Жернова истории 3 (СИ) - Андрей Колганов

Хотя я и видел этот фильм не один раз, он не перестает производить впечатление. Что же касается здешних зрителей, включая и мою жену, то большинство из них работа Сергея Эйзенштейна держит в напряжении весь сеанс, и аплодисменты в зале вспыхивают не сразу, а лишь тогда, когда полностью гаснет экран и зажигается свет. Но зато аплодисменты нарастающие, становящиеся прямо неистовыми.

А ведь Константин Шведчиков, нынешний руководитель Совкино, монополизировавшего прокат фильмов в стране, хотел положить «Броненосец „Потемкин“» на полку. И что интересно – из коммерческих соображений. Он, видите ли, полагал, что в нэповское время «агитка» не даст кассовых сборов в СССР, и уж тем более ее не примет зарубежная публика. Прослышав об этом еще в прошлом году, я решил отправиться к Константину Матвеевичу и попытаться вразумить его. Несмотря на то, что из-за двери его кабинета раздавались голоса, свидетельствующие, что там идет разговор на повышенных тонах, давлю колебания и заглядываю внутрь.

По неожиданному совпадению, разговор шел как раз о «Броненосце „Потемкине“». Посреди комнаты возвышался Маяковский, и, опираясь на массивную трость, громогласно вещал:

– Я бы мог доказать вам это на множестве примеров, но вы бы их не поняли. Но я предупреждаю вас – то, что вы сделали с фильмом Эйзенштейна, будет печальным эпизодом не в его биографии, а в вашей, – и он подкрепил свои слова энергичным ударом трости об пол.

В комнате я не сразу заметил присутствие еще одного человека. Это оказался Вацлав Сольский, с которым мы однажды виделись в «Доме Герцена», а потом вместе сидели в номере у Раскольникова. Он тоже обратил внимание на вошедшего и после короткого обмена взглядами кивнул мне, как старому знакомому.

Тем временем Владимир Владимирович выпалил еще несколько фраз в том же духе, каждый раз энергично пристукивая тростью. Было видно, что Шведчиков порывается ему ответить, но не ему было спорить с Маяковским. При робких попытках собеседника вставить слово Владимир Владимирович просто повышал свой и без того неслабый голос и продолжал говорить. В заключение он заявил, шагнув вплотную к столу и угрожающе нависнув над сидящим Шведчиковым:

– Я требую, чтобы «Броненосец „Потемкин“» был отправлен заграницу немедленно! – с этими словами он развернулся к двери.

– Вы закончили? – раздался голос Шведчикова. – Если закончили, то разрешите и мне, грешному, сказать несколько слов.

Маяковский ответил в своей обычной манере. Обернувшись, уже в дверях, он произнес:

– Я еще не закончил и не закончу в течение ближайших пятисот лет. Шведчиковы приходят и уходят, но искусство остается. Запомните это! – и с этими словами он захлопнул за собой дверь.

Попытки Вацлава Сольского продолжить увещевания начальника Совкино были безуспешны. Шведчиков, уязвленный словами Маяковского, распалился и почти кричал:

– Публика за рубежом будет шарахаться от этих авангардистских вывертов! Разве это эйзенштейновское кинотрюкачество может поспорить с лентами Голливуда?!

Поняв, что Константин Матвеевич уперся, я покинул кабинет, так и не раскрыв рот. Надо действовать иначе. Не подкинуть ли через Михаила Евграфовича в Коминтерн идею затребовать ленту для показа в рабочих клубах на Западе?

Не знаю уж, с моей подачи или нет, но фильм все же попал в Германию, имел там оглушительный успех, и вот теперь пожинает заслуженные лавры в советском прокате.

После моей кооптации в члены ЦК ВКП(б) у меня состоялся серьезный разговор с Дзержинским.

– В Политбюро придают очень большое значение подготовке пятилетнего плана, – начал Феликс Эдмундович, строго глядя мне прямо в глаза. – Поэтому на вас лежит большая ответственность. Вам необходимо наладить дружную работу с коллегией Госплана, чтобы подготовить хороший, основательный документ. Фактически он будет задавать программные установки работы всей партии на ближайшее пятилетие.

– Для налаживания такой работы я возлагаю большие надежды на Всесоюзное совещание работников центральных плановых органов, которое намечено на июнь сего года, – отвечаю ему. – Планово-экономическое управление выносит на совещание два больших доклада – о концепции плановой системы управления народным хозяйством и о технике плановой работы. Тезисы первого доклада скоро будут готовы и я тотчас же вас с ними ознакомлю.

