Явление зверя - Елена Прокофьева

Но я не могла не подчиниться ему!

Я не могла унизить его, воспользовавшись его беспомощностью для того, чтобы самой быть по-прежнему счастливой — рядом с ним!

А я была счастлива рядом с ним, даже когда он заболел, счастлива уже тем, что он — есть, он — рядом, он еще со мной… Никто не понимал, каким это счастьем было для меня: просто рассказывать ему что-то, глядя в его прекрасные, мудрые, пронзительные глаза! Или — просто сидеть рядом и читать книжку… Всем существом своим ощущая его присутствие!

Дедушка был не просто самым близким для меня человеком — он был ЕДИНСТВЕННЫМ близким человеком, поскольку с родителями, сестрами, братом, другим дедушкой и бабушкой я никогда не была близка по-настоящему. И с подругами в общем-то тоже. Зачем откровенничать с глупыми девчонками — когда есть Дедушка? Старый и мудрый, как питон Каа!

И все-таки я поступила так, как он хотел.

Как было лучше для него.

Я дала ему шприц и эти ампулы.

Он не хотел, чтобы я делала укол…

Не из-за того, что меня могли обвинить в убийстве: никто бы меня не обвинил, никто бы даже ничего не понял, смерть сочли бы вполне естественной.

Но Дедушка хотел последний в своей жизни Поступок совершить самостоятельно. И не вешать это на меня… Быть может, надеялся, что так я буду меньше страдать.

Лучше бы я сама это сделала!

Он долго не мог попасть себе в вену. Но он всегда был упорный и добивался своего. И в этот раз… У него тоже все получилось.

Я не помню последующих дней, хотя на похоронах я хлопотала самостоятельно, никому из семьи не позволяя мне помогать.

Дедушку кремировали. Гражданская панихида была очень скромной. Только семья и трое стариков, едва державшихся на ногах… А ведь когда-то Дедушка был живой легендой!

Урну с его прахом я сначала принесла домой. Пока оформляли место в колумбарии, пока в гранитной мастерской готовили доску — урна стояла на столике в изголовье его кровати.

После похорон я не пожелала поехать к родителям и никому не дала поехать ко мне — я не нуждалась ни в чьем обществе, мне хотелось побыть одной… С Дедушкой. С его ускользающим духом, который еще жил в нашей маленькой квартирке.

Должна признаться: велик был соблазн последовать за ним и расквитаться со всем сразу! Дедушкин пистолет остался мне… и две коробки патронов… и я по-прежнему разбирала его, смазывала и собирала обратно… Часами держала его в руках. Прикладывала дуло к виску. Засовывала в рот. Примерялась — как лучше застрелиться… Ох, это ни с чем не сравнимое ощущение холодного металла у головы! Вкус стали, масла и легкий, чуть кисловатый привкус пороха, непонятно как сохранившийся… Могла бы, конечно, выбрать более легкий способ самоубийства. Врач все-таки! Но мне хотелось именно застрелиться. Из Дедушкиного пистолета. Мне казалось, так я скорее соединюсь с ним…

Наверное, это был период легкого умственного помешательства на почве стресса. Иначе объяснить я просто не могу.

А то, что я все-таки не застрелилась… Нет, отнюдь не любовь к жизни здесь взяла верх, но — уважение к Дедушке, боязнь огорчить его своим малодушием… Он точно счел бы малодушием мое самоубийство! Сказал бы, что я спасовала перед трудностями. Ведь я — молода, я должна жить, я могу еще принести пользу людям… Если я убью себя — это станет окончательной победой его врагов! Тех, кто посадил в тюрьму его друга.

В общем, я осталась жить.

Хотя вся прелесть жизни ушла вместе с Дедушкой.

И жизнь без него назвать «жизнью» как-то язык не поворачивается… Жизнь без Дедушки — просто существование.

Биологическое.

Бессмысленное.

Безрадостное.

Родственники поначалу ко мне проявляли очень много сочувствия и нежности.

А потом я с ними всеми разом рассорилась.

Так вышло…

Сначала Ника начала меня уговаривать переехать к родителям: дескать, чтобы мне не быть одной в горе. Ну, а они с Димой и детьми переедут в Дедушкину двухкомнатную. Временно… Я, конечно, отказалась. Понимала, что «временно» растянется навсегда. Потому что Нике и Димке давно уже хочется пожить без родителей, своей семьей. Да и не хотела я уходить из нашего с Дедушкой мирка. Не хотела менять привычки, переселяясь к родителям. Не хотела впускать в эту квартиру Нику и Петеньку: они же все вверх дном перевернут… Для них ведь ничего святого нет именно в том, что для меня — свято!

