Безумное танго - Елена Арсеньева

– По-моему, ты совсем запуталась, – перебил Юрий. – То Бог наставлял тебя на путь истинный, то разума лишил…

– Наставлял, – упрямо кивнула Алёна. – Сначала пытался наставить, а потом, когда увидел, что я не внемлю свету и в темноте своей упорствую, отступился от меня и предоставил дьяволу.

– Вот в чем-чем, а в теологии и софистике я не силен, – хмыкнул Юрий. – Поэтому сдаюсь без боя. Однако ты все время норовишь уйти от ответа: что же все-таки случилось с ампулой?

– Ах да… – неохотно протянула Алёна. – Ампула потом нашлась. Вернее, она никуда и не девалась. Ее сразу забрала и спрятала Фаина Павловна.

– По-нят-но, – пробормотал Юрий. – Знаешь, я почему-то именно так и подумал.

– Значит, ты умнее меня, – вздохнула Алёна. – А мне это и в голову не могло прийти. И когда Фаина вдруг показала мне ампулу и заключение независимого эксперта, я только и знала, что смотрела на нее и недоумевала.

– И чем же она объяснила свой поступок?

– Заботой обо мне, чем же еще! Мол, ей сразу стало ясно, что Надюша умирает от передозировки инсулина, но она сообразила, что мне очень трудно будет оправдаться, если ампулу найдут. Нет ампулы со следами инсулина – нет и категоричного ответа. Возможны, так сказать, варианты. Ну что ж, Фаина оказалась права, ведь в заключении судмедэкспертизы подтверждался факт аллергической реакции!

– То есть Фаина тебя от тюрьмы спасла, я правильно понял? – уточнил Юрий.

Алёна молча дернула плечом: выходит, так. Выходит, спасла.

– Вот это я понимаю: ловкость рук и никакого мошенства. Как же ей это удалось сделать, что никто не заметил?

– А кому замечать? Я была в полной отключке, в такую истерику впала, что до сих пор стыдно вспомнить. И сначала мы с ней были вдвоем около Надежды, народ уже потом, где-то через несколько минут набежал. Да ты и сам говоришь: ловкость рук…

– И по какой причине, интересно знать, она так старалась?

Алёна чуть не засмеялась этим ноткам неприязни, прозвучавшим в голосе Юрия. Вот это солидарность!

– А как насчет человеколюбия vulgaris у Фаины?

– Да ведь ты и сама в это не больно-то веришь, так?

– Ну, так, – пробормотала Алёна неохотно. – Фаина спасала себя почти в такой же степени, как и меня. Одно дело – непредвиденная реакция организма, другое дело – преступная халатность. Конечно, ее не посадили бы, наверное, даже не лишили бы лицензии, но все равно… А центр, работа в нем – это ее жизнь, ради этого она на все готова.

– Даже тебя отмазать?

– Даже на это.

– То есть ты ей как бы благодарна, я так понял?

– Ну да… как бы.

– Не получается, – озабоченно сказал Юрий.

– Что не получается?

– Вернее, не стыкуется.

– Да ты о чем?!

– Если ты ей как бы благодарна, если признаешь, что она вела себя по отношению к тебе достойно и благородно, – за что же ты ее так ненавидишь?

Варвара Васильевна Громова. Май 1999

– «…Через несколько дней она вдруг проснулась с чувством тревоги. В комнате стоял какой-то странный холод. И жуткая тишина. За занавесками обозначился чей-то силуэт. «Это ты?» – позвала она сына. Ночь словно расступилась, и из темноты вышел… муж. «Ну что, хорошо на моей крови живешь?» – спросил глухим голосом…»

Варвара Васильевна споткнулась на ступеньке. Да, хорошо читают! Не зря «исполнительница» долгие годы работала диктором на вокзале: объявляла прибытие и отправление поездов. Конечно, от этого у нее в голосе поселился некий металл, однако сейчас это очень кстати: газетная заметочка в ее исполнении звучит ну прямо как сцена из «Макбета», честное слово!

Чтение между тем продолжалось:

– «Женщина так и обмерла. «А раны мои хочешь потрогать?» – снова спросило видение и приблизилось. Распахивая на себе окровавленную рубашку. Женщина упала в обморок. Наутро у нее по телу пошли красные пятна…»

На втором этаже хлопнула дверь, зазвучали шаги.

Варвара Васильевна сжала зубы. Ну сколько можно стоять в подъезде, не решаясь выйти? Не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как она, затаившись, слушает всякие глупости! Нет, надо выходить. В конце концов, это не страшнее, чем рукопашный бой. Странно все-таки, что, когда длилось это кошмарное разбирательство, соседи были вроде бы на ее стороне, сочувствовали, даже как-то передали печенье и сок в камеру, где она немного просидела, пока совет ветеранов не добился изменения меры пресечения на подписку о невыезде. А потом ее вообще оправдали. Но тут соседок словно подменили. Особенно эту Нинель Петровну, эту чтицу-декламаторшу, артистку погорелого театра!

Варвара Васильевна оторвала от пола затекшую ногу, сделала шаг, потом управилась с другой ногой. Вышла на крыльцо и успела увидеть, как одна из соседок, сидевших на лавочке, толкнула в бок вальяжную женщину с темно-фиолетовыми волосами, которая держала в руках «Ведомости». Варвара Васильевна холодно поздоровалась со всеми и прошла мимо, отметив, что вслед ей прозвучал один только робкий отклик:

– Здра… – и тут же замер, будто отступница от общего бойкота сама себе зажала рот. Или ей зажали, что вернее.

