Сатирические очерки - Мариано де Ларра

Есть ли что-нибудь более удивительное? Человек, живущий за счет разговоров других людей! А еще утверждают, что батуэки не изобретательны в способах добывания средств к жизни!

…………………………………………………………………… …………………………………………………………………

Собираются возвести монумент, который составит славу Батуэкии. Проект – колоссальный, идея – превосходна, исполнение – поразительное. Но вкралась ошибка, ошибка также колоссальная. Спешу со всех ног: сейчас я укажу на эту ошибку, и ее исправят.

– Дон Тимотео, я принес вам статью. Будьте любезны напечатать ее в отделе смеси.

– Ах, это? Это невозможно! Невозможно!

И он добавляет мне на ухо:

– Разве вы не знаете, что автора этого проекта зовут дон Игрек?

– Это не мешает ему исправить свою ошибку.

– Но ведь он родственник сеньора…?

– Разве после того, как ошибка будет исправлена, он уже не сможет им оставаться?

– Вы, видимо, не хотите меня понять. Он – опасный враг, и я не решусь опубликовать вашу статью.

О бесконечный поток всякого рода соображений! Куда бы мы ни повернули, стремясь двигаться вперед, везде мы наталкиваемся на глухую стену. Каких похвал не заслуживает эта благородная сдержанность, эта почтительность к лицам, которые здесь, у батуэков, кое-что значат!

Встретился я с одним писателем.

– Сеньор бакалавр, как вам нравятся мои сочинения?

– Дружище, мне кажется, что от них нечего ожидать, ведь в них ничего нет.

– Всегда вы скажете что-нибудь неприятное!

– А вы никогда не говорите ничего дельного! Почему вы не предадите, например, критической анафеме некоторые произведения, которые буквально заполонили книжный рынок?

– Увы, друг мой! Авторы открыли великий секрет спасения своих произведений от критики. Предположим, они накропали книжонку. Она полна глупостей? Не имеет значения. К чему же тогда существуют посвящения? Отыскивается известное имя; это имя ставится на первой странице книжонки; указывается, что книга посвящена этому лицу (хотя никто не знает – что значит посвятить книгу, написанную одним, другому, который к этой книге не имеет никакого отношения), и с этим талисманом книга начинает свой путь, гарантированная от всяких нападок. Книги скрываются за посвящениями точно так же, как дети, которые прячутся за юбку матери, чтобы не быть высеченными отцом.

– Но почему вы не изобразите дикость наших нравов и наших…

– Да вы что, не знаете нашей страны? Выступать сатириком? Если бы чернь была достаточно глупа, чтобы понимать все так, как пишут, – еще куда ни шло! Но батуэки стали нынче столь проницательны, что угадывают оригинал портрета, который вы даже и не рисовали. Вы пишете, например, что мужчине смешно быть тряпкой и что всякий Хуан Ланас – бедняга. И вот вылезает какая-нибудь важная персона из тех, кто, стремясь к популярности, согласен даже на дурную славу, и громко восклицает: «Сеньоры! Знаете ли вы, кто тот Хуан Ланас, о котором говорит сатирик? Этот Хуан Ланас – я». Помните, что по части раскрытия намеков никому не превзойти батуэков. «Дружище, но почему же это вы? Ведь автор с вами даже незнаком…» – «Неважно; даю голову на отсечение, что это все же я…» И он посылает вам вызов на дуэль и дозволяет вам убить себя, потому что он идиот. «Кто такая эта султанша Востока?» – спрашивают вас. «Да кто угодно», – отвечаете вы. «Плутишка! – возражают вам. – Меня вам не провести… Ведь это X***». Как будто только она одна и существует в Мадриде. Прибавьте к этому и то, что природа распределяет свои дары весьма скупо, и так как она дает силу тому, кого лишает ума, то сатирик в Батуэкии всегда подвергается риску, что его голова случайно встретится с увесистой дубинкой, и это будет иметь для первой более печальные последствия, чем для второй.

– Ну хорошо, не беритесь за труд сатирика, будьте справедливы и только. Когда пьесу исполняют отвратительно, когда в опере поют плохо, когда декорации убоги, – почему вы молчите?

– Э, тех, кто причастен к театру, лучше не затрагивать. Это сказал еще Сервантес. У них всегда найдется покровитель, и покровитель влиятельный, способный защитить их. К тому же театр – это клавиатура, в которой видна лишь поверхность: никогда не известно, кто на нее нажимает. За занавесом балаганчика и фигурками Гайфероса и мавров, под личиной маэсе Педро скрывается Хинесильо де Пасамонте, который управляет этими куклами.[105] Увы, не следует вам выступать на защиту несчастной Мелисендры и портить куклы, ибо если обезьяна ускользнет на крышу, рассеются иллюзии и куклы будут попорчены, то вам за них придется дорого расплачиваться. Эта область, таким образом, – святая святых, и пусть «коснется их лишь тот, кто в бой с Роландом выступить дерзнет».[106]

– Но, сеньор, еще никого не повесили за то, что он обвинил того или иного актера в отсутствии таланта.

– Что уже делалось и что еще будет делаться – об этом лучше умолчать.

– Надо требовать, взывать к…

– Сеньор Мунгия, мне хотелось бы рассказать вам одну историйку, которая случилась не так давно в одном из местечек Батуэкии.

