернув захватанное кольцо, которым отпиралась внутри металлическая задвижка, вошел в калитку.
Во дворе он встретился с женой писаря Важенина, миловидной, глазастой крещеной татаркой, прозванной станичными казачками мужским именем – Степкой. Маленькая, ловкая, в новых расписных валенках, она сметала с крыльца ошметки снега.
– Здравствуй, кума, – сбивая кнутовищем прилепившийся к полам шубы снег, проговорил Петр.
– Здравствуй, куманек, здравствуй, – улыбнулась она. – Ты куда это собрался на ночь глядя?
– Да тут по делу, – отговорился Петр. – Кум дома?
– Да, дома… Проходи, гостем будешь.
– Что он поделывает? – спросил Лигостаев.
– Сурьезное делишко стряпает, с кралечкой одной занимается, – лукаво подмигнув Петру, ответила веселая и приветливая Степка.
– А что за кралечка? – удивленно спросил Петр.
– Пришла тут одна трефовенькая… Большая да сытая, как кобылица хорошая… А мой сидит царечком, усики накручивает и тары-растабары…
Степка разогнулась и забавно показала улыбнувшемуся Петру, как разглаживает писарь рыжие усы и сладко моргает прищуренными глазками.
– Шутишь, кума?
– Хороши шутки! Целый час уже воркуют!..
– Как же ты их вдвоем оставила?
– Он ведь у меня, как хан… Взял да и выгнал меня снег подметать, а сам забавляется.
– Брось, Степка. Все равно не поверю…
– Накажи меня бог, правду говорю. Эх, Петька! Такая, брат, девка расхорошая, разок взглянешь – и пропал…
– Да откуда она взялась? – и вправду начиная удивляться, спросил Петр.
– С прииска пришла. Каторжанка бывшая. У ней паспорт тюрьмой попачканный, вот она и приехала чистый просить. Я, говорит, может, замуж выйду, поэтому хочу гладкий паспорт иметь… Эх, и хороша же девка! Вот бы, куманек, тебе такую. Щеки розовые, глаза большущие! Женись, ей-богу! А что?
– Ну это ты оставь, кума, – смутился Петр. – Мне сейчас не до женитьбы…
– Ох ты! Подумаешь, какой мулла! Да ты сначала погляди на нее…
– Ну ладно. Дай пройду.
– А вот и не пущу… – перегородив ему дорогу, сказала она. – Снег отряхни, растает…
Степка похлопала его по плечам веником и пропустила в сени. Когда Петр открыл дверь, то лицом к лицу столкнулся у порога с собравшейся уходить Василисой. Узнав его, она оторопело попятилась назад и прислонилась к русской печке.
«Чего это она вдруг сробела?» – подумал Петр. Давая ей пройти, он поздоровался и снял папаху.
Василиса едва заметно кивнула ему, бочком юркнула к порогу и, шибко хлопнув дверью, скрылась в сенцах.
– Чего это она так сорвалась? – присаживаясь на лавку, спросил он у смущенного Важенина.
– А бог ее знает, чего она… – скребя за ухом, ответил писарь. – С прииска приплелась, насчет паспорта…
– Да, знаю! Часом она у тебя не из рук вырвалась? Смотри, брат!
– А что ты думал? – Важенин улыбнулся и ловко закрутил пышный рыжеватый ус.
– Недаром, значит, Степка пообещалась тебя зарезать…
– Эта азиатка все может сотворить… Наплела уж, басурманка. Ну, погоди, сатана ты этакая, – улыбаясь, говорил Важенин. – За такую, ей-богу, и пострадать не грех… Я бы такую, если хочешь знать, к лику святых причислил…
– Это кого же: Степку или ту каторжанку? – усмехнулся Петр.
– У моей Степки такой лик, что она самого беса согрешить заставит… Десять лет с ней живу, троих ребят народили, а даже лба не перекрестит и мальчишек совсем не учит. У всех дети как дети, а у меня растет какая-то татарва!.. Ну хоть раз в неделю, говорю, в воскресенье или в постный день заставляй их после еды помолиться… А она только похихикивает и кислым молоком их пичкает.
– Ну а сам-то ты разве не можешь? – спросил Петр.
