Боевой 19-й - Михаил Булавин

Устин постоянно искал случая увидеть Наталью. Летом, во время уборки сена, Устин стремился скорее отвезти его и возвратиться обратно, чтобы вновь увидеться на лугу с Наташей, сказать ей ласковое слово или, неожиданно соскользнув с воза, опрокинуть на нее и на себя охапку сена и крепко расцеловаться.

Сейчас наступила деревенская страда — горячая пора уборки хлеба. Поле манило и звало Устина к себе. Он тосковал по земле, по деревенской работе. Выдергивая колосья, он растирал их на ладони и подсчитывал зерна.

Уродилась пшеничка, слава богу, а вот пока свезут ее на гумно, сколько осыплется, пропадет. В деревнях не хватает рабочих рук, лошадей. Сколько таких, как он, война оторвала от села ^заставила взяться за оружие, чтобы освободить землю от плена и добыть труженикам свободную мирную жизнь.

.. .Почти весь день. Устин метался от деревни к деревне, расспрашивая крестьян, не проходили ли красноармейцы, но никто ничего не знал. Попытка разыскать свою часть едва не стоила ему жизни. Он дважды нарывался на казачьи разъезды и только благодаря крестьянам, укрывавшим его, ускользал от преследования.

Выбившись из сил, Устин вечером выехал к небольшому хутору и решил отдохнуть. Ночью в хутор пришли два красноармейца с командиром взвода. От них Устин узнал, что полк почти целиком уничтожен казаками и самое лучшее — это ехать в город и вступить в какую-нибудь другую часть.

На второй день к обеду Устин пересек у станции. Токаревка Юго-Восточную железную дорогу, вышел к истоку Битюга и стал спускаться к своей родной Рога-чевке.

Каждый час полон неожиданных случайностей...

И в самом деле, кто этот всадник, то внезапно появляющийся на холме, то поспешно скрывающийся в долину, — друг или недруг? Что задумал он и что ожидать от него встречным? За кем он охотится?.. А может быть, сам он путает след и уходит от охотников... И вдруг нежданная встреча с врагом. Мертвая бледность зальет усталое лицо всадника, конь, почуя дыхание смерти, всхрапнет и помчится навстречу беде. И что сулит судьба — счастье победы или горечь поражения? А может быть, не то и не другое, а радостную встречу с матерью, с друзьями? ..

Жива ли его старушка мать и как она восприняла весть об уходе сына опять на войну? Что поделывают Ерка Рощин, Зиновей, Клим, Груздев? И не настигла ли их беда, как Антона Селезнева? «Ах, Антон, Антон!.. Осиротела твоя изба и не видать ей своего хозяина».

И не был ли сейчас похож Устин на такого всадника, уходившего от врага? Мысли его текли торопливо, беспорядочно. Ему снова вспомнились казачьи разъезды, германская война и плен.

Потом то, о чем хотелось забыть, ярко вспыхнуло и долго не угасало. Это — Митяй. «Будь же ты проклят, вражина!» Что подумает теперь Наталья, что скажет ей Устин в утешение, не убьет ли страшной вестью?

Вдали показались избенки деревни. И вновь волнующий трепет холодит сердце. Чей это при дороге маячит крест?..

Устин подъехал к нему и слез с лошади. На кресте химическим карандашом было написано:

«Здесь покоится тело Егрра Рощина, зверски зарубленного красновцами.

Жизни его было 30 лет».

Устин вздохнул и скорбно опустил голову. Взяв за повод лошадь, он не спеша пошел в деревню. Вот и околица, вот и хатка тетки Парфенихи. Над колодцем все тот же журавль с подвешенным к нему ведром. Куры купаются в пыли, теленок с глупой мордой стоит посреди дороги, а подальше ребятишки играют в бабки. Направо, в низине, бежит речка. Здесь, на этом краешке земли, прошло его детство, и все, что открывалось взору, было дорого сердцу.

Кто-то выглянул из оконца и сказал:

— Гля! Устин Агафьин приехал.

Еще чаще забилось сердце. Устин .остановился у ворот. Но мать не вышла из его родной хаты, не упала на грудь ему и не разрыдалась от радости. Маленькие окна, слегка покосившиеся, сиротливо смотрели на улицу. Вышли соседи.