Ника, услышав мой отказ, страшно оскорбилась и обвинила меня в нелюбви к племянникам.

А потом поставила вопрос о разделе драгоценностей бабушки Тамилы.

Моя бабушка Тамила Георгиевна Каландаришвили была из старинной богатой грузинской семьи, и у нее были действительно роскошные драгоценности, которые Дедушка бережно хранил и никому из нас при жизни так и не отдал: серебряный черненый пояс и два браслета с таким же узором, золотое кольцо с огромным аметистом, еще одно — с изумрудом размером с большую горошину, золотые часики с бриллиантовым цветком на крышке, золотые серьги с аквамаринами чистейшей воды и великолепное серебряное с позолотой колье в стиле «модерн» с семью большими малиновыми кристаллами шпинели. Думаю, Дедушка считал, что никто из нас просто не достоин носить драгоценности, принадлежавшие бабушке Тамиле. Вряд ли он до конца осознавал, что эти драгоценности — целое состояние. Он видел в них только память о любимой женщине. Мне он их иногда давал посмотреть, но я никогда — клянусь! — не пыталась их даже примерить. Я тоже считала себя недостойной… И только жалела очень, что ничего не успела узнать о семье бабушки Тамилы, о людях, которые до революции эти драгоценности приобретали…

Ну, а Ника, естественно, видела в бабушкиных украшениях только материальную ценность и требовала «честного раздела». Причем она тут же попыталась исключить из числа претендентов Славку — «потому что он в Америке живет и без того богатый», — а потом и меня — «поскольку я от Дедушки квартиру получила» — и даже Катюшку — «поскольку она все равно их прахом пустит ради своего Кирюшки!» Ника заходилась в истерике и кричала, что у нее двое детей… Словно ни у кого из нас троих уже не могло быть своих детей! Потом, правда, она опомнилась и умерила аппетиты. Но не намного.

Я, разумеется, не имела ничего против раздела и даже хотела скорее с этим покончить — уж больно противно все это было, — но я хотела, чтобы честно…

К оценщику бабушкины вещи нести было страшно: еще бандитов наведет. Прикидывали стоимость «на глазок».

В результате кольцо с аметистом и серьги с аквамаринами забрала себе Ника — мы просто устали сражаться с ней и сдались, хотя «ее доля» таким образом оказалась больше, чем чья бы то ни было. Но наверное, это было неизбежно. Родители выступили на ее стороне: почему-то они до сих пор ее больше всех нас жалели…

Кольцо с изумрудом — самый дорогой предмет из того, что было, — получила Катюшка.

Ника мечтала получить это кольцо… Но и серьги ей тоже очень хотелось иметь… В общем, пришлось ей «согласиться» на другое кольцо впридачу к серьгам.

Из-за часиков с бриллиантовым цветком обе сестрицы чуть было с ума не сошли, но я жестко заявила: часики получит Славка. И написала ему тут же. Он был почему-то очень удивлен и явно преувеличенно меня благодарил… Неужели не ожидал, что я ему отдам их?

Себе я оставила то, что мне больше всего нравилось: пояс, браслеты и колье со шпинелью. Никто и не протестовал: это были самые дешевые вещи, если бы я надумала их продать… Но я-то знала, что я их никогда не продам! А на фотографии, где совсем еще юная бабушка Тамила в грузинском костюме, — на ней пояс и эти браслеты…

Понятно, что после всего случившегося в моих отношениях с Никой наметилось охлаждение.

И тут ко мне зачастила Катюшка. Стала ласкова и внимательна, много рассказывала о своей нелегкой любви к прекрасному Кириллу… А в один из вечеров, горестно разрыдавшись у меня на плече, заявила, что, если бы у нее была отдельная квартира, — Кирилл непременно на ней бы женился! Так что счастье младшей сестры полностью зависит от меня.

Увы, мои аргументы — мол, незачем выходить за такого, которому только квартира и нужна, — не возымели действия. Катюшка закатила истерику, обозвала меня «фригидной старой девой», заявила, что не сможет быть счастливой только из-за меня, и даже в запальчивости обвинила в том, что квартиру я уступить не хочу от зависти к ее любви и к тому, как Кирилл ее любит… Через несколько дней она, правда, позвонила и извинилась за горячность. И снова спросила, не уступлю ли я квартиру ей и Кириллу «на время». Но я не хотела переезжать к бабушке с дедушкой! И не хотела пускать в квартиру моего Дедушки совершенно чужого и даже неприятного мне человека — Кирилла! Так что и с Катюшкой наши отношения тоже резко охладились.

Подруги мои по-разному на все это отреагировали.