Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» - Владислав Шурыгин

И без того худое лицо лейтенанта удивленно вытянулось, большие миндалевидные глаза несколько растерянно глянули на командира плавбатареи.

— Военные действия ведь… Война, товарищ лейтенант! А ваши люди кричали, махали руками, как на футболе. Нашли время и место, где «болеть»!

Хигер отвел глаза. Действительно, было такое. Артиллеристы Миши Лопатко стали «укладывать» снаряды точно за дымящийся буй, потом по перископу хорошо положили, и всем, в том числе самому Семену Хигеру, очень хотелось, чтобы из глубины моря вырвался на поверхность столб огня, чтобы вражеская лодка погибла. Хигер наблюдал за воздухом и за морем и в горячке как-то упустил из виду эмоции подчиненных.

— Бодрый дух, вера в нашу скорую победу — это, безусловно, хорошо. Мы должны всячески укреплять такую веру. Но меня беспокоит беспечность многих наших краснофлотцев. Я не уверен, что они сознают, какую опасность несет в себе атака подводной лодки. Прошу срочно разъяснить, что для дерзкой атаки врагу достаточно всего нескольких минут нашей беспечности. Лодка может выйти на исходную позицию, всплыть и дать залп… С надводного положения. Да, с надводного, товарищ Язвинский, не удивляйтесь. Что же ей остается делать, если мы ограждены противоторпедными сетями?

— А еще этими, как их… булями! — попытался дополнить доктор, имея в виду специальные полые «приливы» на корпусе плавбатареи с целью защиты от торпедного удара.

— Були не для того сделаны, чтобы в них торпеды попадали. Були булями, а бдительность… Лейтенант Лопатко! Разве я что-нибудь смешное сказал?

Лопатко смущенно повел головою, улыбка не сходила с его лица.

— Да нет, товарищ старший лейтенант. Просто сочетание слов такое подобралось: «були булями»…

Все засмеялись. Засмеялся и Мошенский. Лопатко вытирал рукой слезы…

— Действительно, неудачное сочетание… — уже сухо продолжил Мошенский. — Итак, утроенная бдительность за морем, за воздухом. И работа, работа с людьми. Экипаж мы молодой, новый. Надо, как говорится, сколачиваться, поскорее узнавать деловые качества людей, обучать их каждую свободную минуту…

Хигер слушал командира плавбатареи и думал: «На сколько он старше нас, лейтенантов? Ему двадцать шесть. Выходит, на три-четыре года всего… А напускает на себя строгость и солидность, точно ему сорок лет и командует не плавбатареей, а по крайней мере эсминцем. На «Москве» командир корабля всех своих командиров по имени-отчеству называл… А этот Мошенский только и знает: «Товарищ лейтенант Хигер! Товарищ лейтенант Даньшин!» Ведь служил же на солидном корабле… Мошенский словно боится раскрыться, боится, что мы узнаем, какой он настоящий… На кого он похож, кого он мне напоминает? Степенный, уверенный, безапелляционный в своих суждениях…»

И Хигер вспомнил! Ну да, конечно, Сергей Мошенский напоминает ему учителя истории: был у них в детдоме такой учитель. Потому и кажется, вот-вот Мошенский вместо указаний скажет: «Тема сегодняшнего урока…»

— Запомните или запишите, товарищи, — сказал Мошенский, — завтра, при любых обстоятельствах, как только выдастся свободная минута, проводите занятия с людьми по материальной части оружия и теории зенитной стрельбы. Я займусь с радистами и планшетистами. Вопросы? Нет вопросов.

Хигер невольно улыбнулся.

«ТРУМНЫЙ РУТИН»

Бельбекский залив сиял бирюзою. В прозрачных, начавших холодать водах лениво «парили» похожие на китайские фонарики медузы, ближе к поверхности держались стайки серебристой крупной кефали…

Пользуясь затишьем, Мошенский проводил со всем личным составом занятие по методам борьбы зенитной артиллерии с пикирующими бомбардировщиками противника.

Моряки сидели на палубе плотной группой. У многих на коленях были для «жесткости» книги и на них положены листки бумаги… Кое-кто авторучкой (счастливцы: авторучка была большой редкостью), а большинство карандашом старательно записывали то, о чем говорил старший лейтенант Мошенский.