Тетка Марфа, поджимая губы, заплакала, приложив к глазам фартук.

— Мать-то... Устин Андреевич, мать-то... убралась, царствие ей небесное.

Она захныкала и запричитала. Устин схватил ее за руку, простонал.

— Замолчи!.. Не рви сердце... Тяжко мне, тетка Марфа. — Он склонил на седло голову и закусил губы. Спазмы сжимали горло, на глаза навернулись слезы, а Марфа уже утешала:

— Ну что ж теперь делать? Нонче-то по земле как нам, матерям, ходить-то? .. Э-э-эх, Устюша... — она махнула рукой. — Пойдем, сыночек, в хату.

-г- Давно мать-то? — спросил он.

— На второй неделе велик-поста.

Соседка истово перекрестилась.

— А Наталья Пашкова... жива, здорова? ..

— А чего бы ей хворой быть? Жива, здорова... — она хотела еще что-то сказать, но Устин перебил:

— А как Груздев?

— Да и Груздев, слава богу, здоров.

— Ты вот что, тетка, покорми коней, а я схожу к нему.

— Ну что ж, наведайся.

Петр Васильевич, худощавый, со скуластым лицом и черными большими усами, показался Устину суровым и крайне озабоченным. Перед ним лежали розовые бумажки. При чтении он насупливал брови, дергал кончики усов, крутил их и, видимо, был расстроен. Из-под черного запыленного картуза на коричневую шею, изрезанную глубокими морщинами, спускались поседевшие волосы.

Он вскочил навстречу Устину и, с грохотом отодвинув табуретку, радостно закричал:

— Устин! Вот кого никак не ждал!..

Расцеловав Устина, он усадил его и, броеив тревожный взгляд, спросил:

— Ты отколь явился?

— От беды, брат. Побили нас казаки под Коленом.

— Да, слыхал, — сокрушенно покачал головой Груздев и размышлял вслух: — Что станем делать? Видишь, что написано. На-ка вот, почитай, — придвинул он розовые листки, на которых вверху крупными буквами было напечатало: «Воззвание». — Рад я тебе, Устин. Явился ты кстати. Тут одному незнамо что делать.

Устин окончил читать и задумался. Груздев шумно вздохнул и вопрошающе смотрел на него.

— Где мужики? — спросил Устин.

— В поле.

— Оружие есть?

— Ни у кого, кроме как у меня, — пожал плечами Груздев.

— Может, у кого окажется на этот случай?

Петр Васильевич развел руками.

— Давай соберем собрание, — посоветовал Устин.

— В набат вдарим?

— Не надо полошить народ, а то бабы заголосят, растревожат мужиков. Ты пошли в поле и накажи — пусть все бросают и идут сюда. Мол, собрание важное, к спеху. А мы по-ихнему, так-то, мол, и так-то, а там их добрая воля.

— Ладно, — согласился Груздев и, выглянув в окно, крикнул: — Мотька!

К окну подбежал русый мальчик лет девяти. В подоле длинной холщовой рубашки он держал бабки.

— Мой, — улыбнулся Груздев и тут же, нахмурясь, заходил по комнате. — Ветром несись в поле,— приказал он сыну, — скажи: председатель кличет всех мужиков на собрание безотлагательно, так и скажи: безот-лагательно. Пусть все бросают и идут.

— А бабки? — пропищал плаксиво мальчик, как будто у него собирались их отнять.

— Складывай сюда, целы будут.

Мальчик сложил на подоконник кости и вихрем понесся через дорогу.

— Ты не извещен... Мать-то твоя, Устин...

— Знаю, Петр Васильевич, тяжело слушать.

— И скажи ты на милость — не хворала. На печи как лежала, так и остыла.

Наступило тягостное молчание. Груздев положил Устину на плечо руку.

— А Ерка-то Рощин, отходился.

— Да-а... Видел я его могилу.. Жалко...

— Всем селом провожали, — Груздев вздохнул, — человек был... великой души человек. За правду погиб, за народ.

— А детишки его?

— Детишек содержим. Ну-у, в обиду не дадим. Вырастут — в люди выйдут. А теперь, пока мужики соберутся, зайдем на час ко мне.