Рабочий-большевик в подполье - Александр Карпович Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обыкновенно такие рабочие имели лодку и все свободное время в продолжение весны, лета и осени тратили на то, чтобы запасти дров на зиму. Кроме того, широко практиковалась рыбная ловля и даже промысловая — ловля семги. В общем и целом, квалифицированным рабочим жилось хорошо и даже весело.
Фишер скоро перешел с завода Макарова в механическую мастерскую Ульсена. Он понял, что двоим нам тут делать нечего.
По окончании работы, вечерами, я стал ходить на занятия к М. Г. Гопфенгауз. С нею у меня завязывалась дружба. Однажды вечером мы пошли с нею гулять по Соколовой улице в Соломбале. Тут два раза в неделю было общее рабочее гулянье, известное на весь Архангельск. Многие рабочие по традиции ходили сюда для того, чтобы узнать через других, где есть свободные места на заводах.
Мы встретили тут передовых местных рабочих — Лушева из порта и Черепанова с одного из лесопильных заводов. Это были активисты первого в Архангельске социал- демократического кружка рабочих, организованного А. В. Шестаковым. В этот первый кружок входили кроме перечисленных трех товарищей Двинов, Шмаров, Близнин и Байдушев. В скором времени с этим кружком начал заниматься Фишер по выработке марксистского миросозерцания. Лушев, рыжий здоровый парень, и Черепанов, маленький, черненький, — оба интересовались больше чисто культурно-просветительной работой. Они потом составили театральный кружок во главе с А. А. Сухиным и выступали публично на сцене то в обществе трезвости, то в народных гуляньях в садах, пользуясь большой популярностью среди соломбальских рабочих.
Тут гуляли они неспроста — они представляли из себя как бы биржу труда. Каждый безработный мог узнать от них, где имеется работа, а где ее нет. На этой же улице жил один из политических ссыльных, доктор Галюн. «Поближе к рабочим», как говорил он. Он-то первый и ввел Шестакова в колонию политических ссыльных.
В Соломбале жили еще несколько товарищей, «поближе к рабочим». К одному из них мы зашли в этот вечер обогреться с Марией Германовной. По этому случаю на столе скоро появился самоварчик и бутылка зубровки, как результат «общения с рабочими». Товарищ, к которому мы зашли, ничего не знал о существовании кружка, да и тянулся, как мы увидели, больше к зубровке, от которой отказались Мария Германовна и я.
6
На другой день был какой-то праздник, и твердый план сложился в моей голове. Мне нужно было провести в Соломбале собрание рабочих, подготовляемое Лушевым и Черепановым. Однако это нужно было сделать так, чтобы не попасть снова в тюрьму. Основательно обдумал место, обстановку и время, подход к этой массовке и способ замести следы. Для этого у меня было уже достаточно живого людского материала.
Со Снежинкой я иду гулять, якобы к ранней обедне. Мы выходили из дому в семь часов утра, когда еще спит весь город и лишь в церквах раздается тихий благовест. Взявшись крепко под руку, мы мчимся от одной церкви к другой, попадаем в кладбищенскую церковку, заваленную, словно пуховиками, снежными заносами...
Но план требует того, чтобы мы шли на Двину, пробежали ее широкий пушистый снежный простор и наконец попали в Соломбалу. В Архангельске достаточно церквей; мы идем по направлению к Соломбальской церкви.
А что же могут подумать, глядя на нас со стороны? Конечно, увидят только юную влюбленную парочку. Трудно будет заметить, что после часовой прогулки от церкви к церкви мы мимоходом под прямым углом вдруг забегаем в восемь часов обогреться в открытую чайную-пивную и тут целый час вдвоем за столиком попиваем чаек.
А к этому времени самая отдаленная комната пивной уже полна рабочими, среди которых снуют и хлопочут Черепанов и Лушев. Юркий, веселый Черепанов не может утерпеть, чтобы с каждым в пивной не сказать несколько слов. Пару слов бросает и мне.
— Все готово, в девять часов мы будем в моей квартире.
Среди говора, шума и оживления пивной мне больше всего бросается в глаза группа рабочих за столом, распивающая пиво, во главе с Лушевым: тут человека два одноглазых и человека три безруких. Однако безрукие очень ловко держат левой рукой стаканы с пивом, чокаются между собой и с наслаждением медленно пьют.
По дороге к поздней обедне завернули к Черепанову. Там уже собралось человек пятнадцать рабочих, среди них знакомые мне трое безруких и двое кривых. В прихожей квартиры Черепанова я расспросил его о каждом рабочем в отдельности, которых он знал с детства: кому где выбило глаз, оторвало руку... Среди собравшихся рабочих шел оживленный разговор: они ругали хозяев. На столе стояли бутылки пива, уже пустые; такие же батареи бутылок стояли под столом.
Я незаметно вмешался в разговор рабочих: рассказал им о движении рабочих в Казани, в Нижнем Новгороде, Москве, Питере, о германской социал-демократической партии, о необходимости организовать русскую социал-демократическую партию из рабочих.
— Помощи нам ждать неоткуда, мы должны надеяться на себя, сами действовать.
Было тихо, и в продолжение полутора часов звучал мой голос. Я говорил рабочим:
— Товарищи, точно так же, как у нас, лишь с той разницей, что рабочих было больше вдвое, семь лет назад я пришел на одно из первых рабочих собраний в Казани, около Алафузовской фабрики, в квартире товарища Табейкина. Мне было 16 лет, и я еще стеснялся выступать перед рабочими, а потому привел с собой интеллигента-журналиста, лет двадцати пяти, рыжеватого с лысинкой товарища. Мы сидели и молчали, ожидая, что станет говорить образованный человек. Но он тоже молчал и что-то медленно соображал, потом вынул из кармана листок «Братцы-товарищи» и предложил мне читать его рабочим. Я прочел, давая свои короткие замечания: «Значит, царя не надо, значит, фабрикантов и заводчиков не надо, значит, организованной силе царя и заводчиков нужно противопоставить организованную силу рабочих». Так начиналось рабочее движение в большом университетском городе с множеством больших фабрик и заводов. Но у нас начинается более удачно, а когда-либо будет записано в историю, что в городе Архангельске, в Соломбале, в квартире Черепанова, в начале марта 1898 года состоялось одно из первых собраний, на котором было 15 человек рабочих...
Безрукий рабочий засмеялся.
— Смешно, — недоверчиво сказал он.
— А я смеюсь при мысли, что, может быть, вы поверите тому, что я сказал про казанских рабочих,
