Явление зверя - Елена Прокофьева

Правда, когда можно было выбирать, где дежурить, я выбирала не приемный покой, а реанимацию или интенсивную терапию. Там тихо… И если что-то делаешь — то что-то по-настоящему серьезное, жизненно-важное. Пусть даже это — кормление через зонд или опорожнение кишечника абсолютно бесчувственного человека. Когда человек сам о себе позаботиться не может, для него каждая мелочь, то, что в обыденной жизни мы не замечаем, — жизненно важно! Некоторые больные даже слюну глотать сами не могут и рискуют захлебнуться… А аппарат для отсасывания слюны — вещь сложная и внимания требует. Особенно — когда он один на двенадцать больных! И надо бегать с ним от одного к другому, как только услышишь специфическое хлюпанье в горле — этот жуткий тихий звук, который так много говорит профессиональной медсестре и который далекий от медицины человек даже не заметит.

А главное — в реанимацию и в интенсивку никогда не забегали парни-санитары. И не приходилось выслушивать их гадкие шутки, терпеть приставания, вдыхать в себя дым их сигарет. Другим-то девчонкам это нравилось. Они и выпить с ребятами любили. Я их не осуждаю нисколько: они почти все замуж еще в училище повыходили. А я…

Впрочем, нас четверо таких было, очень уж незамужних. Кроме меня — еще верная Анюта да две девочки, с которыми она подружилась, а я — через нее уже: Элечка Рабинович и Зоя Иванова. Так смешно всем казалось: подруги — Иванова и Рабинович.

Элечка — наша с Анютой ровесница. Сгусток энергии и очарования. Вот какой я хотела бы быть! Ее прелесть не мне, а поэту настоящему описать следовало бы: ну, просто из пламени сделана… Двигалась она так легко и гибко, что — просто заглядение! Глаза карие — горят, волосы — копна сверкающих черных с рыжиной кудрей, улыбка — ослепительная, а уж темперамент… Она любовников меняла чуть не каждый месяц. И каждый — настоящая любовь на всю жизнь! Причем она искренне была уверена в этом — с каждым. И всегда — первая бросала. Разлюбит — и бросит. Воистину роковая женщина. И уж любили ее мужики… Ну, это и понятно. Если бы я была мужчиной — точно в нее влюбилась бы.

Элечка в нашей компании заводилой всегда была. Знала все уютные маленькие кафешки, где можно недорого и вкусно покушать, или — где просто купить пончиков, чтобы с голоду не умереть! Умела добывать контрамарки на все желанные спектакли. Знала обо всех выставках. И диктовала нам моду.

А Зоя Иванова — она старше нас была на три года. После школы три года подряд упорно поступала в театральный. Хотела быть актрисой. Но только где ей — такому колобку да еще с тоненьким, писклявым голосочком… Она всегда казалась миленькой, чистенькой, уютной, но — не для сцены, а для жизни. На сцене ее и не разглядели бы.

От Зои веяло спокойствием. Она могла все разъяснить, всех рассудить и утешить. В нашей компании она была — сердцем и душою.

А я — наверное, разумом. Потому что училась лучше всех, всем помогала с домашними заданиями и все время призывала отбросить иллюзии и «взглянуть правде в лицо». На что Элечка мне неизменно отвечала, что у моей правды рожа такая противная, что глядеть на нее не хочется, лучше в иллюзиях пребывать, так приятнее…

Анюта Рославлева была цементом, всех нас, таких разных, скреплявшим. Она со всеми общий язык найти умела. У каждой из нас были свои «пунктики», что-то, чем человек ну никак не мог поступиться! У одной Анюты этого «чего-то», этого «пунктика» не наблюдалось. Она готова была понять и принять точку зрения любой из подруг. Причем — искренне. Она всегда была… Ну, как зеркало! Отражала человека, находившегося с ней рядом. Зеркало ведь не притворяется, правда? Такова его природа: отражать. Вот и Анютина природа была такова. И за это ее все вокруг любили.

После училища я легко поступила в институт. Девчонки — тоже, хотя двое моих подруг все-таки отклонились от избранной цели: Элечка стала косметологом, а Анюта — фармацевтом. Зато Зоя работает детским врачом. И получает такие гроши, что даже стыдно становится мне за мои заработки.

К окончанию института я имела красный диплом, Эля родила ребенка, Зоя вышла замуж, а Анюта потеряла брата…

Впрочем, по порядку.

Элька родила своего Гришеньку от бывшего диссидента, непризнанного гения, художника и барда в одном лице… От бесхарактерного и гнусного типа, которого мы, ее подруги, просто ненавидели, а она боготворила. Долго боготворила. Целых четыре месяца. Но вскоре после того, как в животе у нее завелся Гришенька, Элька в диссиденте резко разочаровалась. Не знаю уж, случилось что между ними или просто так — прошла любовь… Поскольку Элечка наша врать вообще не умеет, она так все любимому и выложила. И он поспешил испариться. Кажется, Элька никогда о нем не жалела. И уж подавно — не жалела о том, что решилась рожать в двадцать лет, не имея ни мужа, ни профессии. И права ведь была: все получилось — и мальчишка замечательный, и профессию получила, а мужей даже двоих сменить успела только за годы учебы, причем инициатором обоих разводов была она сама. При всей той легкости и простоте, с которыми Элечка подходит к вопросам секса, она не признает ни малейшей фальши. Если любит — так уж любит, а если разлюбит — так не будет терпеть ни из жалости, ни по расчету… Первый из брошенных мужей даже обозвал ее Эллочкой-людоедкой. Элечке это показалось смешно, но потом она прочла «Двенадцать стульев» и гневу ее не было пределов: ведь ничего общего с примитивной Эллочкой Щукиной у нее явно не было!

Зоя вышла замуж за человека весьма благородной души, но патологического неудачника. Ее ненаглядный Андрей Владимирович преподавал историю в педагогическом институте, слыл блестящим интеллектуалом, но научную карьеру сделать не мог — его регулярно оттесняли более активные коллеги. И в личной жизни он так же не преуспел: в восемнадцать лет женился «по залету» на девице из поселка Железнодорожный. Девица была особой примитивной, но очень хотела жить в Москве. Иных желаний у нее не было. И вот от отсутствия желаний она всю жизнь мучилась и мучила Андрея. Дочка у них, кстати, замечательная получилась: не в маму-лимитчицу, а в папу-интеллигента. И к Зойке льнет, как к старшей сестрице. Все время у них в гостях сидит. А мать из-за этого бесится. А ведь Андрей ей и квартиру оставил, переехав к Зое… И алименты регулярно выплачивает. Так она злится, что алименты маленькие! Бессовестная особа: Андрей ведь и получает-то немного. А если бы не Элечка, пристроившая его на работу в платную гимназию для богатеньких детишек, — вообще неизвестно, как бы они выживали! Ведь у них с Зоей своя дочка родилась, Верочка, скоро два года будет… Старшая Андрюшина девочка — Кристина — возится с маленькой, любит ее. Она, кстати, и с нами, Зоиными подругами, пыталась подружиться. С Элькой про моду и косметику болтает, с Анютой — про готовку, да и меня, зануду старую, с интересом слушает, когда я ей про дедушкину войну или про своих пациентов рассказываю.

Пожалуй, из нас четверых у Анюты хуже всего сложилось. А все из-за Лешки. Его, восемнадцатилетнего курсанта Школы милиции, забрали в Чечню приснопамятной зимой 1996 года, и в первом же бою он погиб. Причем погиб страшно: заживо сгорел в БМП. Друзья сумели опознать тело — уж не знаю как. Дед настоял, чтобы гроб раскрыть, были у него какие-то сомнения… А как посмотрел на то обгорелое, черно-смолистое, скалящее закоптевшие зубы — на то, что в гробу лежало… И сразу с инфарктом свалился. Из больницы вышел совсем стариком трясущимся. И у бабушки Анны Сергеевны с головой плохо стало. И Анюту — как пришибло. Словно вся жизнь из нее ушла.

С тех пор как Лешечка лег под гранитной плитой, поставленной однополчанами, Анюта бедная живет тихо-тихо, как мышка. Не живет, а существует. Одно удовольствие в жизни осталось: готовить всякие разносолы да друзей угощать. А сама — худая, бледная… Элечка несколько раз пыталась ее знакомить с разными мужчинами. Все без толку. Никому Анюта не нравится. Да и ей никто не нужен.

К ней одно время ходил хороший такой мужик — командир Лешкин, Стас Лещенко, — очень мучился угрызениями совести из-за того, что сам выжил, когда ребята все погибли… А ведь сам едва жив остался, в беспамятстве, в ожогах его вынесли из этого ада! Так даже ему не удалось Анютино сердце растопить. А уж казалось бы — человек, к Лешке близкий, ей должен был показаться почти родным! Но в ней, похоже, что-то умерло.

Элька так орала, так возмущалась… Что не одного Лешку — целую семью убило. Столько хороших людей! А ведь могли бы жить. Быть счастливыми. У Лешки талант был совсем не милицейский: он компьютерные программы писал. Элечка на него свои виды имела, все надеялась, что бросит он свою милицейскую муть и займется делом, приносящим реальный доход, — вроде как мой братец Славка. Но Лешка был упрям и романтичен: милиция коррумпирована, ее разлагают изнутри, поэтому сейчас, как никогда, нужны там люди честные и принципиальные — такие, как он! Ох, дурачок…