– Я предвижу на этом пути немалые трудности, – как будто не обратив внимания на мои слова, продолжал председатель ВСНХ СССР. – С одной стороны, нам надо расшевелить сонное болото бюрократической самоуспокоенности, в котором тонет всякое живое дело. С другой стороны, будет немало охотников подойти к пятилетке с позиций коммунистического чванства – нам, мол, все по плечу, что прикажем, то и будет. И оппозиция наша объективно будет играть на руку этим последним, громко призывая кинуться в кавалерийскую атаку.

– И бюрократической мертвечине, и шапкозакидательским настроениям надо противопоставить ясный и точный расчет, сообразующий наши цели и наши возможности. Вот только кадров, способных готовить подобные расчеты, у нас катастрофически не хватает, – пользуюсь случаем, жалуюсь своему начальнику. – А ведь до сих пор, несмотря на вполне определенные партийные решения, у нас не изжита атмосфера недоверия и подозрительности по отношению к старым специалистам. Опасаюсь даже, как бы такие настроения не распространились на спецов вообще, в том числе и на молодое поколение. В плановой работе, как нигде, нужна опора на знания, и никакими призывами и лозунгами тут не обойтись.

– Проблема в том, что спецы сами нередко провоцируют подобное отношение, – откликается Дзержинский. – Ведут антисоветские разговоры, образуют всякие подозрительные кружки и группки, при каждом удобном случае публично заявляют насчет буржуазных прав и свобод…

– Феликс Эдмундович! – несколько невежливо прерываю его. – Нам что важнее от них получить: работу или заверения в политической лояльности Советской власти? Хрен с ними, извините за грубое выражение, пусть занимаются антисоветской болтовней, пусть даже кружки всяческие организуют. Пока речь не идет о прямом саботаже и вредительстве – наплевать! Пускай кричат о правах и свободах, сколько им влезет – лишь бы работали. Свободу слова им подавай? Пусть пользуются свободой слова в своих профессиональных организациях, пусть критикуют – в рамках своих профессиональных задач, разумеется. Полезут в политическую агитацию – одергивать. Но даже тех, кто вляпается во что-то более серьезное, надо не сажать, а заставлять работать – например, в конструкторских бюро с особым режимом. Искупят вину делом – смягчать режим или вовсе амнистировать… – тут я прикусываю язык. Эвон, куда меня занесло! Так еще в качестве изобретателя «шарашек» тут прославлюсь.

А вот начальник мой смотрит заинтересовано. Однако полностью соглашаться не спешит:

– Конечно, в тюрьму посадить человека не трудно. Во много раз лучше, если человек, заслуживающий тюрьмы, будет все-таки не в ней, а на свободе делать полезную для общества работу. Только вот знаете что, закрывать глаза на любые их политические проделки и тем предоставлять спецам свободу для организации контрреволюционной деятельности – это не лучшая ваша идея.

– Раздувать из недовольного брюзжания контрреволюционные заговоры – тоже не лучшая идея! – стоп, стоп! Еще с Дзержинским не хватало поцапаться! Он же моя единственная опора в партийных верхах! Но меня уже понесло, и остановиться вовремя не получается. – В любого спеца ткни, попадешь в кадета, эсера или меньшевика. Что они по поводу нашей власти могут высказать – не секрет. Огрехов в работе любого нашего треста тоже можно наскрести немало, если покопаться. Валим и их сюда же, до кучи, как сознательный саботаж. Так что, хватай любого, притягивай к делу его приятелей, и вот вам уже антисоветское подполье раскрыто! Чем не ступенька в карьере? – на этом саркастическом замечании все же удается оборвать свои излияния.

Дзержинский заметно мрачнеет, но на этот раз не спешит возражать. Напротив, признает:

– Да, водятся у нас еще такие охотники… Не желают различать непримиримых, которые за пазухой держат камень, от других, которые в большом количестве у нас имеются. А честным работникам необходимо создание новых бытовых и дружественных отношений к ним, – видно, что Феликс Эдмундович искренне переживает, и в его речи появляются столь характерные в такие моменты неправильности. – Для этого надо дать им какую-то конституцию на заводе и в управлении фабрикой. А то наши партийные директора валят все задачи по подъему производительности и снижению себестоимости на спецов, провоцируя их конфликт с рабочей массой, а сами уходя от ответственности. И на этой почве плодятся всякие доносы о вредительстве спецов… – и тут же переводит стрелки на меня: – А что же вы предлагаете?