Безумное танго - Елена Арсеньева

Что такое? Неужели все-таки аллергия на самбревин? Но первое применение аллергена не дает катастрофических результатов, только повторное, а ведь Надежда уверяла, что ни разу не делала аборта. И вообще это не картина аллергии, когда больной начинает задыхаться от отека гортани, хрипит, конвульсивно хватается руками за грудь, теряя сознание от удушья. Что с ней?..

– Господи! Пульса нет!

Фаина Павловна воздела руки в окровавленных перчатках, мгновение постояла, немо глядя на Алёну, потом вздохнула так глубоко, что маску втянуло в рот.

Раздраженно сорвала ее, принялась стягивать перчатки, неотрывно глядя на бледное, покрытое крупными пятнами пота лицо Надежды с закаченными глазами и бессильно приоткрывшимся ртом.

Схватила другую руку, отбросила, не найдя и признаков пульса:

– Адреналин! Массаж сердца! Вызывай реаниматора! Мы ее теряем!

Алёна Васнецова. Май 1999

– И что? – глухо спросил Юрий.

– Ну и… – Алёна помедлила с ответом. – Ну и все. Потеряли.

– Значит, она умерла? – уточнил он, как будто тут еще что-то требовалось уточнять.

Алёна кивнула, утыкаясь лицом в подушку. На какой-то миг стало жутко: а вдруг Юрий сейчас вскочит и убежит, наконец-то поняв и поверив, что ее истерические выкрики – не пустая болтовня, что за ними – судьба и смерть конкретного человека, случившаяся по Алёниной вине, из-за недосмотра, служебной, так сказать, халатности. Но рука Юрия на ее плече не дрогнула, и все так же тепло дышал он ей в затылок, и так же мерно вздымалась грудь, прижатая к ее спине.

Не сказать, что Алёна чувствовала его тело: все-таки их разделяли три одеяла, в которые она была укутана, как куколка в кокон. Но он, конечно, оказался прав: вдвоем теплее. Это ощущение дружественной, более духовной, чем физической, близости крепко прижавшихся друг к другу тел оказалось именно тем средством, которое помогло Алёне не только успокоиться, но почти прийти в себя. Как странно – испытывать такое доверие к человеку… к мужчине! Сколько раз, лежа распластанная под каким-нибудь смуглым телом, отчаянно трудясь над ним сверху или исступленно работая ртом, она спасала душу и рассудок только тем, что давала себе отчаянные клятвы: никогда, ни за что, ни с кем больше! Если это будет зависеть от нее, никогда ни один мужчина не коснется ее тела. Физической близости было за эти месяца столько, что хватит воистину на всю оставшуюся жизнь! То, чем раньше Инга пугала ее, чем могла заронить хоть зерно сомнения в ее девственную душу: судьба их двоюродной бабушки Варвары Васильевны Громовой, прожившей век в одиночестве, так и не нашедшей себе никого после гибели мужа, не нажившей ни семьи, ни детей и с возрастом совершенно одичавшей от своей неприкаянности, – теперь казалось Алёне самой завидной участью. Но все-таки в такой вот близости лежащих рядом людей что-то есть… что-то особенное.

Она так глубоко утонула в своих мыслях, что вздрогнула, услышав тихий голос Юрия:

– И все-таки я не понял… Если не было аллергических реакций, как ты говоришь, почему же Надя тем не менее умерла?

– Чего тут понимать? – буркнула Алёна, дернув плечом так, словно ей было совершенно необязательно, чтобы его рука продолжала лежать на этом плече. – Умерла она не от аллергии, а от переизбытка инсулина.

– То есть как? – удивленно выдохнул он, и ее стриженому затылку снова стало тепло от его дыхания.

– Молча! Я ей впрыснула инсулин, оказывается.

– А разве на ампуле…

– На ампуле не было никакой надписи, – перебила Алёна. – В том-то и штука, понимаешь? Такое сплошь и рядом бывает, что маркировка стирается. А поскольку я сама ее взяла из упаковки с самбревином, из ряда других точно таких же ампулок, причем там половина была с надписями, половина без, то у меня и сомнений никаких не могло возникнуть.

– Значит, это выяснилось при вскрытии, ну, что инсулин стал причиной?..

Алёна тяжело вздохнула.

– В том-то и дело, что инсулин при вскрытии найти невозможно! Это ведь гормон, который вырабатывается нашим организмом. При диабете его резкая нехватка, необходимо добавлять искусственно. А в нормальном, здоровом организме количество его строго дозировано. Есть, правда, такая болезнь – гиперинсулемия, это антипод диабета. Больной гиперинсулемией человек болезненно реагирует на все сладкое, для него даже лишнее яблоко съесть – уже значит вызвать приступ, потому что резко увеличивается количество инсулина в организме. А Наде я впрыснула целую ампулу…

– Нет, и все-таки, – упрямо сказал Юрий. – Каким же образом было установлено, что Надя погибла именно от инсулина? Ах да! Ну какой же я тупой! В ампуле что-то оставалось на дне, на стенках? Наверное, в милиции провели анализ этих остатков, и…

– Провели, – усмехнулась Алёна. – Только не в милиции. Понимаешь, когда мы поняли, что Надюша уплывает, такая началась суматоха! Мы реаниматоров вызвали, там куча народу как-то образовалась. И в этой сумятице ампула исчезла. Не сама по себе – вместе со всем содержимым кюветы, куда я складывала мусор: ватки использованные, осколки отломанного горлышка ампулы, ну, всякое такое. Почему-то исчезло абсолютно все. В этом пытались обвинить меня: я, мол, скрыла следы преступления, – но нашлись люди, которые подтвердили, что я оставалась все время на виду, никуда ничего не выбрасывала, не выносила. Да я вообще была в таком состоянии… Каждую минуту думала, что вот сейчас арестуют и поведут в тюрьму. Но никто меня не трогал, только допросы были, конечно. Но что я могла сказать? Ампулу я накануне операции взяла из фабричной упаковки, ввела больной то, что было в этой ампуле… Если это все-таки был самбревин, Надя могла погибнуть только от аллергии. Но картина не аллергическая – картина, типичная для передозировки инсулина. Однако это обнаружить невозможно. И ампула исчезла, неизвестно, был ли это инсулин или все-таки самбревин, на который Надя дала такую страшную реакцию. Замкнутый круг! Сказка про белого бычка! В конце концов эксперты дали такое заключение: смерть наступила от аллергической реакции на самбревин, ну, там как-то иначе написали, но суть такая. Короче говоря… короче говоря, меня оставили в покое, дисквалифицировав как медработника.

– Короче говоря, – повторил Юрий. – Значит, есть о чем говорить длинно?

Алёна промолчала. Есть, как не быть! Только не хочется. Вообще ни о чем не хочется говорить. Хочется просто так лежать и радоваться, что наконец-то удалось согреться, что потянуло в сон, и было бы здорово сейчас задремать, забыться…

– Погоди-ка. – Голос Юрия вонзился в тоненькую паутинку дремоты и порвал ее. – А что ты имела в виду, когда сказала, что анализ все же провели, но только не в милиции?

Да, надо было ожидать, что он прицепится к этим словам. Угораздило же сболтнуть…

– Понимаешь, – неохотно пробормотала Алёна, – не знаю, какое у тебя по моим словам сложилось впечатление о Фаине Павловне, но в этой истории я ей обязана очень многим. Даже не ожидала, что она поведет себя так достойно. Все время твердила, что это была несчастная случайность, что дело не в моей служебной халатности, а в трагическом недосмотре упаковщицы на фабрике, ну и все такое. Она клялась и божилась, что я не могла, не было у меня такой возможности – выбросить ампулу и весь остальной мусор. Словом, она стояла за меня горой и, как я подозреваю, привела в действие какие-то свои очень даже немаленькие знакомства. Ей и самой тяжело пришлось, ведь это такое пятно легло на центр – ужас! Нет, конечно, никакой информации никуда не прошло, Фаине как-то удалось этого добиться. Но ведь этот несчастный укол я сделала в ее присутствии… С точки зрения Рашида, виноваты были мы обе.

– С точки зрения Рашида? А это еще кто?

– Это парень с Мытного рынка, азербайджанец, кажется, жених бедной Надежды. Ради него, вернее, из-за предрассудков его матери она и решилась на операцию. Не решилась бы – жила бы и жила в свое удовольствие вместе с этим Рашидом. Похоже, он ее крепко-таки любил. Я его дважды только и видела, но этого хватило… – Ее снова начал бить озноб. – В январе и феврале, пока не уехала в Амман, я жила под страхом смерти. Пряталась по знакомым, по подружкам сестры, даже в Выксе у тетушки пыталась скрыться, но… Понимаешь, у меня тетка – мирская послушница, у нее одна цель в жизни: самой монашкой стать и нас с Ингой – это сестра моя – в монастырь пристроить. И пока я у нее жила, она меня до такой степени достала неизбежностью пострига, что даже Рашид стал казаться меньшим злом. Теперь-то я, дура, понимаю, что она была совершенно права, мне Бог еще тогда знак давал, на какую стезю следует стопы свои направить, ну а тогда я боялась монастыря, как последняя идиотка. Мне Бог просто-таки в лоб стучал: вот, вот где спасение, а я… А тут как раз позвонила Фаина, я и вернулась в Нижний. Вот уж правда, что кого Бог хочет погубить, того лишает разума.

– По-моему, ты совсем запуталась, – перебил Юрий. – То Бог наставлял тебя на путь истинный, то разума лишил…