Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

Согласись сейчас Середа — и разговору конец. Но Нестор Степанович был человеком самолюбивым, особенно там, где дело касалось вторжения в его сферу деятельности, в политработу. В ней он, безусловно, не был новичком.

— Ну, это вы зря… — хмуро возразил Середа. — Бумажка считается бумажкой, пока она чиста. Когда же на ней донесение по сути боевого дела — она политическое донесение. Документ! Уверен, что и вы отрицать этого не будете.

— Правильно уверены. Но настоящий коммунист, я в этом тоже уверен, силен своим общением с массами. Этому нас учил товарищ Ленин, и в этом мы с вами, к сожалению, не сильны. Надо нам признать свои ошибки и взяться за дело. Я так считаю.

Наступила тишина. Каждый высказался. Добавить было нечего. Похоже, что разговор не получился. Не расшевелил он Середу, а, напротив, только рассердил. Ишь как насчет политдонесения поддел…

Середа в свою очередь думал: «Ишь какой прыткий! Раз-два — и вошел в контакт с людьми. Политработа — дело тонкое. Что же касается знания флотской души — тут тоже у каждого свой подход. Я лично по плечу матроса хлопать не буду, задавать дешевые вопросы, вроде: «Ну как, Сергеев, дела дома, что пишут родные?» — не люблю. Не в душу лезть, а знать настроение коллектива, знать «заводил» плохого, вести с ними индивидуальную работу, знать свой партийно-комсомольский, или, как мы сейчас называем, «боевой актив» — вот мои «рычаги» управления. Все требует времени, а разом, в спешке можно столько дров наломать. В одном Мошенский, безусловно, прав: жить нам с ним положено дружно, хотя люди мы, к сожалению, разные».

— Докладываю вот, — примирительно сказал Середа и протянул Мошенскому мелко исписанный листок, — о вчерашнем ночном ЧП. О попытке неповиновения краснофлотца Воскобойникова…

Мошенский знал о случившемся. Ночью дежурный по плавбатарее главстаршина Щербань застал в коридоре спорящих старшину 2-й статьи Бойченко и сигнальщика Воскобойникова. Старшина приказывал Воскобойникову убрать коридор, а тот силился доказать, что есть матросы помоложе, что только вчера он все эти коридоры драил.

Бойченко напирал, а призванный из запаса и еще не отрешившийся от штатских привычек Воскобойников стоял на своем. Проходивший мимо по ночным делам комендор Румянцев как бы ненароком обронил Бойченко:

— Да брось, старшина, придираться к человеку! Он же старше тебя по возрасту. Есть салаги — их и заставляй!

Сказал и пошлепал себе дальше, полусонный, ленивый — благо ему ту ночь отоспаться выпало. Воскобойников воодушевился, услышав поддержку зенитного комендора.

Хорошо, что вмешался дежурный по батарее старшина Щербань, — краснофлотец Воскобойников выполнил приказание… Но ведь выполнил только после вмешательства Щербаня! Бойченко доложил по команде о случившемся, и теперь Воскобойников, притихший, обиженный, ждал грозы. А Румянцев, когда на следующий день комиссар Середа и старшина Бойченко с ним разбирались, невинно улыбался: «Товарищ комиссар! Да, ей-богу, ничего я такого обидного не сказал. И плохого в виду ничего не имел. Не надо, мол, ночью ругаться. Люди устали, отдыхают, говорю. Ну, и еще там по мелочи, но ничего, ей-богу, вредного».

Комиссар приказал лейтенанту Хигеру наложить на Румянцева взыскание, чтобы тот впредь язычок свой попридержал, а вот с Воскобойниковым как поступить? Не выполнил он приказ — есть на то суровое воздействие, закон военного времени. А он выполнил, но перед этим пререкался…

— Не знаю… — болезненно поморщился Мошенский, прочтя политдонесение. — Не знаю, может, я и не прав, но думается мне, что по такому поводу беспокоить начальство ОВРа думами о нас не стоит…

Видя, что Середа вопросительно смотрит на него, пояснил:

— Мы ведь работаем, а не фиксируем работу. Я о ночном случае знаю. Знаю и то, что вы в нем досконально разобрались. Воскобойников из запаса. Но главное, что все же осознал, понял. Мы с ним и дальше будем работать. И вы, и я, и старшины. Так зачем сразу, в начале нашей с ним работы, докладывать, что человек плохой? Поработаем — станет хорошим.

— Что же вы предлагаете? — довольно миролюбивым тоном спросил Середа.

— Я, Нестор Степанович, предлагаю усилить работу с пришедшими из запаса краснофлотцами. И в политдонесении как раз это и отразить. Усиливаем работу, разъясняем положение военной присяги, уставов, приказы товарища Сталина… Ну, словом, вы знаете, как лучше написать.