Ветер загибал края листков, шевелил ленты бескозырок, силился сдуть натянутую между двух деревянных реек и висящую на тыльной стороне рубки крупную схему, специально вычерченную для этого занятия. Лейтенанты расположились позади подчиненных, у прожектора. Семен Хигер стоял возле железного ящика, который служил ему сейчас одновременно и опорой, и столом. Голос Мошенского звучал ровно и спокойно, как, наверное, когда-то и для него на курсах зенитчиков звучал голос преподавателя тактики:

— Главная особенность пикировщиков состоит в том, что скорость их движения быстро меняется. Следовательно, нам надо распределять огонь в направлении движения вражеского самолета… Тогда, благодаря растянутости залпа, цель будет накрыта эллипсом рассеивания. Пикирование самолеты противника могут начинать с 2–5 тысяч метров и заканчивать на высоте 600—1000 метров. Наводчикам и командирам орудий в первую очередь надо выработать точный глазомер и быструю реакцию на обстановку и на команды. Помните, товарищи, что наши первые залпы могут стать самыми результативными, так как они неожиданны для противника и он еще не начал против них свой маневр. Допустим, вражеский самолет заходит со стороны солнца вот с этого курса… Какой у нас здесь курс, краснофлотец Сиволап?

— Здесь? — С палубы встает худощавый, похожий на подростка краснофлотец. Несколько растерянно смотрит в сторону вытянутой руки Мошенского.

— Да, здесь, товарищ Сиволап.

— Примерно… Сейчас скажу… — подсчитывал в уме матрос.

Мошенский прервал его:

— Пока вы считали, самолет противника переместился и находится уже здесь. Прошу быстро отсчет!

Сиволап покраснел и окончательно растерялся. Кто-то из сидящих с ним рядом моряков засмеялся.

— Ничего смешного! — резко прервал смех Мошенский. — Рютин, помогайте! Сидя, сидя отвечайте! Не тратьте времени на вставание, а коль встаете — тотчас же отвечайте. Итак, сколько?

Лейтенант Хигер в нетерпении вытянул и без того тонкую шею из стоячего воротника кителя, но Рютин молчал. Даже не пытался подсчитывать, поглядывал на товарищей, ожидая подсказки…

— Сто двадцать градусов! — ответил за Рютина Сиволап. — А до этого сто десять…

— Правильно, товарищ Сиволап. Только отвечать надо сразу. Оба садитесь. Будьте внимательнее, товарищи. Буду спрашивать любого, и неожиданно. Итак, продолжаем. Самолет противника идет курсом сто двадцать градусов на высоте 4000 метров.

Рука Мошенского с зажатым в ней карандашом снова скользила по схеме. Моряки внимательно слушали его, только один склонил голову и что-то писал. Мошенский был увлечен и не замечал этого, но Хигер впился взглядом в моряка. «Рютин… Чего он там все пишет? Не может же он сейчас записывать то, о чем говорит командир. Обычная задачка на соображение, так сказать, на живость ума. А Рютин все пишет. Жаль, нельзя подойти посмотреть. Плотненько возле него сидят зенитчики…»

Едва закончилось занятие и моряки стали расходиться, лейтенант ринулся к Рютину. Тот засовывал за угол форменки авторучку. Получался своего рода флотский шик: медная стрелка, держатель колпачка авторучки, красиво поблескивала на темном фоне форменки.

— Товарищ Рютин! — обратился к нему лейтенант. — Отойдемте в сторонку… Так… Ответьте, что это вы все время писали? Даже тогда, когда командир давал задачи на сообразительность и быстроту?

Рютин смутился. Невольный румянец медленно заливал его щеки. Пытаясь оправдаться, сказал, что записывал беседу командира, лекцию, так сказать…

— Покажите ваши записи! — потребовал Хигер.

Матрос еще более смутился:

— Зачем? Запись как запись, товарищ лейтенант. Я в следующий раз учту и больше…

— Покажите! Я приказываю!

Рютин медленно протянул тетрадь. Как лейтенант и ожидал, в ней лишь на первой страничке было несколько связанных между собою предложений и схема атаки пикировщика… В середине же тетрадки четким красивым подчерком записана песня.

— Прочтите! Я что-то не разбираю ваш почерк… — приказал Хигер.

— Товарищ лейтенант…

— Никаких «товарищ лейтенант»! Прочтите вслух то, что вами написано на занятиях по тактике зенитных средств!

Рютин молчал. Не знал, куда девать руки… И вдруг решился. Взял протянутую ему тетрадь, обида и отчаяние вспыхнули разом в его глазах.

— Есть, прочесть.

Рядом кто-то остановился, но лейтенант попросил оставить их наедине с Рютиным.

— Я жду, Рютин.

— Есть. Значит, так. Песня, которую поет ансамбль Черноморского флота. Я сам не слышал, но ребята говорят…

Прощались мы. К старинной этажеркеТы, помню, торопливо подошлаИ эту голубую табакеркуС дубовой полки бережно сняла.Ты мне сказала, опустив ресницыНа влажные глаза, волны синей:«Возьми ее, в походе пригодится,Закуришь да и вспомнишь обо мне…»

Рютин вздохнул, умолк, вопросительно глянул на лейтенанта. Тот выжидающе молчал, и нельзя было понять, читать ли дальше. Рютин решил читать: