Джума - Гарри Зурабян

- Пей, Степаныч. К утру, как молодой будешь, - довольно засмеялся Ерофей.

Артемьев послушно принял из его рук пахучий напиток, выпил и откинулся на подушки. Тело приятно согревали русская печь и наброшенная поверх льняной простыни медвежья полость. Через несколько минут он почувствовал, как впадает в наркотический сладкий сон-дурман. Веки отяжелели, тело, напротив, стало легким и невесомым. Крылья его носа затрепетали, жадно улавливая обострившимся чутьем тонкие, пряные, душистые ароматы таежных трав, пучками висевших в изголовьи. Сознание, сжавшись, превратилось в крохотную, едва мерцающую точку, которая, пульсируя и дрожа, медленно поплыла к черте, разделяющей реальность и мираж. Последним усилием воли Артемьеву удалось открыть налившиеся свинцом веки.

В комнате, освещенной яркой луной, у стола с керосинкой стоял седой колдун, отнюдь не согбенный, а с могучим разворотом плеч. Он смотрел на Георгия Степановича пронизывающими, прожигающими насквозь, глазами.

Неожиданно свет лампы стал набухать, вытягиваясь ввысь и вширь, постепенно превращаясь в гигантский костер. Артемьев с ужасом взирал на кроваво-красные, извивающиеся языки пламени. В них все четче обозначались очертания человеческих рук. Они взметались вверх и тут же судорожно опадали, чтобы в следующее мгновение вновь выплеснуться из клубка дикого танца огня. С пальцев рук срывались сверкающие капли. Отскакивая от стен, маленькими шариками рассыпались по скрытому мраком полу.

"Это же золото, - пронеслось в затухающем сознании, - капли золота. Как шарики, бобы. Бобы?.. Боб! Джума?!! - ослепительной вспышкой взорвало мозг. - Но это же..."

Он тщетно прилагал усилия, пытаясь ухватить, задержать в сознании ускользающую мысль, понимая, что она является отражением чего-то очень важного и, одновременно, страшного. Но ослепительная вспышка вдруг разом угасла, канув без следа в необозримом и бесконечном черном

пространстве. Через мгновение он понял, что это было... На длинном древке, опадая и надуваясь под порывами неукротимого ветра, трепетал черный флаг. Последнее, что запомнил Артемьев - коварная усмешка на лице золотоордынского хана Джанибека и озаренные лучами золотого солнца крепостные стены средневековой Каффы...

Наутро от простуды не осталось и следа. Георгий Степанович чувствовал себя бодрым и полным сил. Даже слегка растерялся и испугался, когда, проснувшись и ощутив легкость во всем теле, упругость в мышцах, поймал себя на мысли о желаниях, в его возрасте, мягко говоря, не совсем характерных.

"Греховодник старый! - мысленно усмехнулся он. - Интересно, Ерофей только на мне экпериментирует или и сам не прочь побаловаться? Определенно, наркотик подмешал. - Артемьев готов был подняться, но внезапно ярко и отчетливо вспомнил сон: - Джума. По-арабски "боб", "шарик". Именно от искаженного "джума" произошло турецкое слово "чума". При заболевании лимфоузлы становятся похожи на шарики. Бубонная чума. По скорости распространения и смертности она и сегодня безусловный "лидер" среди инфекционных заболеваний. - Он нахмурился, пытаясь сосредоточиться. - Я знаю только одного человека в Забайкалье, который называл так чуму. Впрочем, изредка отец именовал ее не Джума, а Пиковая Дама. О чем мы говорили с Ерофеем ночью? Что-то о золоте атамана Семенова, "лежащем в обнимку с Джумой". С чумой? Бред какой-то!.."

Скрипнула дверь, в горницу из сеней вошел Ерофей, с мисками в руках. Их взгляды встретились.

- Оклемался? - хитро прищурился он в бороду. - Вставай, утренничать будем.

Артемьев легко соскочил с печи, быстро привел себя в порядок и они сели за стол, предварительно выпив и с аппетитом принимаясь за еду.

- Хорошо, Ерофей, сердце у тебя доброе, - с нажимом произнес Георгий Степанович. - Чем это ты опоил меня вчера, колдун лесной? Будь ты злой, пол-мира бы в могилу свел... или на вершину блаженства поднял. В любом случае, власть имел бы неодолимую.

- Да на что она мне, та власть? - отмахнулся старик. - У меня другое на уме... - Он сконфуженно умолк и виновато опустил голову, сосредоточенно пытаясь наколоть на вилку скользящий по тарелке маринованный грибок.

- Что с тобой? - встревожился Георгий Степанович. В таком смятении он Ерофея еще не видел.

Тот как-то странно взглянул на Артемьева:

- А, поведаю уж! Живу я тут один, Егор, к тайге сердцем прикипел. Навроде, как в раю. Но иной раз такая тоска навалится, поверишь, продыху нет.... - Он глубуко вздохнул и выпалил: - Зазноба у меня завелась в Белоярске. - Ерофей приосанился: - Молодуха! Жаркая, страсть прямо! А работящая какая, Егор, дома у ей горит все в руках. И главное - душа: ну, чисто, вода талая, такая светлая и прозрачная.

- Ерофей, ей лет сколько? - придя в себя, спросил ошарашенный Георгий Степанович.

- Намедни сорок было. Мужик ейный два года, как помер. Пьяница горький был, не приведи, Господи.

В голове Артемьева мелькнула догадка, он ошеломленно уставился на друга.

- Ее, случайно, не Анна Федоровна величать?

Ерофей смущенно потупил взгляд.

- Ах, ты, греховодник старый! Старшую сестру у меня увел! - распалясь, бушевал Георгий Степанович. - Приворожил, напоил травками... Я ж без нее, как без рук, на ней все отделение держится!

- Понесла она, - тихо вымолвил Ерофей.

- Понес... Что-о?!! - Артемьев откинулся на скамье, с минуту изумленно смотрел на друга и... зашелся в хохоте.

- Чего разошелся-то? - глядя из-под лобья, обиделся тот.

- Да как же ты... Ты! - решился? Не венчанными...

- Отчего ж, четыре месяца, как обвенчались. В Успенской церкви.

- И молчали, - уколол его Артемьев.

- Сглазить боялись, - привел "серьезный" аргумент Ерофей.

- На крестины хоть позовите, - оттаяв, засмеялся Георгий Степанович и посмотрел на друга с восхищением: - Силе-е-ен, ты, Ерофей! А все прибеднялся, травки пил... "от немощи". Мне вчера, небось, тоже от души сыпанул? То-то поутру мысли странные у меня в голове запрыгали. Помню, последний раз лет десять-пятнадцать подобное в голову пришло. И как тебе не стыдно-то, Ерофей, со мной такие эксперименты проводить? - усмехаясь, упрекнул его Георгий Степанович.

- Рано нам еще на покой, Егор, - подмигнув, философски обронил Ерофей.

Глядя на друга добрыми глазами, Артемьев отчего-то почувствовал странную, необъяснимую тревогу. Вспомнился ночной разговор и сновидения. "Что это было - отголосок прошлого или... предчувствие будущего?"

- Ерофей, почему ты вчера сказал, что золото Семенова и чума в обнимку лежат?- резко меняя тему разговора, спросил Георгий Степанович.

Тот сначала глянул недоуменно, потом нахмурился, всем своим видом выражая крайнюю досаду:

- Дались тебе давешние сплетни! Мы об чем толкуем-то? О любви! А тебе неймется. Говорю: забудь! И место проклятое, и мысли об eм страшные. Не буди, Степаныч, грехи людские, не тащи из земли. Не ровен час увяжутся. Зацепятся за белый свет, не оторвешь. А там и до беды рукой подать. Глянул сурово: - Забудь, Егор! Золото и чума завсегда по миру рядышком хаживали, как мытари ненасытные. Оно, бывало, блеснет в глаза, вопьется люди и кидаются, навроде мошкары. А оно, ить, коварное. Не заметишь, как не то к рукам пристало, а и душу доверху залило, глаза выжгло, совесть да любовь дотла спалило. Тут-то чума свой пир и зачинает. - Он тяжко вздохнул: - Не нравится мне, Степаныч, суета энта вкруг золота атаманова. Не к добру...

Глава седьмая

Зима в Белоярске в этот год выдалась, на редкость, затяжная, вьюжная и морозная. Привычные к мягкому климату жители города, не скрывали недовольства, к которому, в известной степени, примешивались раздражение от плохой работы транспорта, бесконечных очередей и созерцания пустых прилавков в магазинах, с которых как-то враз исчезло, пусть доморащенное, но изобилие.

Средства массовой информации по данным фактам хранили загадочное молчание. Зато взахлеб агитировали присоединяться к новому курсу партии и правительства, на восьмом десятке Советской власти вдруг осознавших, что движение к коммунизму несколько "застоялось" и для полного счатья жителям "одной шестой части" не хватает только перестройки, ускорения и гласности.

Надо сказать, доселе невиданные на Руси игрища народ поначалу воспринял с энтузиазмом, правда, слегка омраченным антиалькогольной кампанией. Но население страны, привыкшее жить в условиях многовекового эксперимента над собой, и здесь оказалось на высоте, в который раз доказав сытому и ленивому мировому сообществу: на этих бескрайних просторах форма способна приобретать самые немыслимые очертания, но содержание - неизменно.

В жизнь народа вошли чайники и самовары, из которых булькало в расписные, разнокалиберные чашки все то же родное и близкое по духу вещество, не требующее кипячения, но сохраняющее длительное время от сорока и выше градусов.

Вани и Маши, сидя у самоваров и прихлебывая "крепкий чай", теперь с интересом обсуждали доклады и докладчиков очередных партконференций, пленумов и съездов, при этом не забывая, естественно, "ускоряться".