Мститель - Эдуард Борнхёэ

На миг наступила тишина. Руки людей, занесенные для удара, опустились: все глаза были устремлены на Тазуя, застывшего на месте.

— Пощадить? — повторил он сурово. — А кто щадил моего несчастного отца, когда он заживо гнил в зловонном подземелье?

— Ты ведь уже отомстил, — ответила девушка с мольбой, — ты убил единственного виновника, пощади же невинного.

— Разве не виновен тот, кто проливает кровь моих братьев?

— Тогда пусть твой меч пронзит и мою грудь, о жестокий убийца! — вскричала Эмилия в отчаянии. — Я сожалею о нашей детской дружбе, сожалею впервые. Это мой жених… Я люблю его так же, как те бя ненавижу и презираю.

Глухой крик вырвался из груди Тазуя, меч его со звоном упал на пол. В эту минуту лицо его сделалось таким же безжизненным, как тогда, когда он склонялся к трупу отца. Он стоял, холодный и недвижимый, как каменное изваяние; руки его бессильно повисли, по могучему телу пробежала дрожь, холодный пот покрыл лоб.

В зале царила гробовая тишина.

Наконец прерывистое дыхание вырвалось из груди Тазуя. Он прикрыл глаза ладонями, медленно провел ими по лицу, наклонился, поднял меч, обернулся к своим людям и, ни на кого не глядя, сказал глухо:

— Наши братья в беде — поспешим к Таллину, к ним на помощь.

Твердым шагом прошел он сквозь толпу своих воинов, направляясь к выходу; остальные с молчаливым удивлением последовали за ним. Немцы, как окаменелые, смотрели вслед крестьянам, пока последний из них не скрылся за дверью.

— Что это значит? — с изумлением спросил рыцарь Куно; все остальные еще хранили молчание. — Какой удивительный человек!

— Какой удивительный человек! — повторила Эмилия, все еще стоя на коленях. — Он сейчас пошел на смерть, я это видела по его лицу, — добавила она тихо и закрыла глаза руками.

Крупные горячие слезы жалости, а может быть, и любви медленно покатились по тонким белым пальцам Эмилии.

16

Тазуя вскочил на коня и со своим сильно поредевшим отрядом во весь опор поскакал к Таллину. Когда он примерно час спустя прибыл туда, сражение было уже на исходе. Против рыцарей, закованных в железные доспехи и искусных в военном деле, крестьянам было не выстоять, несмотря на их численность и отвагу, — они не были в нужной мере подготовлены и не имели опытных военачальников. Рыцари прорубали кровавые просеки в их рядах и, отделив отряды друг от друга, истребляли их до единого человека. Но эти кучки людей погибали на том же месте, где стояли, не отступив ни на шаг, и тот, у кого еще были силы, умирая, убивал и противника.

Огромное большинство сражавшихся эстонцев, в том числе почти все старейшины, пали в битве, покрыв своими телами родную землю, окровавленную, обманувшую их чаяния, но все же любимую. Тазуя, теперь уже не грозный вождь повстанцев, освободитель своего народа, а несчастный, ищущий смерти крестьянский юноша Яанус, понял сразу, что здесь уже не остается никакой надежды на победу. И в его собственном сердце угасли все надежды, все было пусто, холодно и страшно.

— Братья! — воскликнул он, и его мужественный голос в последний раз прозвучал в полную силу, а глаза засверкали нечеловеческим блеском. — Братья! В этом мире нам нечего больше ждать. Нас зовет смерть… Она манит нас так ласково, так нежно… Приди же, о смерть, и принеси избавление своим сынам!

— Умрем, убивая! — прогремело в ответ. Страшный как разгневанный бог войны, бросился Тазуя в самую гущу рыцарей, за ним устремились его товарищи. Беспощадно разила врагов его мощная рука, одного за другим предавал он смерти; он снова стал кровавым мстителем. Его воины пали, и неисчислимые полчища врагов прошли по их телам, но могучий меч Тазуя еще долго сверкал, каждым взмахом умерщвляя противников, и перья на его шляпе долго развевались в самом сердце вражеского войска. Но вот и его меч блеснул в последний раз… Его не стало, и ряды врагов сомкнулись над телом павшего героя.

Так последние лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь громады туч, озаряют берега эстонской земли и горят красным отблеском на пенных гребнях волн. Но вот солнце опускается в море, и умолкает ветер, и медленно утихают мятежные волны…

После поражения под Таллином военное счастье покинуло повстанцев. Ландмейстер преследовал их всюду, как диких зверей; тяжкая кровавая кара обрушилась на несчастный народ, совершивший смелую попытку силой вернуть себе утраченную свободу. Через год в опустошенной стране снова воцарилось спокойствие.

Два года спустя, в 1346 году, датский король продал эстонскую землю, уже ранее взятую магистром ордена в залог, за девятнадцать тысяч марок серебром Тевтонскому ордену.

Дух свободы вспыхнул среди эстонцев ненадолго. После этого они не отваживались более оказывать сопротивление, хотя железное ярмо рабства и давило их еще сильнее, чем до восстания. Эстонец, казалось, на время забыл свою народность, забыл о своих предках и их свободе и погрузился в долгий, тяжкий сон.

