Ржавые земли - Максим Хорсун

Аллея шестигранных обелисков вела к лестнице, вырезанной в гранитном монолите. На некогда ровной площадке, среди дюн и наносов, наперекор времени и марсианской погоде возвышалось четырехугольное строение, стены которого были скошены к центру: такая себе твердокаменная призма. До сего момента нам не встречались наземные руины, оставшиеся от цивилизации древних владык Марса.

Но дело было даже не в руинах.

За развалинами возникли обводы человеческого корабля. Огромное океанское судно стояло вертикально: кормой вверх, уткнувшись расплющенным носом в землю. К выходу из ущелья корабль был повернут палубой. Собственный вес надежно прижимал корабль к земле, а днище упиралось в замыкающую ущелье стену. Грот-мачта нависала над плоской крышей марсианской развалины.

Это судно продлит жизнь нашей вечно голодной ораве еще на месяц или даже на два. Если, конечно, никто не успел обчистить его камбуз…

Дыхание перехватывало, и сердца учащенно бились, когда мы шли по аллее обелисков. Вскарабкались по крутым и узким, не приспособленным для ног человека ступеням. Обошли руину, даже не взглянув на нее. Все сокровища древнего Марса меркли и отступали на второй план, едва речь заходила о мешке сухарей или ящике консервов.

Остановились, теребя бороды: корабль возвышался над нами, загородив полмира. В воздухе мелькали косые струи песчаного дождя. С сухим треском по стальному корпусу и надстройкам хлестал град из мелкого щебня.

Я не помню, кто первым смог оторвать голодный взгляд от нашей находки и обратить внимание на грешную землю. Ура ему, в общем… Возле носа корабля возвышалась солидная насыпь. Мы сразу не поняли, на что здесь глядеть. Скорее всего, это был всего лишь очередной каменный развал, заметенный рыжим песком… Но Гаврила и Мошонкин тут же кинулись счищать верхний слой марсианской ржавчины, причем работали они руками, с пылом и нетерпением…

– Ну и что? – спросил я, когда боцман повернул ко мне чумазое лицо.

– Это – груз! – пояснил Гаврила, сдирая пропитанную потом маску. – Он вывалился наружу, когда посудина врезалась в грунт.

– И что? – Я решительно ничего не понимал. – Что за груз?

– Это чернозем, батенька, – боцман сверкнул зубами, улыбаясь. – Отборный… Авось пригодится?

…Кроме чернозема мы обнаружили в трюмах подпорченную марсианским грибком пшеницу – тонн сорок примерно. А еще уймищу миленьких сереньких зверьков, которым вольготно жилось в зерне…»

3

Поначалу Рудин решил, что над ним хотят подшутить. Причем совершенно неуместно, сердито и цинично подшутить.

– Пардон? – переспросил, продолжая перекладывать свои бумаги из стопки, что побольше, в стопку, что поменьше.

– Мошонкина в задницу ранили! – Матрос-комендор Федюня Тупотилов сжал кулаки до сухого хруста; он долго бежал, он запыхался и нынче был возмущен тем, что доктор вздумал разыгрывать недоверие. Недаром говорят – контуженый!

Доктор повертел между пальцами огрызок карандаша, задумчиво посмотрел на матроса.

«Вот те на!.. Бедолага баталёр Андрей Владимирович! Вечно ему одно сплошное невезенье!»

– Жив?

Бумаги были мигом свернуты и уложены в торбу, а торба – заброшена за спину.

– Жив, да еле-еле, – ответил матрос. – Долго тащили через пустыню хлопца. Много крови расплескал… Дай воды хлебнуть! Вижу флягу у тебя под боком! Ишь ты, дохтор! Ищи-свищи его по всей Тайге!

– Что стряслось-то? – Рудин подхватил тяпку и лопату, стукнул ими друг об друга, очищая от земли, пристроил на плече. Теперь он был готов бежать хоть рысью, хоть галопом.

– А бес его!.. – сплюнул матрос сквозь зубы. – Поисковая партия наскочила на засаду. Двоих – наповал, а Мошонкина – в задницу. Кто остался – Мошонкина на руки и деру оттуда, деру!

– Вечно у вас – не слава богу! – бросил уже на ходу Рудин. – Кто напал? Люди святого Ипата?

Матрос посмотрел на доктора сверху вниз, насколько это позволял ему маленький рост.

– А кто еще мог, Тимофеич? Котелок у тебя варит или совсем накрылся, а? Других соседей с ружьями у нас нету!

Рудин вздохнул.

Задиристый матросик жил в постоянном лагере не так давно. Он был в числе тех, кто присоединился к отряду Рудина-Купелина после генерального сражения. (Однако на «Кречете» он служил с самого спуска на воду.) Девяти морякам-балтийцам удалось отыскать своих. Они нашли путь через пустошь после того, как на террасах горы-пирамиды запылали сигнальные костры. Три костра, три дыма… Моряки мгновенно разобрались, что к чему. На то и рассчитывали Рудин с Купелиным, да с Гаврилой-боцманом, когда брались за трудоемкую затею.

Про Рудина матросику рассказывали. Вроде правду рассказывали, да не всю и не так. Поэтому не доверял он лысоватому добряку, который матросскому совету перечит, водку не пьет, махорку не курит, матом не разговаривает и трепака не пляшет. И еще берется порой командовать наравне с офицерами и боцманом. Словно тех троих мало!

– Совсем обнаглел святой Ипат! – сквозь зубы проскрипел Рудин. – Параноик чертов!

«Мы идем по проторенному пути… Пролистываем старую книгу, на страницах которой не может появиться ничего нового. Сначала были племена. Малочисленные, вшивые, голодные, вымирающие… Потом некоторым пришло в голову объединиться. Ну, чтобы решить задачи, которые малой группе не по плечу. Защититься от внешней среды, добыть необходимое количество пищи, сделать так, чтобы женщины не боялись рожать, а потомство росло и крепло. Так появилась первая империя. Она была маленькой, но до крайности амбициозной. Ее население взялось возрождать натуральное хозяйство и базовые ремесла. Наша вавилонская башня – это проект Большого Огненного Треугольника, над которым ежедневно бьются и льют пот больше чем сто человек. Но оказалось, что этот путь не все считают единственным и истинным. Сумасшедший монах Ипат сплотил вокруг себя отбросы пустошей: тех самых каннибалов, мужеловов-насильников, мародеров и трупоедов, верность которых мы наивно надеялись купить посредством гречневой каши и идеалистических лозунгов. Мы оказали Ипату большущую услугу: мы собрали в одном месте и в одно время тех, чьи сердца он смог покорить одной безумной проповедью. Теперь пустошь делят две карликовые империи, и речь не идет о каком-либо добрососедстве и сотрудничестве. Впрочем, вооруженный нейтралитет – это тоже блажь для тех, кому хорошо запомнился урок пограничных стычек со стрельбой и поножовщиной».

…Баталёр долго не приходил в себя. Он был бледен, как покойник, дышал неровно, всхлипывал и подергивал в бреду синюшными губами. Рана была тяжелой: входное и выходное отверстия – в окантовке обожженной плоти; раневой канал забит запекшейся кровью, ткань вдоль канала омертвела, гематома расплылась на всю ягодицу.

В просторную избу, отведенную под полевой госпиталь, набилась орда любопытных носов. Нижние чины с видом профессоров на консилиуме ставили диагноз, какие-то бабы сокрушались и охали: Мошонкин дамам нравился. Рудин попросил всех вон. Через минуту рядом с ним остались лишь фельдшер-француз и Гаврила.

– Ну, мсье Жан-Клод, – обратился Рудин к фельдшеру, – сейчас мы проверим, как внимательно вы читали моего Пирогова. Какая обработка нам необходима?

Фельдшер был серьезен и собран. Он коротко кивнул, соображая, затем ответил:

– Будем рассекать и иссекать, мсье Павел.

– Абсолютно верно. С чего же начнем?

– С переливания крови.

– Справедливо. Но сегодня, дорогой Жан-Клод, я не чувствую вдохновения. Поэтому операцию проведете вы, я же буду ассистировать. Не переживайте, мой друг! Приходит час, и все с чего-то начинают. Вы мой лучший ученик, вам и карты в руки.

– Как скажете, мсье Павел. Я не волнуюсь.

Рудин распахнул легкую дверь, выглянул наружу.

– Холодает что-то. Никак осень настала… Марфа Васильевна! – окликнул он проходящую мимо барышню. – Голубушка! Если вас не затруднит, полейте нам из ковшика на ручки, мы работать собираемся…

Боцман закатал рукава форменки, лег на скамью. Подсунул под голову свернутую валиком шинель.

– Вот такие пироги, брат, – сказал Рудин, колдуя над сверкающим в свете керосиновой лампы инструментом. – На чужой планете, в нескольких миллионах миль от дома мне приходится латать дыры, которые оставляют на шкуре одних людей другие люди. Хозяева сгинули, теперь мы охотимся друг на друга.

Гаврила отмахнулся:

– Я ни на кого не охочусь, Паша. А святой Ипат – сука и злодей. Его настигнет расплата, ты не сомневайся. Причем при жизни. И прихвостням его не поздоровится.

– Сколько не жалко?.. – Рудин протер спиртом сгиб боцманского локтя. – Учти, Гаврила, шансов у Андрюшки – кот наплакал.

– Чего уж там… Коли и не куксись, Паша. Не за святым же Ипатом посылать.

4

«Глава XXVI. Святой Ипат и иже с ним.

Я помню ту ночь, когда до меня дошло, что всё вокруг трещит по швам и что все мы чудовищно ошиблись. Погибнуть в рабочих лагерях хозяев – вот что нам нужно было сделать, дабы не запятнать совесть и не очернить сердца.