Николай II - Александр Боханов

Ситуация сразу же стала проясняться по прибытии на рейд Ялты. Их встретил Александр II. После первых приветствий и поцелуев он огорошил заявлением, что княгиня нездорова и не могла приехать на встречу. Мария Федоровна не знала, как реагировать, а лишь спросила: «Как же я могу с ней видеться, если ваш брак содержится в тайне?» Императора вопрос не смутил, и с видом беспечного ребенка он заявил: «О, здесь так трудно что-либо скрыть, моя свита не может ничего не знать». «Но моя-то совершенно ничего не знает, потому что я верно хранила доверенную мне тайну», — возразила цесаревна и разрыдалась к неудовольствию императора.

Цесаревич сохранял самообладание, но для цесаревны все походило на непрекращающийся кошмар. Войдя в Ливадийский дворец, прибывшие были встречены Юрьевской и ее детьми, и сразу стало ясно, что она здесь — полноправная хозяйка. И это в доме, который так долго, любовно и заботливо создавался покойной императрицей, где все было пронизано воспоминаниями о Марии Александровне, где кругом были ее портреты и личные вещи! Мария Федоровна находилась в состоянии глубокого потрясения. (За что нам такое наказание, чем мы провинились перед Тобой, Господи, получив эту страшную душевную муку!) Цесаревна испытывала стыд перед слугами, и ей казалось, что все они возмущены и опечалены происходившим. Беззаботна была лишь новая хозяйка. Да и император не чувствовал неловкости и двусмысленности сложившейся ситуации.

Александр II, несомненно, не только любил эту женщину, но и находился под сильным ее влиянием, не замечая даже бестактностей по своему адресу, которые всем остальным бросались в глаза. Она на людях говорила ему «ты», могла, без стеснения, прервать его на полуслове, и тот принимал все как должное! Однажды Александр II пригласил цесаревича и цесаревну с собой на прогулку в коляске и не нашел ничего лучше, как привести их к тайному домику, где он встречался раньше с Юрьевской, заставил их пить там чай, и «ублажал» рассказом о том, как ему здесь было хорошо вдвоем с княгиней! Во время этой интермедии Марии Федоровне все время казалось, что она вот-вот упадет в обморок!

Александр держался как мог, а Минни плакала чуть не каждую ночь, и однажды «эта женщина» позволила ей, цесаревне, сделать замечание, что у нее почему-то по утрам красные глаза! Поводы для слез возникали постоянно. Как можно было сдержаться, когда видишь собак, лежащих в кресле покойной царицы; как можно было сохранять самообладание, когда за семейным обедом княгиня по любому поводу начинала учить и давать советы. И эта брошка на ее груди, с выложенной бриллиантами датой тайного брака: 6 июля. Она ее почти не снимала, хотя у нее имелось вдоволь других украшений, и Мария Федоровна, понимая в этом толк, не могла не заметить, что все драгоценности Юрьевской — высокого качества и очень дорогие. Уже позже, комментируя это обстоятельство, она язвительно заметила, что «у императора, несомненно, был вкус».

А эти ужасные дети, эти «бастарды»! Они совершенно не воспитанны и ведут себя, «как в конюшне». Особенно досаждал старший, Георгий, «их Гого». Редкий день он не выделывал что-нибудь такое, от чего хотелось встать и выйти. Он все время приставал то к императору, то к матери, то к ее Ники. И никакой управы на него не было.

Мария Федоровна не могла не заметить, что император с такой нежностью и лаской относился к нему, с какой никогда не относился к своим законным внукам. И невольно возникали в душе смутные опасения и всплывали в памяти, как казалось, совершенно абсурдные слухи о том, что император со временем намерен короновать Юрьевскую и сделать этого самого Гого наследником. Конечно, подобный шаг мог совершить лишь безумец. Это привело бы к катастрофе, к распаду всех основ, к трагическому расколу не только династии, но и всей империи. Об этом страшно подумать, и самодержец не сможет подобного допустить. Но, с другой стороны, то, что казалось абсурдным в Петербурге, здесь, при каждодневном общении, не виделось столь уж нереальным. Царь, несомненно, полностью закабален, почти лишен воли, и «эта дама» может заставить его сделать что угодно.

Особенно нестерпимым было то, что все это неприличие разворачивалось на глазах ее детей, и она горько сожалела, что послушала мужа и привезла их в Ливадию. Какое воздействие подобное зрелище окажет на них, в первую очередь на старшего, Николая, которому исполнилось двенадцать лет, и он уже многое видит и понимает. Мария Федоровна воспитывала его честным и правдивым человеком. Теперь же ей самой приходилось лукавить, а иногда и просто лгать, объясняя происходящее.

Уже на первом семейном обеде Юрьевская так амикошонски вела себя с императором, что мальчик спросил: «Эта дама нам родственница?» Мария Федоровна обомлела и рассказала сыну сочиненную наскоро историю о том, что император женился на вдове и усыновил ее детей. Матери показалось, что Ники ей не поверил, так как тут же последовал новый вопрос: «Как он мог это сделать, мама? Ты ведь сама знаешь, что в кашей семье нельзя жениться так, чтобы об этом не узнали все». Позднее он сказал своему гувернеру: «Нет, тут что-то неясно, и мне нужно хорошенько поразмыслить, чтобы понять». У Марии Федоровны разрывалось сердце от горечи и досады.

Александр II забыл об обещании «не навязывать общество княгини» и всячески старался сблизить родственников. Тут проявила характер цесаревна. Она мирилась, когда их ставили в оскорбительные ситуации, но интересы детей — выше собственных амбиций. При молчаливо-отстраненном поведении мужа она одна встала за защиту своего потомства и выиграла это тяжелое сражение. Уже вернувшись в столицу, поделилась с одной доброй знакомой «незабываемыми» впечатлениями «от отдыха» в Крыму.

«Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать. Чтобы избежать этого отвратительного общества, мы часто уходили в горы на охоту, но по возвращении нас ожидало прежнее существование, глубоко оскорбительное для меня. Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но, как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и императором разыгрались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться. Однажды в воскресенье перед обедней, в присутствии всего общества, он жестоко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки с новой семьей прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила мне, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным».