Милосердная дорога - Вильгельм Зоргенфрей

(Жирным шрифтом выделены парные согласования, курсивом отмечены более сложные).

Художественный эффект предельно усилен за счёт увеличения и нарастания динамики к концу стихотворения. Сначала идут два парных согласованных звукосочетания. Во второй строфе уже идут тройные; на первой половине третьей строфы — возвращение к парным уравновешивается четвёркой словосочетания во второй половине. Четвёртая, пятая и начало шестой строфы проходят в тройных словосочетаниях. И перебив в начале шестой сменяется сложным, поистине симфоническим пятерным crescendo в последней строфе, законченной тройной фигурой — сквозь зубы. Это же стихотворение интересно близостью отдельных образов к «Шагам Командора» («Горестней сердца…» написано 28 апреля 1916 г., а 17 октября, как указывалось выше, Зоргенфрей просит Блока посвятит ему «Шаги Командора»). Ср.: «Тяжкий плотный занавес у входа» — «сквозь плотные пологи ночи мерной и тяжкой струёй», «в снежной мгле поёт рожок» — «яростно взвоет рожок», «ночь мутна» — «мутные пятна огней», «утреннем тумане» — «утреннем свете», а также темы пустоты, холода, зеркал, огней мотора, боя часов, тяжести, рассвета, бледности, смерти за сценой и т. д.

Строки, не несущие в себе перекликающихся словосочетаний, играют роль как бы нервной и дыхательной разрядки. К концу стиха нефункционирующих строк уже почти не остаётся; прихотливый узор звукописи пронизывает всё стихотворение сверху донизу.

Сатирическое стихотворение «Был как все другие…» (1913) — гротескный портрет либерального интеллигента, он «ждёт реформ», «как и все другие либералы, просто так с подругою живёт». О нём после его смерти «заметку тиснет “Речь”» и будет «лития особая, другая и особый либеральный поп». Здесь же болезненная «Чёрная магия», античная реминисценция «Терсит» и напоминающее «Стихи о России» Блока «Пытал на глухом бездорожье…»

Грызёт и скребётся у щели,И точит кору, не спеша,И в скользком, отверженном телеЛикует живая душа.

Из стихов послереволюционного цикла особо выделяются три стихотворения, наиболее сильные и оригинальные и отразившие в то же время то, что сам Зоргенфрей назвал в «Воспоминаниях о Блоке» «сетованиями обывательского свойства». Таково стихотворение «Над Невой», написанное в бойком раёшном и отчасти даже маршевом ритме, близком «Двенадцати» и иронически контрастирующем с мрачной картиной опустевшего, разрушенного Гражданской войной зимнего Петрограда:

Крест вздымая над колонной,Смотрит ангел окрылённыйНа забытые дворцы,На разбитые торцы.

Затем возникает образ Петра — одновременно библейского и исторического, как символ отречения от прошлого, разрыва с ним. Ритмический перебив окончательно переводит повествование в план фантастического гротеска:

— Что сегодня, гражданин,На обед?Прикреплялись, гражданин.Или нет?— Я сегодня, гражданин.Плохо спал.Душу я на керосинОбменял.

В этих стихах происходит синтез трёх стихий, ранее присутствовавших в творчестве Зоргенфрея раздельно: лирической, сатирической и фантастической («Санкт-Петербург»). Появляются и какие-то новые стилистические моменты. Более спокойные эпические тона — в следующем стихотворении, отразившем начало НЭП’а:

Ещё скрежещет старый мир,И мать еще о сыне плачет,И обносившийся жуирЕщё последний смокинг прячет,А уж над сетью невских вод,Где тишь — ни шелеста, ни стука —Всесветным заревом встаётВсепомрачающая скука.Кривит зевотою устаТрибуна, мечущего громы,В извивах зыбкого хвостаСтруится сплетнею знакомой,Пестрит мазками за окном,Где мир, и Врангель, и Антанта,И стынет масляным пятномНа бледном лике спекулянта…

Последнее стихотворение сборника — «Вот и всё…» — один из вариантов эпитафии самому себе. Другой, неопубликованный — «Умер и иду сейчас за гробом…» — хранится в архиве М. Шкапской. Приведём его здесь:

Умер и иду сейчас за гробом —Сам за гробом собственным иду —То ныряя, лёжа по сугробам,То соображая на ходу —Как теперь свести концы с концами?Тяжела ты, смертная стезя, —Сто мильонов надо бы с чаями, —Даже больше — а не дать нельзя.Трудно умирать нам, бедным людям,Что имел — то обменял давно.Взять аванс под книгу «Все там будем?»Кто же даст покойнику? — Смешно!Дождь-то как по крыше колошматит.Мародеры! Семь мильонов крест!Напишу-ка в «Правду» — пусть прохватятВсероссийский похоронный трест.Холодно. Пронизаны ознобом,Понемногу разбрелись друзья,Вот теперь нас двое — я за гробом,И в гробу покойник — тоже я.Всё ещё не видно Митрофанья.Вот Сенная. Вот Юсупов садНадо торопиться. ОтпеваньеРовно в шесть. А вечером — доклад.

Из периода после «Страстной Субботы» нам известно лишь несколько произведений Зоргенфрея. Это — «Воспоминание» — большое по объёму, посвященное безрадостным воспоминаниям детства[43], шуточное стихотворение «Сид», адресованное собаке, и, наконец, незаконченное стихотворение 1925 года, где, видимо, действует трансформированный пушкинский Герман (оба последних произведения хранятся у вдовы поэта). Приводим его:

Герман

От утреннего режущего светаВ глазах темно. И вижу наявуТакое же удушливое лето,Такую же пустынную Неву.Канал, решётка, ветхие колонны.Вот здесь, сюда! Мне этот дом знаком.Но вдруг опять: трамвай идёт бессонный,И очередь стоит за молоком.

Не хорошо. Без крова, без работы,Без родины. И время мне судья.……………………………………

Это — очень характерные для Зоргенфрея стихи. Чувство бесперспективности, безродности и бездомности, выпадения из времени в какой-то мере пронизывает всю его поэзию. Можно предполагать, что поражение революции 1905 г., с которой он связывал большие надежды, навсегда надломило его, и он уже как-то так и не смог оправиться в дальнейшем, воспринимая всё окружающее в мрачном, пессимистическом, «похоронном» аспекте. И, вместе с тем, Зоргенфрея никогда не покидала вера в лучшее счастливое будущее родины, России, патриотическое чувство стихийной спаянности с нею. В его автобиографии 1924 г. есть такие строки о родине:

«Моему отношению к России больше всего отвечают слова Блока “О Русь моя! Жена моя”. Хочу сказать, что жена моя — Россия. Та, которую любят, не понимая, которой изменяют любя, которая сама изменит и утешится»[44]. В этом, пусть очень субъективном понимании Родины, есть большое оправдание всей деятельности этого не до конца высказавшегося, но честного и искреннего поэта и человека — поэтического спутника Блока.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Первые публикации стихотворений, вошедших в сборник В. Зоргенфрея «Страстная Суббота», П., 1922.

1. Кровь. — прил. к газете «Наша жизнь», 29 июня 1905, № 13.

2. Сентябрь. — «Перевал», 1906, № 1.

3. Мертвым. — «Прометей», 1906, № 1.

4-6. Кладбище. (I–III). — «Золотое руно», 1906, № 5. (с переводом на французский яз. Eshmer-Valdor).

7. «Близко то…» — «Золотое руно», 1907, № 2.

8. «Сердце еще не разбилось…» — «Псковская жизнь», 29. XII 1907, № 8.

В «Страстной Субботе» опущена предпоследняя строфа:

Шумно шептались березы,

Листья роняя в тоске,

Чистые крупные слезы

Влажно блестели в песке.

9. Эпилог. — «Русская мысль», 1908, № 12.

10. «Горестней сердца прибой…» — «Русская мысль», 1917,7–8.

11. Декабрь. — «Записки мечтателей», 1919, № 1.

12. «Приходит как прежде…» — там же.

13. Черная магия, — там же.

14. Над Невой. — «Дом искусств», 1921, № 2.

15-17. Лилит (I–III) — «Петербургский сборник», П., 1922.

18. Терсит. — «Записки мечтателей», 1922, № 5.

19. «Пытал на глухом бездорожье…» — там же.

В первой корректуре сборника (РО ИР ЛИ, ф. 172, ед. 732) 9-я строфа читается:

Я ждал этой низменной доли,

Предела высокой тщеты.

В последней позорной неволе,

Всевышний, открылся мне ты.

20. Земля. — там же.

21. «Вот и всё…» — там же.

Русская филология. Сборник студенческих научных работу <в.>2. Тарту, 1967.