Ноль три - Дмитрий Притула

Нет, пожаловаться на его отношение ко мне я не мог — свое уважение он всячески обозначал, и мы с ним очень и очень ладили.

Но в работе он был как раз не очень-то хорош.

Конечно, накладки и проколы бывали и при Ларисе Павловне, но ведь всегда надеешься на лучшее. Да прежде и не бывало, чтоб мы на два-три дня остались без основных лекарств.

Словом, с главным — с машинами и лекарствами — стало хуже.

И раньше, разумеется, машина могла сломаться и весь день стоять на яме — как без этого. Но к неизбежным поломкам прибавился и прямой грабеж. Вот отвезти в район бригаду переливания крови, или сломалась в участковой больнице машина — на день берут нашу.

А ведь и прежде существовали выезды в район, но как-то обходилось без «Скорой помощи». Теперь, получается, можно грабить.

Алферов боялся требовать что-то у главврача и, если тот посылал нашу машину на иные работы, не мог отказать.

Думаю, главврач был им доволен: вот хотел ручного заведующего на оставшиеся до пенсии годы, чтоб зря не дергал и не возникал понапрасну, такого и получил.

Меня-то, по правде говоря, не особенно заботило, хороший характер у Алферова или так себе, но когда начала страдать работа, я, разумеется, помалкивать не стал.

Несколько раз — с глазу на глаз — разговаривал с Алферовым.

— Так ведь нельзя, Олег Петрович, воскресный день, полно дачников — и оставлять машину с двадцатью литрами бензина.

— Вы правы, Всеволод Сергеевич, виноват завгар. Еще раз провинится — напишу докладную.

Или:

— Разве это дело, что врач «Скорой помощи» ходит по отделениям и, пользуясь старой дружбой, клянчит сердечные средства?

— Нет, не дело, Всеволод Сергеевич. Виновата старший фельдшер. Спросим с нее строго. Вы сами понимаете — нужно время. Все наладим.

Время шло, лучше не становилось, и я понял бесполезность келейных разговоров.

Как-то на собрании Алферов в очередной раз говорил об укреплении дисциплины, и он на память шпарил, кто и когда опоздал, чем производил, конечно же, хорошее впечатление.

— Курс на укрепление дисциплины — не временная кампания. Это я вам точно говорю, — закончил он.

Нет, опаздывающих я и сам не люблю, а ходьбу по магазинам в рабочее время считаю безобразием, но меня удивило вот это высокомерное «это я вам точно говорю», словно бы он — человек государственный и знает что-то такое, что и в газетах-то не пишется.

Так, на лекциях по международному положению лектор, сообщив некий фактик, доверительно говорит слушателям: «Ну, это между нами, мол, государственная тайна». Но у лектора это ловкий прием, а у Алферова — высокомерие.

Я взял слово и, поведя рукой на графики, сказал, что это все хорошо и красиво, но больным от наших планов не легче. Им куда важнее, чтоб мы приезжали побыстрее да пользовались хорошими лекарствами.

— Скажите, Олег Петрович, сколько нам положено машин?

— Вы же сами знаете — восемь, — с некоторым раздражением ответил Алферов.

Он, конечно же, не ожидал моего нападения, считалось, что мы живем душа в душу.

— Восемь, как минимум. Со штатами, разумеется. А у нас в лучшем случае пять. Это если исправны, не забирают в район и на хозяйственные нужды. Так когда вы пробьете эти машины?

Понятно, стало тихо, запахло скандальчиком — это ведь не шутка, сказать начальнику, что он занимается чепухой, а о главном деле забыл.

Надо признать, вел себя Алферов замечательно. Слушая меня, он сочувственно кивал головой, потом понимающе улыбнулся, да ласково, словно неразумному ребенку, объяснил:

— Неужели вы думаете, Всеволод Сергеевич, что я не разговаривал с главврачом? Он знает наши трудности. Но скажите, почему мы должны все выколачивать да выдирать. Ведь мы врачи, а не добытчики. Если положено, то отдай. Но вы правы — я снова и снова буду выбивать машины.

Конечно, приделал он меня ловко. Ведь со стороны как все выглядело — вот один рвался на скандал, а другой пригасил все улыбкой, спустил на тормозах и выиграл. А потому что начальник и должен вести себя умнее, чем некоторые подчиненные.

А я-то наивно надеялся, что меня поддержат, и промахнулся. А потому, что в благодушии своем пребывая, не заметил, что времена переменились. Уверен был, что хоть Елена Васильевна меня поддержит. Был у меня такой расчет: хотел показать Алферову, что не я один недоволен его работой.

