Начало великих свершений - Борис Орлов

Подполковник Всеволод Соколов. Апрель 1940.

Приснопамятной драке со Звонаревым и Ко удается изрядно испортить мой отпуск. Четыре дня подряд я как проклятый таскаюсь в Святейший Синод. Меня по очереди допрашивают трое следователей: двое штатских и один духовный. Нельзя сказать, чтобы они были грубы или невежливы. Но они исключительно настойчивы. Их интересует буквально все: сколько коньяку я выпил с Кузьминым, о чем говорил с о. Платоном между второй и третьей рюмкой, был ли интендант-полковник застегнут на все пуговицы ли нет? И так далее, и так далее. Странно, они не пытаются ловить меня на ошибках, они даже не заставляют меня ничего подписывать, а только вежливо просят иногда перекрестится на образа в подтверждение своих слов. И все наши, о, нет, не допросы, а "беседы" аккуратно записываются на магнитофон. И вот теперь – кульминация, апофеоз моих визитов в Святейший Синод: получено приглашение к самому обер-прокурору Синода – всемогущему соратнику Ворошилову.

Хотя это именно приглашение, а не приказ явится тогда-то туда-то, манкировать таким приглашением не следует: последствия отказа не предсказуемы. Так что теперь я вылезаю из такси, и, придерживая рукой танкистский кортик, торопливо шагаю к дверям. Хм, часовые пока еще не узнают. Или уже узнают, просто не показывают вида?

– Приглашен к соратнику Ворошилову на 11 15, – сообщаю я в ответ на немой вопрос "стража райских врат" и демонстрирую приглашение.

Цербер делает выверенный до миллиметра шаг в сторону пропуская меня внутрь. Широкая лестница, второй этаж. Приемная с двумя секретарями, которые забирают у меня приглашение, однако, так же как и раньше, не просят отдать оружие. В Святейшем Синоде вообще весьма странные обычаи…

Могучая дверь черного дуба с надраенной медной табличкой "Обер-прокурор Святейшего Синода К.Е. Ворошилов".

– Разрешите? Подполковник Соколов по Вашему приказанию прибыл!

Человек, вставший навстречу мне из-за стола, отрицательно качает головой:

– Я не вызывал Вас, соратник Соколов, а приглашал. Прошу Вас, проходите, располагайтесь.

Я подхожу к роскошному письменному столу, и присаживаюсь в глубокое кресло, заботливо придвинутое для посетителей. Обер-прокурор внимательно рассматривает меня, не стесняясь и не смущаясь моего уродства, а я отвечаю ему тем же. Климент Ефремович среднего роста, с типично офицерскими усиками и внимательными умными глазами на открытом, хорошем лице. На нем повседневный вицмундир без погон, с большими, шитыми золотом восьмиконечными крестами в петлицах. Орденов нет, только знак "Героя России" и партийный значок, чуть потемневший и с надтреснутой эмалью. Внезапно, Ворошилов широко улыбается и спрашивает:

– Ну, и как впечатление?

– Очень хорошее, – вежливо отвечаю я и в свою очередь спрашиваю, – А как Ваше?

Он смеется. Затем как гостеприимный хозяин предлагает чай, сухари, пряники. От чая я не отказываюсь и с удовольствием прихлебываю ароматный и крепкий напиток.

– Как проводите отпуск, соратник? – интересуется Ворошилов неожиданно. – Театры, выставки, или так, с детьми гуляете? Сейчас в столице есть что посмотреть, – он мечтательно заводит глаза вверх. – Особенно рекомендую: сейчас идут гастроли Ла-Скала. Сегодня дают "Норму".

Обер-прокурор напевает несколько тактов из "Марша друидов". Слышал я, что соратник Ворошилов – страстный театрал, и вот теперь – подтверждение. Я, конечно, немного разбираюсь в опере, но как-то не готов к беседам с театралом в фельдмаршальском мундире… А Климент Ефремович между тем продолжает:

– Потом, в Малом театре идет "Драматическая трилогия" Толстого. Не правда ли, соратник, Жаров превосходен в роли Годунова?

Перун-заступник, вот это влип! Да я лучше бы пошел в атаку на целую зенитную бригаду японцев в одиночку, чем это!…

– Да, да, соратник, Жаров неподражаем. – Господи, что ж еще сказать?

– А если Вам, соратник захочется чего-нибудь полегче, то очень рекомендую оперетту "Вольный ветер". Прекрасная легкая вещица, замечательно господин Дунаев написал. Очень рекомендую. И супругу возьмите: вот как раз свою вину и загладите.

Вот это уже ближе к делу. Виноват, вопросов не имеется. Встаю, одергиваю китель:

– Господин обер-прокурор вину свою признаю в полном объеме. Прошу дать возможность кровью искупить…

Он останавливает меня, крепко взяв за локоть:

– Не знаю, какую вину Вы, соратник Соколов, признаете, но могу сказать одно: перед Синодом у Вас вины нет.

Как интересно! А как же проломленный череп генерал-майора, три звонаревских зуба и еще это, отбитое, чем интенданты размножаются? Это значит не вина?

– А крови Вы, соратник, уже пролили за Россию столько, что иному на всю жизнь хватит. Я же имел в виду то, что тот день Любовь Анатольевна наверняка планировала провести несколько иначе, нет? – он широко улыбается. – Да Вы садитесь, садитесь. У меня к Вам очень серьезное предложение: не хотели бы Вы перейти на службу к нам?

Если бы Климент Ефремович прямо сейчас достал бы кувалду и от всей души ошарашил бы меня этой кувалдой по темечку, я и то бы меньше удивился.

Я изумленно молчу. Бывают же на свете чудеса.

– Да Вы не торопитесь, Всеволод Львович, подумайте. Вы нам подходите. Вы уже достаточно повоевали на фронте, чтобы Вас кто-то мог посметь обвинять в трусости, так не пора ли теперь подумать и о службе на другом поприще? У Вас семья и Вам, конечно, хотелось бы проводить с ней побольше времени. А наша служба ничуть не менее важна чем фронт, уж поверьте.

Да я верю, верю, господин обер-прокурор, просто…

– В деньгах Вы ничего не потеряете: при переводе я гарантирую Вам присвоение чина статского советника.

Да уж… Вот так небрежно предлагают генеральство, правда, штатское, но какая разница. В деньгах, пожалуй, даже выиграешь…

– Прошу прощения, соратник, но что я могу делать в Вашем ведомстве? Я всего лишь офицер-танкист, смею думать неплохой. Но ведь в Вашем ведомстве танков нет. Или…

– Разумеется, нет. Я думаю предложить Вам должность столоначальника одного из столов Святейшего Синода. Ваши начальники все отмечают, что "…с бумагами управляется успешно, член партии, пользуется заслуженными доверием и любовью подчиненных". О. Михаил, о. Феодосий, другие Ваши военные иерархи и, что особенно показательно, о. Платон – все в один голос дают Вам самые лестные характеристики…

"… особенно показательно, о. Платон?…" А крестик-то у него всего-то ротного исповедника! Или… Ох, и не прост же ты, батюшка, ох и не прост!… Да что это я: нашел где простых искать – в Святейшем Синоде! Видать, и в самом деле мне контузия крепко боком вышла, дураком становлюсь!…

– …и указывают на Вашу искреннюю преданность делу партии и патриотизма. Все беседовавшие с Вами в эти три дня отмечают хорошую наблюдательность, блестящую память, спокойный и уравновешенный характер. Вы хорошо образованы, вовсе не глупы, преподаватели и товарищи по Академии отмечают в Вас живость ума. Так что Вы нам подходите. – Он весело смотрит на меня и усмехается, – Уважая свободу воли, я не буду сообщать о своем предложении Вашей супруге. Так что жду Вашего решения. – Ворошилов на секунду задумывается, – Дня два Вам, думаю, хватит. А пока, – он снова широко улыбается, – сходите в театр. Все-таки очень рекомендую союзников, миланскую оперу…

… Из здания Синода я выхожу в совершеннейшей растерянности. "Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом…" – так, кажется, поется в старой юнкерской песенке? Быть генералом неплохо. Вот только каким генералом?…

Внезапно я вспоминаю, что сказал обер-прокурор на прощание. А откуда, интересно, он знает, что Любаша спит и видит: как бы оставить меня дома? Что это: простая человеческая логика или… или они, что, следят за всеми нами? За этими мыслями я и не замечаю, как оказываюсь около своего дома.

– Слава Героям!

– России слава!

Кузьмин! Давно не виделись.

– Здравствуй, соратник! Заходи, а то ж ты обещался, а вот видишь, не получилось…

– Может, лучше не к тебе, соратник?

– А куда?

– Да есть тут одно местечко…– он подмигивает, указывая рукой куда-то за себя.

– Добро, веди.

Мы выходим на Знаменку. Ну, и куда ж ты меня, соратник, ведешь? Поворот, еще поворот…

– Пришли, Всеволод Львович.

Мы поднимаемся на второй этаж. Кузьмин ключом открывает дверь, и мы оказываемся в скромной квартирке. Готов поклясться, что он здесь не живет, но квартальный уверенным шагом подходит к рефрижератору и вынимает из него запотевшую бутылку водки, батман окорока, изрядный кусок сыру и большую селедочницу с селедкой. Выставив все это на стол, он по-хозяйски открывает буфет и к уже имеющимся "деликатесам" добавляются бутылка коньяку, лимон, пара яблок и банка с солеными груздями. Из буфета же вынута и коврига ржаного хлеба. Кузьмин машет рукой на стул: