NOTHING: Почти детективная история одного знаменитого художника - Наталья Солей

Именно Вилма придумала Михаилу и новое имя. Однажды он рассказал о том, как познакомились его родители. Отец служил где-то в Узбекистане, куда в те годы была завезена огромная греческая диаспора. Приятель, грек по национальности, познакомил его с милой русской девушкой. Рассказал и забыл. Эту историю Вилма неожиданно вспомнила, когда Миша, поделился своим любимым детским сновидением. Все в этом сне было пафосно: он стоит над огромной толпой, все кричат «ура», аплодируют ему, а из динамиков ликующий голос диктора сообщает, что вот наконец-то все увидели живого… Микиса Теодаракиса. Почему именно Микиса Теодаракиса, Самсонов и сам понять не мог, но с видением не поспоришь. Что привиделось, то и смотри. Очевидно, в те далекие годы этот греческий композитор был очень популярен в нашей стране и о нем так много говорили, что в детском сознании это имя ассоциировалось с какой-то безмерной славой и до такой степени въехало в уши, что стало являться Мише во сне. Вилму такой сон жутко развеселил, она долго смеялась, живо представляя эту картину. Потом, став вдруг какой-то загадочно-серьезной, она неожиданно спросила:

– А каким это образом греки оказались в Узбекистане?

Самсонов точно и сам не знал. Видимо, это связано с политикой, ведь все эмигранты были коммунистами.

– А почему бы тебе и на самом деле не стать Микисом Самсоновым? Просто – Микис. Может, этот сон был вещим? В этом имени есть интрига, история. Я верю – ты будешь знаменитым, и первый интерес к тебе появится из-за имени. Ведь приятель-грек твоего папы вполне мог познакомить его со своей сестрой гречанкой. Точно… Гречанка стала твоей мамой и назвала тебя Микисом.

– Мне нравится эта идея, – довольно сказал новоиспеченный Микис. С тех пор это имя стало неотъемлемой частью нового имиджа, с которым Самсонов постепенно и вполне органично стал вписываться в окружающую среду советского Запада середины семидесятых. Это его очень радовало, и было вполне достаточно для формального признака успеха. Собственно для Микиса именно формальные признаки всегда играли первостепенную роль, он к таковым и стремился. Ему были не интересны беседы и разговоры на кухнях в интеллигентных семьях его сокурсников, он никак не участвовал в студенческих посиделках. Общение, споры о просмотренных фильмах, о направлениях в искусстве, о книжных новинках Самсонова никогда не интересовали. Он не получал удовольствия от учебы или процесса работы. Радовало другое, а именно то, что он живет в красивом городе, учится в престижном вузе, бывает с Вилмой в шикарных домах у известных людей и собирается стать знаменитым. Важен только результат, а путь, по которому он к нему доберется, не имел значения. Главное – побыстрее. Микис знал, что у него все получится, поскольку не собирался возвращаться в прежнюю жизнь. Не хотел жить по схеме, в которую вписались уже многие его одноклассники, рано женившиеся, мало зарабатывавшие, ни к чему не стремившиеся, живущие в типовых квартирах со стандартными стенками и диванами, с обязательными коврами на стенах. Нет, такое бытие уже не для Самсонова!.

Все было бы замечательно. Но в какой-то момент Микис понял, что самоотверженная привязанность Вилмы его совсем не устраивает и даже в тягость… Ему всегда нравились ее взбалмошность и непредсказуемость, но со временем в Вилме что-то стало меняться. Она готова была сделать все, что бы Микис ни попросил, но и от него требовала постоянного присутствия рядом с ней, отчета, если он днем пропадал на час или два, а о вечере и разговора не было. Если Самсонов не оставался у нее ночевать, то за этим следовали бесконечные выяснения отношений и жуткие сцены ревности.

Как всякая влюбленная женщина Вилма всегда чувствовала, когда у него появлялась новая пассия, которых было предостаточно, и «разборки полетов» их взаимоотношений устраивались практически при каждой встрече.

Официально Микис жил в общежитии, хотя Вилма считала, что он живет у нее и все его вещи были в ее квартире. Но, справедливости ради, надо сказать, что так думали, по крайней мере, еще три жительницы Риги. Сам же Микис лихорадочно соображал, что ему предпринять, чтобы обзавестись собственной квартирой. Связывать свою судьбу с какой-либо из знакомых женщин только ради жилья он категорически не собирался. Жизненное пространство, измеряемое квадратными метрами, не было пределом его мечтаний.

Где-то к концу второго года обучения он случайно на улице познакомился с женщиной, которая (как это называлось в те времена) занималась спекуляцией. Позднее, в самом начале перестройки, она открыла первый в Риге бутик одежды ведущих домов моды Европы. Поначалу же ее бизнес, приносивший довольно приличный доход, носил нелегальный характер. Фирменных вещей в те годы в стране практически не было, «достать» их, как тогда говорили, было очень трудно, и стоили они в соотношении с доходами советских граждан баснословных денег.

Самсонов даже не предполагал, что легкий роман с Ниной продлится так долго. Казалось, это была ни к чему не обязывающая связь. Нина часто уезжала в Польшу, к ней постоянно приезжали какие-то люди, и хотя она была занята круглые сутки, на Микиса у нее всегда находилось время. Однажды она как бы невзначай спросила, не надоело ли ему жить без квартиры, быть стесненным в средствах. Дескать, избежать этого можно очень легко, было бы желание. Она как будто прочитала мысли, которые давно роились в его голове, выстраиваясь в этом направлении. В конце концов учебу можно совмещать с работой – была бы работа. Кажется, судьба опять улыбнулась ему, и на вопрос Нины он коротко ответил:

– Надоело! Очень, – и вопросительно посмотрел, ожидая конкретных предложений.

Нина в нем не ошиблась. Она сразу почувствовала деловую жилку и хватку в этом молодом честолюбце.

– Художник из тебя получится или нет, это еще вопрос. А будут деньги, точно добьешься, чего захочешь, – сразу взяла быка за рога предприимчивая дама. – Мне нужен помощник. Надо ездить в Польшу, а главное, в Россию. Там голод на шмотки и сбыт моментальный.

И Микис впрягся в эту работу. Прокатался все лето, стал зарабатывать большие деньги. Вилме сказал, что должен побывать на каникулах дома у родителей в Нижнем Новгороде, и пропал до сентября.

Когда наступила осень, вопреки своим первоначальным планам Микис продолжал ездить, абсолютно забросив учебу. Он никогда не был прилежным учеником, а в этот период попросту забыл дорогу в институт. Появившись только в ноябре и узнав о том, что отчислен с формулировкой «за профнепригодность», которая очень его раздосадовала, новоявленный коммерсант бросился за помощью к Вилме.

Причина его недовольства была веской. В институте Микис появился не просто так, а с целым ворохом картин. История происхождения этих работ в альма матер никого не заинтересовала, и он решил срочно рассказать ее Вилме. Но оказалось, что это не так легко сделать. Самсонов звонил несколько раз, но возлюбленная неизменно бросала трубку, едва заслышав его голос. Такая реакция ничуть не смутила Микиса, и вечером он приехал к ней домой. Вилма долго не открывала дверь, но после получасового трезвона вынуждена была впустить его в квартиру. С видом мученика первых лет христианства, на днях снятого с креста, он начал свой монолог с того, что ближе и роднее Вилмы у него никогда никого не было и не будет. Потом долго рассказывал, как скучал без нее, как ему не хватало ее самой и ее советов. Женщина не произносила ни слова, но Самсонов понял, что она его слушает и слышит. Вот тут-то Микис и завел щемящий душу рассказ о своем пребывании в Нижнем Новгороде и о небывалом творческом подъеме, прозрении, озарении… что там еще? ах да, вдохновении, которые на него снизошли в отчем доме. История действительно оказалась занимательной.

– Я никому не сказал, что уезжаю, – издалека подводил к основной теме Микис. – Не знаю, чем это было продиктовано. С самого начала меня как будто кто-то вел к определенной цели. В какой-то момент почувствовал непреодолимое желание увидеть родителей, пожить в их доме. Решил, что съезжу на один день, узнаю все ли в порядке, проведаю их и вернусь. Наверное, они очень скучали по мне. Во всяком случае, когда я приехал, буквально не знали куда посадить, чем накормить… У меня язык не повернулся сказать, что приехал только на один день. Решил остаться на неделю.

Встречали меня торжественно. Собралась вся семья, родственники – человек двадцать. Разошлись гости далеко за полночь. Только добрался до постели и сразу заснул. Родители жили в большом деревянном доме на самой окраине Нижнего.

Неасфальтированная улица, домики в три окошка, обнесенные покошенными заборчиками, с вкрапленными туда спинками и сетками от железных кроватей. Меня всегда жутко раздражали эти сетки. Я всегда поражался, откуда столько кроватей по всей стране? Можно подумать, что все хором собрались спинками от кроватей обмотать экватор, а пока нет команды, держат их у себя дома. Ведь ни одному латышу в голову не придет сделать себе такой заборчик.