Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо

и уже на смотру 14 июля можно будет одеть ad libitum: белые, голубые, бархатные, велосипедные... А для командиров будут обязательны цилиндры... Ни белых перьев... ни султанов... Не дурно?.. Уж лучше армию уничтожить немедленно... Ну, что такое армия без султанов?.. Как вы тогда отличите штатских от военных?..

— Мало ли, полковник, как можно отличить штатских от военных?..

— А в газетах, говорят, пишут... будто Дрейфус вернулся во Францию?..

— Совершенно верно, полковник.

— Вот так скоро... Ловко, нечего сказать...

— Но, если он невинен?

— Невинен?.. Жид... невинен? Шутите!.. Да если бы даже и так?.. Что из этого следует?.. Невинен!.. Ну, а дальше?.. Это не резон...

— Позвольте... полковник!..

— Никаких „позвольте“... Дрейфус осужден? — Да. Военным судом? — Да... Жид он? — Да... Ну и довольно... Ах! если бы у нас вместо правительства космополитов было правительство истинных патриотов, его живо вернули бы на его остров, этого негодяя!.. Раз, два... раз, два!.. Арш!.. Невинен!.. Да, если уж позволяет себе быть невинным без разрешения начальства, то это негодяй, слышите вы... сволочь, а не солдат... А как себя держит этот несчастный изменник?

— Говорили раньше, что он очень изменился, угнетен...

— Комедия! Разве невинный человек бывает когда-нибудь угнетен? Разве я угнетен? Помилуйте!.. Если ты уверен в своей невинности, так кричи об этом, труби повсюду! Какого черта бояться! Высоко держи голову... по-солдатски.

— Именно так, полковник, и поступает Дрейфус... Первые сведения оказались неточными... На самом деле Дрейфус очень бодро себя чувствует и готов к борьбе...

— Хвастун, значит?.. Нахал?.. Конечно!.. Разве я не говорил?.. Невинный человек не позволит себе дерзости или бахвальства... Он будет ждать молча, с опущенной головой, руки по швам... по-солдатски... Да и помимо этого... Виновен он или нет, но он осужден... и нечего возвращаться к этому... иначе Франция окончательно погибла... Вот послушайте, какой со мной случай был... На-днях мои друзья, владельцы скаковых лошадей, устроили состязание и на крупную сумму... В виду моего общеизвестного бескорыстия меня выбрали судьей... Пришли мы на место... Лошади бегут... Что случилось со мной, и сам не знаю... помрачение какое-то... но выходило так, что на первое место я ставил ту лошадь, которая приходила последней... Друзья мои подняли шум, крик...

— А вы, полковник?

— А я, мой друг, я настаиваю на своем решении... а их посылаю к черту. „Я ошибся, говорю я, это верно... глаза на затылке были, признаю... а все-таки будет по моему!.. Если бы я был штатским, грязным штафиркой, космополитом, я дал бы первый приз лошади, которая действительно его выиграла... или отменил бы бега... Но я солдат... и сужу по-солдатски. Дисциплина и никаких ошибок... Я считаю бега правильными... убирайтесь!..“ И они ушли...

— Но где же справедливость... полковник?..

Бравый полковник пожал плечами, скрестил свои руки на груди, увешанной крестом и всякими другими знаками отличия, и сказал:

— Справедливость?.. Посмотрите на меня... Разве я похож на грязного штафирку?.. Боже мой! солдат я или нет?

— Ах, полковник! — возразил я... я даже боюсь, что вы больше солдат, чем вам по чину полагается.

— Все равно... кричал храбрый воин.

Он зашагал по комнате, с шумом двигая стульями, и заорал во все горло:

— Смерть жидам!.. Смерть жидам!..

Сегодня вечером полковник барон де-Пресале председательствовал на банкете, устроенном курортными патриотами X. генералу Аршинару, „нашему знаменитому гостю“, как его называет местная газета... Этот блестящий банкет состоялся в ресторане казино. И какие пламенные тосты там произносили! Полковник, по своему обыкновению, был красноречив и лаконичен.

— Да здравствует Франция, черт возьми! крикнул он, поднимая свой бокал...

Если мы одним ударом не захватили Египта, не прогнали англичан из Фашоды, немцев из Эльзас-Лотарингии и всех иностранцев отовсюду... то это вина не наша с вами, господа...

Несколько лет тому назад, генерал Аршинар не довольствуясь своей военной славой, захотел стяжать себе и литературные лавры и поместил в Gazette Européenne ряд статей, в которых излагал свои колонизационные планы. Планы были простые, но грандиозные. Заимствую несколько выдержек оттуда:

„Чем больше будут бить правых и виноватых, тем больше любить будут“

Или вот:

„Шпага и нагайка лучше всяких договоров“.

Или вот еще:

„...Безпощадно убивая в большом количестве“.

При всей своей неоригинальности эти идеи показались мне любопытными, и я отправился к этому бравому солдату с патриотической целью интервьюировать его. Не легко было проникнуть к этому славному завоевателю, в мне пришлось вести долгие переговоры для этого. К счастью мне удалось достать рекомендательные письма из „высших сфер“, перед которыми должен был преклониться даже и этот герой. После некоторых возражений, сделанных только для вида, он согласился, наконец, меня принять... Одному Богу известно, как билось мое сердце, когда меня проводили к нему.

Я должен сказать, что принял он меня с той милою грубостью, которая у господ военных заменяет радушие. Это было какое-то шумное, простое радушие, столь любезное сердцу француза, который читал Жоржа д'Эспарбэса. Одетый в красный бурнус он сидел на тигровой шкуре и по-арабски курил кальян. Его лаконическое приглашение сесть против него на простой бараньей шкуре напомнило мне команду: „раз, два!.. раз, два!“ Повинуясь его приказу, я испытывал глубокое волнение. Эта иерархия шкур навела меня на философские размышления и на мало утешительные для меня аналогии.

— Штатский?.. Военный?.. Кто?.. Кто вы такой?.. осыпал меня вопросами генерал.

— Территориальный! ответил я примирительно.

— Фу! презрительно фыркнул он.

Мне пришлось бы наверно неприятную минуту пережить из-за моего двусмысленного ответа, но в это время как раз вошел в комнату странно одетый маленький негр с подносом, уставленным бутылками и стаканами... Это был мирный момент, когда герои пьют.

И я был рад, что судьба привела меня сюда в адмиральский час.

— Гомм?.. Кюрасо?.. Чего?.. кратко спрашивал достославный воин.

— Чистой, генерал...

По одобрительной улыбке, с которой встречено было мое храброе заявление, я увидел, что мне удалось завоевать расположение и, может быть, даже уважение великого суданского цивилизатора.

Пока генерал с большим благоговением готовил аппетитные напитки, я осматривал комнату. В ней было очень темно.

Окна и двери были задрапированы восточными материями, несколько устаревшими на мой взгляд и напоминавшими улицы Каира. На стенах сверкало своей сталью разнообразное оружие.

На камине между двумя вазами, в которых красовались покрытые волосами скальпы вместо цветов, набитая соломой голова ягуара держала в своих острых клыках хрустальный шар, внутри которого циферблат маленьких часов показывал время через увеличительное стекло. Но