Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Право, мне кажется, Эдмунд, что ты просто стараешься отговорить меня.

— Ничего подобного, но ты должна знать всю правду. Я хочу, чтобы у тебя не было никаких иллюзий. Ты так молода и красива, у тебя вся жизнь впереди…

— Жизнь с тобой…

— И еще одно обстоятельство — моя работа. Она отнимает у меня уйму времени, и я часто уезжаю за границу, случается, на две-три недели.

— Но ты ведь будешь возвращаться ко мне.

Она была непреклонна, и он обожал ее. Он вздохнул.

— Ради нас обоих я хотел бы, чтобы все было по-другому. Я хотел бы снова стать молодым и не чувствовать на себе бремени ответственности. Хотел бы быть свободным и поступать, как мне хочется. Тогда мы могли бы жить вместе, у нас было бы время получше узнать друг друга. И тогда мы были бы совершенно уверены.

— Я и сейчас совершенно уверена.

Она не лукавила — у нее не было ни малейших колебаний. Он обнял ее, прижал к себе.

— Что ж, больше я не вижу никаких препятствий, — сказал он. — Я женюсь на тебе.

— Бедняжка!

— Но будешь ли ты счастлива? Больше всего на свете я хочу сделать тебя счастливой!

— Ах, Эдмунд! Мой любимый Эдмунд! Но что же такое тогда — счастье?

Два месяца спустя, в конце ноября, в Девоне, они поженились. Венчание было скромное, в маленькой церкви, где когда-то Вирджиния приняла крещение.

Началась новая жизнь. О прежней Вирджиния не сожалела. Череда романов и увлечений кончилась, Вирджиния о них и не вспоминала. Теперь она была миссис Эдмунд Эрд.

После медового месяца они уехали в Балнед, в новый дом Вирджинии, к ее новой вдруг появившейся семье — к Вайолет, Эди и Алексе. Ее прежняя жизнь не имела ничего общего с той, что ее ждала теперь, и она, как могла, старалась приспособиться к ней. Не могла не стараться хотя бы потому, что другие тоже старались. Вайолет без всяких разговоров переселилась в Пенниберн. Она показала, что не намерена вмешиваться в их жизнь. Эди повела себя не менее тактично. Настало время и ей, наконец, поселиться в деревне, в маленьком домике, где она выросла и который достался ей в наследство от матери, сказала она. Теперь она только приходила помогать, распределяя свое время между Вирджинией и Вайолет.

Эди не только помогала Вирджинии вести дом — сил у нее в ту пору было хоть отбавляй, — но и давала уйму полезных советов и много чего рассказала. Это она, ради Алексы, посвятила Вирджинию в некоторые подробности жизни Эдмунда с первой женой. Но однажды рассказав, Эди никогда больше не возвращалась к этой теме. Прошлое кануло в прошлое. Утекла вода, как в речке под мостом. Вирджиния была ей благодарна. Эди могла бы стать ложкой дегтя в бочке меда — она ведь прожила в доме много лет, она много чего видела и слышала, — а вместо того она стала Вирджинии близкой подругой.

Отношения с Алексой наладились не так скоро. Добрая и мягкая по натуре, девочка была стеснительна и несколько замкнута. Слово «хорошенькая» к ней вряд ли подходило — она была невысокая, довольно крепкого сложения, со светло-рыжими волосами и белой кожей, какая бывает при таком цвете волос. В новой семье Алекса поначалу чувствовала себя не совсем уверенно, но очень старалась угодить мачехе. Вирджиния отвечала ей с не меньшим старанием — эта маленькая девочка была дочерью Эдмунда, а значит, играла важную роль в их совместной жизни. Матерью она ей никогда не станет, но она может быть ей сестрой. Незаметно, без нажима, она помогла Алексе высвободиться из ее раковины — разговаривала с ней как будто они ровесницы, тщательно следила, чтобы не задеть какую-то болезненную струну. Она играла с Алексой во все ее игры, рисовала, укладывала спать ее кукол и привлекала ее к своим делам и заботам, что было и удобно, и важно — Алекса чувствовала себя нужной в доме.

Так продолжалось с полгода, но игра стоила свеч. Вирджиния была щедро вознаграждена — Алекса не только прониклась доверием к своей мачехе, она восхищалась ею.

Теперь это была дружная семья, да и друзья мужа потянулись к ней. Эдмунда любили, а он выбрал ее, и потому им все пришлось по душе — и молодость Вирджинии, и ее характер. Встретили ее со всем мыслимым радушием, особенно семейство Балмерино, но и другие тоже. Вирджиния была девушкой общительной, и у нее не замедлили появиться собственные друзья. Когда Эдмунд уезжал в деловую поездку, — а он только и делал, что уезжал с самого начала их семейной жизни, — все начинали проявлять к Вирджинии усиленное внимание, приглашали ее в гости, звонили по телефону, чтобы удостовериться, что она не страдает от одиночества и не чувствует себя несчастной.