В совете Мошенского указать в донесении то, что усилена работа с запасниками по приказу товарища Сталина и присяге, — во всем этом комиссар уловил масштабность. А именно о ней, о масштабности работы, о «наступлении по всему фронту морально-политической работы» так много говорилось в лекциях на курсах политсостава Черноморского флота, которые в канун войны Нестор Степанович Середа окончил. Он согласился с Мошенским. Сказал, что составит политдонесение именно в таком духе.

Середа повеселел даже, а Мошенский облегчения не почувствовал. Ни от разговора с комиссаром, ни тем более от собственных мыслей.

Никак не удается сбить немецкий самолет… Хотя бы один для почина! Не сбить — так поджечь, чтобы с дымом… Людям необходима вера в свои силы. Одного желания, однако, мало. Прав лейтенант Хигер: зенитный огонь должен быть «хитрым». Хватит просто стрелять, ставить завесы. Надо выработать свою тактику, своего рода «ловушки». Обозначить где-то слабый огонь, а когда немецкий самолет сунется туда, ударить по нему, используя заранее известные данные. Закончить корректировку таблиц для 76-миллиметровых орудий. Лейтенант Даньшин таблицы для своих расчетов уже откорректировал…

Жалуются моряки на его резкость, а ведь командир-то он толковый. Себя не жалеет, с подчиненных строго требует. Расчеты заметно подтянулись, действуют совеем неплохо.

Вот бы только немца сшибить! Все мысли командира плавбатареи, все раздумья невольно сводились к этому чертовому, пока еще не сбитому самолету! Он ему даже во сне снился. Да разве только ему!

ОБЫДЕННО-БОЕВАЯ ЖИЗНЬ

Море помрачнело еще с ночи. Холодный ветер гнал тяжелые серые облака. Отражаясь в мокрой палубной броне, стая за стаей, ползли они на сушу…

Монотонно и зло скрежетали о корпус звенья якорь-цепи. Их скрежет долетал до кормы, где, кутаясь в шинели, несли дежурство зенитчики 37-миллиметрового автомата. Спина к спине, сидели они плотной группой, молчали. Впереди был долгий ветреный день, была работа, не имевшая конца. И надо было беречь силы, беречь в себе тепло и постоянно следить за воздухом, за своим кормовым сектором.

Пришел «представитель носовых автоматов» наводчик Николай Герусов:

— Братва, газетки не найдется?

— Значит, табачком богат? — хитровато щурясь, тотчас же нашелся командир орудия Александр Кузьмин.

— Табачком? Шутите, товарищ старшина. Сороковкой — махоркой снабдить могу. А табачку нету… Эх, братва, посылочку бы кому с самосадиком подкинули…

Герусов мечтательно закрыл глаза, присел рядом с Кузьминым.

— Кому-то, может, и пришлют, а кому — и нет… — грустно сказал Дима Сиволап. У него, как и у большинства его товарищей по зенитному расчету, родные жили на Украине, а немец уже топтал ее… Было отчего кручиниться Ивану Тягниверенко, Ивану Чумаку, Тимофею Рицкому…

Герусов призывался на флот из Сталинграда. Город на Волге был еще цел, хотя мать Николая, учительница, писала, что каждую ночь немцы бомбят, разрушены дома, убито много людей.

Иван Филатов достал из-за пазухи сложенную гармошкой газету, затем еще одну. Плутовато оглянулся, подвертел в руках:

— Надо сначала поглядеть, какое тут число… А у нас сегодня какое? Нормально. Бери, парень, да прячь хорошенько. Комиссар увидит — будут дела.

— Точно, — подтвердил Иван Чумак. — Меня он как-то прищучил, когда я газетку рвал, ох и ругался. Я ему объясняю, что, мол, старая газетка-то, что прочел я ее от заголовка до последней строки, а комиссар свое: «Нам газеты наравне с боеприпасами доставляются! Прочел сам — передай товарищу! Прессу изводить не разрешаю!» Отобрал газету, повертел, посмотрел. Вот, говорит, интересная заметка! Чем не факт? Зачитал мне, как колхозница сдала все свои сбережения на постройку боевого самолета. Действительно, факт! Словом, Коля, поаккуратней!

Подошел старшина 1-й статьи Самохвалов, тот самый, что на морзаводе какое-то время выполнял обязанности боцмана плавбатареи. Теперь он был старшиной батареи 37-миллиметровых автоматов.

— Воздух не проглядите за анекдотами! — напомнил нестрого. Видно, надоело и ему молчать, быть при своих мыслях.

— Не сомневайтесь, товарищ старшина, не проглядим, — ответил за всех Иван Чумак. — Мы и когда смеемся, на небо глядим.

Завидя старшину, оживился, задышал на озябшие руки Капитон Сихарулидзе: