Бунт Хаус (ЛП) - Харт Калли

Телефон звонит восемь раз. Девять. Десять. Я уже думаю, что он перейдет на голосовую почту, когда офицер Эммануил наконец берет трубку.

— Кабинет полковника Стиллуотера. Чем могу вам помочь?

— Карл, это Элоди.

Карл был с моим отцом всего шесть месяцев, но это на три месяца больше, чем любой другой из его военных помощников. Обычно счастливчиков переводят довольно быстро. Парням, у которых не было ни малейших шансов дергать за ниточки или звать на помощь, приходилось как-то пережить месяц за месяцем взрывное, граничащее с жестокостью поведение моего отца, прежде чем он окончательно выходил из себя и разжаловал их до дежурства в уборных.

— Элоди? Очень рад тебя слышать. Как обстоят дела в Штатах? Соскучилась по дому?

Мне нравится Карл, и думаю, что я нравлюсь ему. Он всегда извинялся, когда ему приходилось передавать враждебное послание от моего отца. Мы с ним были словно соучастники заговора, которые сопереживали друг другу, потому что каждый из нас знал, с чем ежедневно приходится иметь дело другому человеку.

— Я только что разговаривала по телефону с одним из моих друзей из Марии Магдалины, Карл.

— О. Ох, черт... — бодрый тон его голоса резко падает. — Понятно. Представляю, как ты сейчас злишься, — говорит он.

— Я сейчас в полном замешательстве. Хотя у меня есть тайное подозрение, что скоро я буду в бешенстве. — Группа девушек проходит мимо меня по коридору с озабоченными лицами. Я понимаю, как я, должно быть, выгляжу, прижимаясь к стене, белая как полотно, напряженно сжимая челюсти с болезненным выражением на лице. Я натянуто улыбаюсь им, чтобы они знали, что все в порядке, хотя это и не так. — Какого черта он это сделал, Карл? Почему мой друг только что позвонил мне в слезах, опустошенный, потому что думал, что я умерла?

— Эм. Я… я не думаю, что тебе понравится это объяснение.

— Выкладывай, Карл!

— Твой отец заставил меня изучить правила обучения в твоей старой школе. Оказалось, что единственный способ получить частичное возмещение за семестр, половину которого ты уже прошла — это если бы ты... если бы ты умерла. Так что…

О. Мой. Бог. Не могу, бл*дь, поверить.

— Значит, он сказал им, что я умерла для того, чтобы получить частичный возврат денег за оставшуюся часть семестра. И сколько? Четыре тысячи долларов?

Карл неохотно выдает точную сумму.

— Не совсем... две тысячи восемьсот.

— У него миллионы в банке. Миллионы!

— Я знаю…

— Он позволил моим друзьям поверить, что я умерла ради двух тысяч долларов с мелочью?

— Я действительно пытался объяснить ему, что ты чувствуешь. Я предложил рассказать тебе, что происходит, чтобы ты могла сообщить своим друзьям, что с тобой все в порядке, но он…

— Но ему было наплевать на то, что он причинил боль мне или моим друзьям, и он сказал тебе держать рот на замке, верно?

— Что-то вроде этого.

— Боже Всемогущий.

— Прости, Элоди. Я должен был предупредить тебя заранее.

На не сгибающихся, дрожащих ногах я иду по коридору к двери в комнату 416. Мне нужно попасть в свою комнату и сесть, пока я не упала.

— Все в порядке. Это не твоя вина. Это все не твоя вина. Мой отец не должен быть таким невероятным ублюдком.

Карл нервно хихикает. Он не был тем, кто назвал моего отца невероятным ублюдком, но эти разговоры обычно записываются. Если высшее начальство узнает, что он даже присутствовал на звонке и выслушивал грязные разговоры против моего отца, он может оказаться в каком-нибудь серьезном дерьме.

— Хочешь, я скажу ему, что ты звонила? Я мог бы попытаться убедить его объяснить тебе свои действия самому?

Я стою у своей двери, поворачиваю ручку и открываю дверь.

— Боже, нет! Нет, в этом действительно нет необходимости. Я уже знаю детали, что толку говорить с ним…— я резко замолкаю на полпути от двери, мои уши внезапно наполняются пронзительным звоном. — …об этом?

Комната... черт возьми, моя комната разрушена.

Моя одежда повсюду. Книги, те немногие, что я привезла с собой из Тель-Авива, разбросаны по всему полу, страницы, вырванные из них, разорваны в клочья и разбросаны по всем деревянным половицам. Каждый ящик вырван из каждого предмета мебели, содержимое перевернуто и разбросано в беспорядке. Мои фотографии превратились в клочья. Мой ноутбук лежит на боку под окном, его экран разбит и мерцает, спазм цвета прерывает статику каждые несколько секунд. А еще перья. Перья повсюду. Они осели толстым слоем поверх всего, как мелкий снежный порошок, покрывая персидский ковер, мои ботинки, и одеяло, которое было сорвано с кровати.

Обе мои подушки порваны в клочья. С открытым ртом я иду к кровати, слишком много мыслей сталкиваются друг с другом, чтобы все это имело смысл. Простыни сорваны с матраса, и сам матрас... гигантский охотничий нож торчит из центра наматрасника, его грубая резная ручка угрожающе блестит, когда я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть его.

Тот, кто это сделал, не просто один раз ударил ножом в кровать. В материале многочисленные трехдюймовые прорехи, а также более длинные зазубренные разрывы обнажающие пену и пружины.

— ...возможно, в более... чуткой манере. Конечно, больше я ничего не могу сказать, но...

Дерьмо. Карл все еще говорит на другом конце провода.

— Э-э, извини, Карл. Мне... мне надо идти. Мне надо… идти в класс. Спасибо, что все мне объяснил. Я буду очень благодарна, если ты не скажешь моему отцу, что я звонила.

— Конечно. Для вас все, что угодно, Мисс Э...

— Спасибо. — Я обрываю звонок, опуская сотовый телефон. Что... черт возьми... здесь произошло? Кто... кто мог это сделать? И почему?

— Срань господня!

В дверях стоит Карина. Она в ужасе смотрит на этот хаос в комнате, ее взгляд блуждает по моим разбитым и разрушенным вещам. Я вижу фарфоровую птичку, которую мама подарила мне на десятый день рождения, разбитую на мелкие осколки и вдавленную в низкий ворс ковра, и болезненный крик вырывается у меня изо рта.

— Какого хрена здесь произошло? — шепчет Карина, переступая через пустой ящик.

Она подходит и обнимает меня. Именно сейчас, окоченевшая, как кусок дерева, и не способная нормально дышать, я осознаю, что по моим щекам текут яростные, горячие слезы.

— Я не знаю. — Это звучит как стон. Плач. Безутешный и скорбный звук, который потрясает меня до чертиков.

Дело не в одежде, не в книгах и не в кровати. Все из-за птички. Подарка моей мертвой матери. Она больше никогда не подарит мне другого подарка. Статуэтка была всем, что у меня осталось от матери, и теперь ее тоже нет.

— Черт. Давай. Пойдем со мной.

Карина выводит меня из комнаты и ведет по коридору мимо Пресли и еще нескольких девушек, которые пришли посмотреть фильм вместе с нами в пятницу. Я стараюсь не встречаться с ними взглядом. Не могу смотреть в лицо их открытой жалости. Я даже не хочу признавать, что это происходит прямо сейчас.

Карина оставляет меня в своей комнате и велит держать дверь закрытой. Она надолго исчезает, а я только и делаю, что смотрю в пространство, думая о птице…

Розовый лак на маминых ногтях, когда она мне его подарила.

Маленький скол на его крошечном оранжевом клюве, который я обычно терла кончиком пальца, когда прижимала к груди.

Белизна её грудки, которая постепенно переходила в синеву спины, а затем в темно-синюю полночь на кончиках крыльев.

Песня, которую мама обычно пела, когда держала её высоко в воздухе, делая вид, что она летит и кружит вокруг моей головы.

Проходит целая вечность. Ко мне приходит директор Харкорт, говорит, что они уже достали другой матрас из хранилища для меня. Что мне на самом деле очень повезло, потому что он совершенно новый, все еще в пластике. Что они убрали большую часть беспорядка в комнате. Она сообщает мне, что туда теперь безопасно вернуться, что кажется смехотворным и абсолютно глупым, потому что, конечно же, это не безопасно, кто-то изрезал мою кровать в клочья, но я следую за ней, мои ноги механически выполняют свою работу, когда я возвращаюсь в комнату 416.