Однажды здесь устроили корриду,[107] в которой должны были выпустить молодых бычков. Вопреки обычаю, установившемуся в этих селениях, выводить бычков со связанными рогами (так должны были бы расхаживать во избежание несчастных случаев и многие другие известные мне рогачи), на этот раз решили их пустить по улицам несвязанными. Несколько юношей принялись ради шутки дразнить их плащами. И случилось так, что один из парней, похрабрее прочих, вместо того чтобы одурачить быка, сам оказался в дураках; роковая ошибка. Бык подцепил его своим изогнутым рогом за фаху, [108]и кто его знает, какие неприятности ожидали хвастунишку дальше, если бы на помощь ему не поспешили два его двоюродных братца, движимые естественным для всех нас стремлением прийти на помощь тому, кто столкнулся с рогатым скотом. Им все-таки удалось избавить его от опасности. Но так как известно, что бычки только за то и ценятся, что способны кого-нибудь подцепить, то собравшиеся посмотреть на зрелище противники хвастунишки возмутились и начали вопить, что не для того выпустили бычков на. улицы, что тот, кто не умеет сражаться с быками, пусть за это сам расплачивается, и что нечестно вмешиваться в ссору между двумя противниками ради спасения одного из них, и что наконец придя на помощь капеадору,[109] юноши поступили вероломно по отношению к быку. Говорят даже, что один из наиболее начитанных, не иначе как племянник священника, расценил этот поступок как предательство, подобное тому, которое совершил Бельтран Клакин (так его называет наш Мариана), когда, нарочито все исказив, он заявил в Монтьеле: «Я королей не свергаю, я их и не назначаю».[110] Как бы то ни было, шум нарастал, голоса становились все более грозными, появились дубинки, и неизвестно, во что превратился бы этот новоявленный Аграмантов лагерь раздора,[111] если бы посреди всеобщего смятения не явилась божественная Астрея,[112] переодетая в алькальда 10 так ловко, что даже сам дьявол ее не узнал бы, Астрея с здоровенной дубинкой в руках вместо весов правосудия и без повязки на глазах, ибо хорошо известно, что тому, кто ничего не видит с открытыми глазами, не нужно их завязывать. Спорщики согласились подчиниться его решению. Стороны изложили свои доводы; этот местный Лаин Кальво[113] выслушал их, хотя удивительно, что он дал себе труд выслушать стороны до вынесения приговора (некоторые, впрочем, уверяют, что, пока спорщики болтали, алькальд преспокойно спал); в заключение, возвысив свой громовой голос, он сказал: «Сеньоры, жезлом, который у меня в руках (а была у него в руках, как мы уже указывали, здоровенная дубинка), клянусь, что я все понял, хотя и затруднился бы это объяснить. И присуждаю я обоих двоюродных братьев к штрафу в мою пользу, то бишь в пользу правосудия, представленного в моем лице; я штрафую их за то, что они лишили животное свободы действия; и объявляю, что в будущем никто не смеет вмешиваться в ход такого рода представлений и приходить на помощь какому-нибудь юноше, по крайней мере до первого удара рогами, каковой удар является неотъемлемым правом быка. Итак, с богом, сеньоры». Сие решение должно было успокоить страсти жителей селения и убедить вас. Вы меня, надеюсь, поняли, сеньор бакалавр? Я спрашиваю вас об этом, ибо если вы меня не поняли на этот раз, остерегайтесь задавать новые вопросы; Никогда уже вам меня не понять.

Так что избегайте первого удара рогами и не дожидайтесь второго. И поймите, что лишить нас, батуэков, возможности льстить – это значит лишить нас жизни. Необходимо довольствоваться утверждением в каждой напечатанной заметке, что пьеса была просто превосходной; что все актеры, включая и тех, кто не участвовал в представлении, превзошли самих себя (это выражение весьма многозначительно, хотя вряд ли найдется хотя одна живая душа, способная разъяснить, что оно значит); что оформление спектакля было выдающимся; что зрители единодушно вознаградили его овациями; что последняя выдумка представляет собой summum [114] человеческого познания; что здание, фонтан и монумент – это все новые чудеса света; что все прочее покоится на солиднейшем основании и самых счастливых предзнаменованиях; что мир и слава, счастье и довольство достигли апогея; что холера минует Батуэкию, описывая на своем пути остроугольные треугольники (а хорошо известно, что каждый, выписывающий при ходьбе подобные фигуры, далеко уйти не может). Выпады здесь допускаются только в тавромахии, ибо эти выпады не наносят оскорбления никому, кроме быков; можно включить также кое-какой анализ последней книжки, не очень точно пересказав содержание какого-нибудь анакреонтического стихотворения,[115] в которой Филлиде высказывают парочку немного двусмысленных, но приятных пустяков; да еще какого-нибудь сонетика, написанного на случай (этого рода произведения, как и всякий плод, нравятся лишь когда они поспели во время). А об остальных темах – молчок. Ибо новости не для того существуют, чтобы их сообщать; политика – растение чужеродное для нашей страны; мнение высказывают только глупцы, осмеливающиеся иметь свое собственное мнение; а истина находится в положенном ей месте. К тому же язык нам дан для того, чтобы молчать, точно так же как предоставлены нам свобода воли для того только, чтобы потрафлять вкусам других, глаза – для того, чтобы видеть лишь то, что нам желают показать, слух – для того лишь, чтобы услышать то, что нам пожелают сказать, а ноги – для того, чтобы шагать туда, куда нас ведут.