Надежда Андреевна, старшая смены, горой за Алферова, слова худого не даст о нем сказать. Пожилая одинокая женщина, она несколько лет на пенсии, но работу не сокращает, даже теряя в деньгах. Скучно ей дома, только и радости, что работа.

Алферов постоянно советуется с ней, так что в собственных глазах чуть ли не она сама руководит «Скорой помощью».

На ее поддержку я и не рассчитывал, но молчание Елены Васильевны удивило меня.

И я сказал после собрания:

— Мне непонятно ваше молчание, Елена Васильевна. Дело ведь некудышно поставлено.

— Как-то, знаете, не сориентировалась, — смешалась она и заспешила домой.

Вот только тут (а надо было раньше) я вспомнил, что в последнее время Елена Васильевна, по крайней мере внешне, изменила свое отношение к Алферову. Прежде суховатая, насмешливая, теперь она слишком уж почтительна с Алферовым, чуть ли не щебечет с ним, как восторженная студентка-практикантка.

Все прояснилось через час, когда Елена Васильевна снова пришла на «Скорую». Она отозвала меня и, нервничая, торопливо оправдывалась:

— Ночь была плохая, а пришла домой и не могу спать. Лежу и реву. Да что ж это за жизнь — от каждого зависишь. Даже от Алферова. Ведь он не хотел давать мне заместительство. А у меня последний год.

Тут опять тонкости и тонкости нашего быта: заместительство идет к пенсии, а совместительство нет. Одна работа, но какие тонкости. В последний год перед пенсией люди и стараются прихватывать все, что можно — заместительство, праздничные (тут двойная оплата, она идет к пенсии).

— Более того, он сказал, что и совместительства не даст. Говорит, вы немолоды и следует заботиться о вашем здоровье. Но стоило мне подольститься к нему, как он тут же дал заместительство. Крупный педагог.

— Все в порядке, Елена Васильевна. Пенсия — дело святое. Последний год кормит всю жизнь.

— Так вы не сердитесь? — обрадовалась она.

Ну, что вы, как можно?

Так начался новый период в нашей жизни.

Это было придумано очень и очень неглупо.

Все дело в том, что на «Скорой» работают люди наименее из всех медиков обеспеченные. Оно и понятно: если у женщины муж хорошо зарабатывает, так она найдет себе что-либо полегче. А то ведь дом на сутки брошен. Тут или муж мало зарабатывает, или он пьет, или его нет вовсе. У нас три фельдшера матери-одиночки. В самом деле, не из любви же к медицине они берут по десять суток в месяц — жизнь хватает довольно-таки мозолистой рукой.

И если на этот рычажок — материальный — нажимать, добиться можно многого.

Тут что было главное в оценке — уважительное или нет отношение к начальству. Уважительное — на! совмещай! — неуважительное — подумай о своем поведении.

И здесь никакой профсоюз не защитит. Совместительство — это целиком на усмотрении заведующего. Это как бы награда за хороший труд на основной ставке. И на любую жалобу Алферов ответит — вы на основной ставке работаете не так хорошо, как хотелось бы и как вы можете.

И это было внове для всех. Никогда Лариса Павловна не отказывала в совместительстве. Конечно, если такая возможность есть. А возможность есть всегда — кто-то болен, или в отпуске, или в декрете. Могли с Ларисой Павловной накалиться до слез — на то и женский коллектив, но на заработках это не отражалось. А потому что обиды обидами, но на первом месте работа, на вызовы-то кто-то должен ездить, и потому свободное место надо занять.

Теперь, однако, пришли иные времена.

Правда, меня Алферов не трогал, мол, не даст совместительства: понимал, что этим меня не достать. Конечно, восемьдесят рублей в месяц — удар по семейному бюджету, но удар переносимый.

Нет, Алферов цеплял тех, кто без дополнительного заработка не мог прожить. И надо сказать прямо, своего он добился быстро.

Даже и опытные врачи в разговоре между собой (но при Алферове, конечно) могли заметить: а Олег Петрович сказал то-то (значит, тут и обсуждать нечего, последняя инстанция!).

А те, кто не могли сюсюкать, похваливать и прилаживаться к Алферову, те ушли. Ценили свое умение, знали, что опытных работников на всех станциях не хватает.

То было большое бегство. И что характерно: уходили как раз лучшие, самые грамотные и толковые. Что, конечно, подтверждает старую истину: лучшие не хотят приспосабливаться к изменениям окружающей среды.

Особенно мне жаль было, что уходит Катя, превосходный фельдшер, толковее многих врачей, молодая мать-одиночка.