Борьба Виллу

1

Co времени событий, о которых здесь пойдет речь, минуло несколько веков, и догадливый читатель поймет, вероятно, и без наших пояснений, что героя этого рассказа давно уже нет в живых. Но если бы он сейчас еще жил на свете, мы любили бы его так же, как любила его в свое время вся земля Сакала. Врагов у него, по правде сказать, и не могло быть; а если они все же попадались, то это были люди, недостойные его дружбы.

Все старинные предания воспевают кузнеца Виллу; все свидетельствуют с единодушием, достойным подражания, что кузнец Виллу был самый рослый, здоровый, сильный, честный и веселый человек во всей Вильяндимаа. Лишь один историк — как видно, больной водянкой, — считает нужным добавить, будто Виллу поддерживал свое неизменно веселое настроение крепкими напитками. Мы считаем это пустой напраслиной. Что Виллу, когда его томила жажда, пил за троих — это истинная правда; но что он потом, если была охота, с утроенной силой работал за шестерых, — еще более верно. Ему незачем было поддерживать свое хорошее настроение крепкими напитками. Такой человек, как наш Виллу, непременно должен был отличаться веселым нравом. Подумайте сами: человек от рождения полон сил и здоровья, ростом свыше шести футов, тело у него — как ствол дуба, руки — прямо-таки медвежьи лапы, ноги — как столбы, волосы — что спелая рожь, лицо свежее, черты правильные, глаза ласковые и глубокие, как летнее небо. Разве подобный человек может обладать мрачным характером? Ну, да в таком случае и дождь мог бы хлынуть с ясного неба!

Виллу был чистейший эстонец, а жизнь эстонцев тогда была тяжкой, такой тяжкой, что мы сейчас, в наши счастливые времена, и представить себе этого не можем. И у вильяндимааских крестьян все источники радости настолько иссякли, что без Виллу люди совсем разучились бы смеяться и шутить. Они влачили тяжелое ярмо рабства, каждый их шаг сопровождался свистом розог и ударами кнута. Отдых наступал лишь тогда, когда крестьяне бежали от своих жестоких господ или от нападения соседних народов в леса и болота, а там голод, мор и хищные звери облегчали им переселение в лучший мир. Неудивительно, что в те времена людям было не до шуток, и лица их, с которых горе согнало улыбку, казались почти окаменелыми. Отчаяние, подобно густой паутине, обволакивало жизнь эстонцев. Тем веселее, конечно, жилось паукам.

Но кузнец Виллу не был ни владельцем мызы — немцем или датчанином, ни орденским рыцарем или епископом, ни монахом, ни участником крестового похода — словом, Виллу не был из породы пауков, а между тем жизнь его казалась веселой и счастливой. Посмотрим, как это могло случиться.

Земли эстонцев были подвластны тогда нескольким правителям, Харьюмаа и Вирумаа подчинялись датским королям или, вернее, никому не подчинялись, так как местные владельцы поместий творили здесь все, что хотели; в Ляэнемаа властвовал лихулаский епископ, в Тартумаа — тартуский епископ; власть на острове Сааремаа делилась между Тевтонским орденом и местным епископом; остальными землями некогда свободных эстонцев владел Тевтонский рыцарский орден. Все эти властители либо сами обрабатывали земли руками своих крестьян, либо отдавали землю вместе с жившими на ней крестьянами своим вассалам или подданным, которые принадлежали, в большинстве случаев, к рыцарскому сословию и лишь изредка — к числу горожан-немцев. Впоследствии из вассалов ордена и епископов образовалось поместное дворянство Эстляндии, Лифляндии и Курляндии.

В начале XIV века эстонцы, населявшие земли Тевтонского ордена и епископов, еще не все считались крепостными. В крепостное рабство обращали только тех, кто и после крещения чуждался христианской веры. Однако почти все эстонцы не раз снова возвращались к язычеству, так как никто не помогал им понять и полюбить христианскую веру. Таким образом, все эстонцы, за исключением, может быть, нескольких десятков человек, стали и на деле, и по записям крепостными своих вероучителей. Но и тот, кто случайно продолжал еще именоваться свободным, не имел особых причин радоваться своей свободе. В глазах чужеземных господ он все равно оставался презренным рабом, а свой народ вдобавок считал его предателем родины. Предки кузнеца Виллу одни из первых смыли с себя воду крещения, как только крестившие их удалились. Поэтому Виллу был потомком крепостных и стал считаться крепостным владельца Вильяндиского замка. Тем не менее рабскую долю он испытал только в детстве. Он отличался силой и ловкостью, поэтому, когда понадобились воины, ему дали оружие и он вместе с орденскими рыцарями сражался против русских, поляков, литовцев и епископов. Он был умным и храбрым воином, на его счету было немало подвигов. Своего хозяина, вильяндиского комтура14 Госвина Герике, он однажды отбил у многочисленного отряда литовцев, но при этом сам попал в плен. Чудом спасшись из плена, Виллу бежал в Германию. Здесь он в совершенстве изучил кузнечное ремесло, вместе с войском императора Людовика совершил поход в Италию, и сторонники папы надолго запомнили тяжкие удары, нанесенные им этим северянином. Жажда странствований гнала его из одной страны в другую; как храбрый воин и искусный оружейник, Виллу мог бы навсегда остаться на чужбине и жить в довольстве. Но тоска по родине, пробудившаяся в нем, постепенно так им овладела, что кузнец вернулся в Вильянди и сам отдал себя в рабство. Комтур Герике был честный человек и умел быть благодарным. Он построил в городе кузницу и передал ее в полное распоряжение своему избавителю; отработки барщины никто от Виллу не требовал.