Почему-то вспомнилось, как тот темноглазый парень в спортивной шапочке, натянутой на лицо, скучным, мудрым голосом изрек: соседки, мол, везде одинаковы, старые суки, которым в кайф, когда у кого-то беда. Прав он был, фашист «Адидас»!..

А газетка та самая, точно. Сначала Варвара Васильевна решила, что еще какой-то бульварный листок перепечатал эту чушь, но нет: тот же «Губошлеп», как называли в народе газету «Губернские ведомости» за ее пристрастие к поганым сплетням, частенько измышленным самими же сотрудниками желтого листка. Теперь нет сомнений, кто подкинул ей вчера в почтовый ящик эту газетенку, предварительно отчеркнув красным карандашом заметочку с жутким названием: «Труп навещает убийцу». Что характерно, заметка была набрана белым шрифтом на черном фоне, так что Варваре Васильевне пришлось надеть вторые очки, прежде чем в глазах перестало рябить и она смогла докопаться до смысла этой жути.

Жуть состояла в том, что в собственной квартире был зарезан какой-то не очень бедный человек. Подозрение пало на его пасынка. То есть он не сам убивал, но привел в дом тех, кто расправился с хозяином. Однако пасынка освободили от ответственности: и несовершеннолетний еще, и справку из психиатрической лечебницы мать выправила. Зажили наследники припеваючи, однако в скором времени начал являться в их квартиру призрак убитого, пугал до смерти, а наутро у преступных матери и сына возникали на теле красные пятна… Сын вскоре умер от неизвестной болезни; мать продала квартиру и уехала куда-то.

«Переедешь, наверное, – мрачно подумала Варвара Васильевна. – Можно себе представить, как ее донимали все кому не лень. Неизвестно, виновата, нет, убивала, нет, – главное, побольнее ударить человека, причем совершенно безнаказанно».

Ну вот, не хватало еще, чтобы она начала жалеть, как товарищей по несчастью, каких-то незнакомых убийц, причем вполне вероятно, что выдуманных.

Однако какова пакость эта Нинель Петровна! Обнаглела! Почему она так уверена, что Варвара Васильевна ее не спросит прямо?

Варвара Васильевна резко повернулась и пошла к подъезду, откуда доносилось громогласное:

– Это же закон! Закон небесной справедливости! Если наши суды не могут наказать преступников, их карают небеса. «Поезд номер 38 сообщением Москва—Горький прибывает к первой платформе!»

Впрочем, увидев стремительно приближающуюся Варвару Васильевну, Нинель Петровна осеклась и заерзала на лавочке, будто собиралась вскочить и дать деру, но все же осталась сидеть: слишком тесно была стиснута с двух сторон своими благодарными слушательницами.

Глядя в ее испуганно заметавшиеся, некогда фиолетовые, а ныне выцвевшие глаза, Варвара Васильевна негромко спросила:

– Нинель Петровна, зачем вы мне в почтовый ящик подсунули «Губернские ведомости»?

– Я не… – шлепнула та губами, но тут же, поняв, сколько куботонн авторитета теряет среди подружек-сплетниц, возмущенно взвилась: – Я ничего вам не подсовывала! Что вы себе позволяете?!

– А что я такого особенного себе позволяю? – притворно удивилась Варвара Васильевна. – Я только хочу поблагодарить вас, что подсунули мне интересную газетку. Я ее никогда не покупала – брезговала, знаете ли, – но для разнообразия прочла. И спасибо, кстати, что самую интересную заметку обвели красным карандашом. Ту самую, которую вы сейчас с таким пафосом исполнили. Интересная тема, правда? Но неужели вы всерьез воспринимаете всю эту ахинею? В ваши-то годы, прожив такую бурную жизнь, и еще верить в бродячие трупы и… небесную справедливость?

Ужасно, ужасно хотелось напомнить Нинельке, что ее-то есть за что карать небесам! Например, за то, что сдала в дом престарелых своего отца, полупарализованного старика. Варвара в то время была в санатории, а иначе, может быть, и образумила бы соседку. Со стариком она была дружна: он ведь тоже воевал, правда, на Севере, но им было о чем вспомнить вместе. Когда Варвара Васильевна вернулась, дед уже умер, не пробыв в доме престарелых и двух недель. Тогда Варвара все высказала Нинельке в лицо – все, что о ней думала. Да толку-то! Вскоре соседка выжила из квартиры прописанную там внучатую племянницу, и теперь девочка скитается с ребенком по общежитиям, хотя у нее есть все основания поселиться в трехкомнатных хоромах, где Нинель сейчас обитает одна, даже без кошки и собаки. Только вот совестливая девочка не может пойти против бабки, хотя стоило бы. И бросить все это Нинель в лицо стоило бы, но Варвара Васильевна не смогла заставить себя сделать это. И не потому, что боялась… хотя нет, именно боялась! Боялась помойной свары, боялась грязи, которая разлетится вокруг зловонными липкими брызгами. А ей и так есть от чего отмываться. Поэтому она просто поглядела в глаза по очереди всем шестерым женщинам, которые жались на лавке (а все торопливо отдергивали от нее взгляды), и пошла своей дорогой.