– А-а! – махнул рукой Захар Федорович. – Знаешь ведь, какой из меня молельщик… Как-то зашел Гордей и под пирог угодил. Пришлось за стол усадить и попотчевать. А мои басурманята рыбу склевали и стайкой, как петушки, из-за стола шмыгнули, и никто на иконы даже башки не поднял… Грешным делом, и я позабыл… Тут и начал меня атаманище корить и отчитывать! Ты, говорит, если сам богохульник, на татарке женился, то детей-то хоть пожалей. Ты, говорит, такой-рассякой, растишь не защитников престола, а черт те кого! Выпотрошил он меня словами, как вяленого судака… Ходил я после этого тихий… два дня подряд от жены врозь спал…
– Ангелы тебе во сне не являлись? – заражаясь его веселостью, спросил Петр. Ему всегда легко и приятно было разговаривать со своим старым, закадычным другом. А сейчас это было очень кстати.
– Приходил один на рассвете в длинной рубахе, – отшучивался Важенин.
– В виде той каторжанки, которую я спугнул… Теперь мне понятно, почему ты причислил ее к лику…
– Нет, брат, – уже другим тоном заговорил Важенин. – Тут ты ошибся. Она, брат, сидела тут и такое рассказала про свою жизнь, мне аж жутко стало… Бывает так: начнут человека с детства мытарить и гнут его до самой могилы, пока не сломается… А это ведь страшно, брат! Не подбери я вот так свою Степку, что бы с ней было?
– Степка у тебя клад баба, – внушительно проговорил Петр Николаевич. На уме у него была одна мысль, которая по дороге, когда он завернул сюда, пришла ему в голову. Сейчас он сидел и напряженно думал, как ее высказать своему другу.
– А ить что про меня казачки-станичники баили? Как первые годы над Степкой изгалялись? Выходило так: бери ее, басурманку, за волосы, волоки к Уралу и топи… Дуракам честь, а нам в петлю лезть… Да взять хоть твою дочку…
Лигостаев по привычке густо крякнул, словно силясь поднять непомерную тяжесть, и низко опустил голову.
Захар Федорович спохватился, что сказал лишнее, тут же перевел разговор на другое.
– Ну а ты как живешь-можешь?
– Пока хожу вверх башкой, – мрачно проговорил Петр и полез в карман за кисетом.
– Далеко ли собрался с кнутом-то? – протягивая руку за листком курительной бумажки, спросил Важенин.
– На прииск думаю проскочить. Коня промять да и делишки кое-какие справить…
– А чего тучей глядишь? – посматривая на него, спросил Важенин. Он еще в начале его прихода заметил, что дружок чем-то сильно озабочен.
– Сегодня сноху плетью отхлестал, – с беспощадной откровенностью признался Петр Николаевич.
– Ну-у, брат! – отпрянул Важенин и широко развел руками. – Ты что… выпил лишнее?
– В том-то и дело – трезвый был… После выпил одну полбутылку. Правду говорю. Ты меня знаешь. Я не люблю зря баить…
Глубоко затянувшись махорочным дымом, Петр рассказал, как он ездил за сеном и встретил Кузьму Катаурова с Айбурлинских выселок. Подробно передал и о ссоре со снохой. О случае в амбаре он не поведал бы даже родной матери.
– Ты, парень, совсем рехнулся!
Важенин вскочил, в одних шерстяных носках прошелся до печки. Вернувшись обратно к чисто выскобленному кухонному столу, оглядывая Петра, продолжал:
– Сроду не подумал бы, что ты на такое способен.
– Словно бес попутал, – сумрачно, потягивая цигарку, говорил Петр. Черные глаза его сузились и влажно поблескивали.
– Бес, как говорится, и на блоху залез… Не в этом дело! Пришел бы ко мне или Саньку прислал. Я бы тебе и сено сметал, и сношеньку бы твою урезонил, и с паршивых твоих ягнят шкуры содрал бы: разбойничкам моим на шапчонки. Выпить захотелось, взяли бы да и дернули, «Ермака» спели бы!.. А то нашел с кем связаться…
Видя, что Петр и сам казнит себя за свой нехороший поступок, Захар Федорович быстро сменил гнев на милость…
– Ну черт с ней, со Стешкой. Большой беды тут нету. Ну, вытянул плеткой разок-другой, поучил малость…
– Ударил дуреху, и самому потом стыдно и жалко стало… А в тот момент так взбеленился, ушибить мог… Вот ведь в чем дело!
– Такой дядя не только ушибет… – кивая на могучую в тулупе фигуру Петра, усмехнулся Важенин.
– Довела она меня, Захар! Тут и так все кувырком, вся жизнь бешеным наметом пошла, того и гляди, башку сломишь…
Петр жутковато скрипнул зубами и, подняв рукав шубы, ударил кулаком по колену. Вскинув на Важенина помутневшие глаза, спросил:
– У тебя вино есть?
– Нет. И ежели нашлось бы, так все равно не дал бы, – решительно заявил Захар Федорович.
– Почему?
– Эпитемью на тебя накладываю.