Но она не чувствовала себя несчастной. Отнюдь. Ей даже нравилось, что муж уезжает. Разлука усиливала любовь: каждый раз, когда он возвращался, она еще больше радовалась своему счастью. В его отсутствие Вирджиния заполняла дни общением с Алексой и с новыми друзьями, домашними хлопотами и считала часы, оставшиеся до возвращения Эдмунда. Из Гонконга. Из Франкфурта. Однажды он взял ее с собой в Нью-Йорк и после завершения всех дел позволил себе недельный отпуск. Они провели его в Лиспорте, и эта неделя осталась лучшим воспоминанием в ее жизни.

А потом появился Генри.

Если и могли в ее жизни быть перемены к лучшему, то Генри совершил такую перемену. С появлением сына Вирджиния почти совсем перестала ходить в гости. Она и не представляла себе, что способна на такую самоотверженную любовь. Это была совсем другая любовь, не такая, как к Эдмунду, и она пришла так неожиданно, что, казалось, совершилось какое-то чудо. Прежде Вирджиния не задумывалась о том, что это такое — стать матерью, об истинном значении слова «материнство». Крохотное человеческое существо повергло ее в полнейшее изумление.

Домашние поддразнивали ее, но она не обращала на это ни малейшего внимания. Днем она охотно делила сына с Вайолет, Эди и Алексой, но по вечерам Генри принадлежал только ей одной. Она наблюдала, как он растет, восхищаясь всеми его достижениями: вот он сделал первый шаг, произнес первое слово. Она без устали играла с ним, рисовала ему картинки, смотрела, как Алекса, усадив братишку в старую кукольную коляску, катает его по газону. Они лежали рядышком в траве и наблюдали за муравьями, гуляли по берегу речки и швыряли камешки в быстрый желтый поток, а зимой уютно устраивались у камина, и Вирджиния читала сыну книжки.

Генри исполнилось два года, потом три, потом пять. Вирджиния отвела его в начальную школу в Страткрое. Стоя у калитки, она смотрела, как он уходит от нее по дорожке, направляясь к зданию школы. Вокруг него было полно детей, и никто не обращал на него внимания. В этот момент он показался ей совсем маленьким и беззащитным, невыносимо было видеть, как он уходит от нее.

Три года спустя он был все таким же беззащитным малышом, и желание защитить его все усиливалось. Оттого и появилось тревожное облако на горизонте — Вирджиния испытывала страх за сына.

Время от времени, разговаривая о том, о сем, они с Эдмундом касались будущего Генри, и тогда Вирджиния — именно Вирджиния — уклонялась от подробного обсуждения этой темы. Однако Эдмунд точно знал ее мнение на этот счет и со временем вовсе перестал об этом говорить. Вирджиния и рада была, она не хотела начинать с ним борьбу. Прежде она никогда не противоречила мужу, наоборот, с радостью предоставляла ему решение всех важных проблем. Что и говорить, он был старше и мудрее ее, обладал куда большим жизненным опытом. Но тут было совсем другое — дело касалось Генри.

Может, если она не будет настаивать на своем, а просто пропустит мимо ушей то, что говорит Эдмунд, все устроится само собой, думала она.

Арчи и Вайолет уехали, а Вирджиния еще долго стояла перед домом, размышляя, чем бы ей теперь заняться. Собрание церковного совета разбило день надвое, но об ужине еще рано думать. Погода заметно улучшилась, вот-вот засияет солнце. Может, поработать в саду? Нет, что-то не хочется. В конце концов Вирджиния пошла в дом, собрала чашки со стола и отнесла их на кухню. Под столом, каждый в своей корзинке, дремали спаниели Эдмунда. Заслышав ее шаги, они мгновенно выскочили из корзинок и завиляли хвостиками в предвкушении прогулки.

— Сейчас поставлю чашки в машину, и пойдем прогуляться, — сказала им Вирджиния. Она всегда разговаривала с собаками, и иногда, как, например, сейчас, звук собственного голоса действовал на нее успокаивающе. Не случайно старые люди часто говорят сами с собой. Можно их понять.

Собаки вертелись у Вирджинии под ногами. Она прошла в глубину кухни, сняла с крючка старую куртку, сунула ноги в резиновые сапоги, и они отправились в путь. Собаки понеслись вперед по дорожке, протянувшейся вдоль южного берега речки. Двумя милями выше по течению речку пересекал еще один мост, дорога отсюда вела к главному шоссе, а значит, и в деревню. Но Вирджиния миновала мост и пошла дальше по берегу туда, где деревья кончались и начиналась пустошь — вдаль к холмам уходили мили вереска, травы и папоротника-орляка. Далеко на склоне холма паслись овцы. Вокруг стояла тишина, лишь вода струилась в реке.