Какого цвета небо - Николай Дементьев

– Романтик моря! – все-таки шепнула мне Татьяна, косясь на Шумилова.

А он в это время уже обсуждал последний многосерийный телевизионный фильм. Слушая его, все мы занимались своими делами. Татьяна в роли ученика нашей бригады помогает в этот момент обычно Белендрясу: они вместе осматривают раму и механизм передвижения. Я по привычке следил краем глаза, так ли и все ли делает Татьяна, что ей полагается делать. И вдруг Шумилов замолчал на полуслове; я тотчас глянул на него, на Вить-Витя, на проводку, проверка которой – моя обязанность. Увидел, что Ермаков смотрит пристально на втулку подшипника вала передвижения. И Татьяна смотрит на втулку, хоть, я вижу, и не понимает, что обеспокоило Ермакова. На буртике втулки, выступающей из рамы, была едва заметная царапина. Шумилов поспешно отвернулся. Ерма ков посмотрел на Вить-Витя, а тот – на втулку. Внимательно смотрел Пастухов на эту царапину. И ему, и Белендрясу, и Филе, и мне казалось прямо-таки диким, что Шумилов может сдать нам тележку с треснувшей втулкой! Ведь он подводил весь наш цех: если на испытательной станции обнаружат, что втулка треснула, надо будет менять ее. Для этого – возвращать уже собранный экскаватор в цех. Демонтировать механизм передвижения, выпрессовывать бракованную втулку. На ее место – ставить новую, заново монтировать механизм передвижения тележки. Это – верный выход из графика работы цеха.

В это время Катя-маленькая подала к нам на площадку и поворотную часть. Подошли дядя Федя с Игнатом Прохорычем. Колобов ласково обнял Татьяну за плечи, сказал ей что-то веселое. Она сразу же доверчиво потерлась носом о рукав его спецовки. И мне стало совсем легко, даже позабыл я про эту царапину.

Шумилов, уже уходя на свой участок, как-то обеспокоенно обернулся, глянул на нас.

– Давайте еще раз посмотрим ту втулку, а? – вдруг сказала Татьяна.

Игнат Прохорыч поднял руку, Катя-маленькая остановила кран, поворотная часть чуть качнулась вперед по инерции, потом назад и замерла, метра на два не дойдя до тележки. Игнат Прохорыч смотрел на Белендряса, тот пожал своими широченными плечами:

– Да мне и самому показалось… Но как-то даже не верится!

Тут уж меня будто ветром вкинуло внутрь ходовой тележки. Присел, стянул рукавицу с руки, даже послюнил палец, погладил им по буртику втулки: царапина была глубокой. Выпрямился, все смотрели на меня. Вить-Вить пошел к тележке, полез на трак. Игнат Прохорыч показал Кате-маленькой рукой, чтобы она опустила на пол поворотную часть: держать на весу такую махину – неосторожно, да и по правилам не полагается.

– Погоди, Витя, – сказал дядя Федя, тронув Пастухова за руку.

Вить-Вить соскочил вниз с гусеницы, а вместо него полез дядя Федя. В подобных случаях у нас в бригаде всегда так. Помним мы, что дядя Федя был раньше бригадиром, да и лучше всех нас разбирается он в тонкостях монтажа. Присел рядом со мной, пригляделся к царапине, которая вдруг и мне самому уже начала казаться трещиной во втулке, глянул на меня, потом на Татьяну. Длинное лицо его с утиным носом и зоркими глазками стало иронически-язвительным.

Никто ничего не говорил. Мы с дядей Федей вылезли, а наши места заняли Игнат Прохорыч и Вить-Вить.

– Ишь, девка! – очень слышно вдруг сказала сверху Катя-маленькая.

Игнат Прохорыч выпрямился, лицо его было таким, что очень бы мне не хотелось оказаться сейчас на месте Шумилова!

Затем пришли Теплякова, Горбатов, и бригаде Шумилова пришлось выбивать втулку из рамы, предварительно разобрав механизм передвижения экскаватора. И мы с Татьяной помогали им. А наша бригада начала монтировать стрелу на поворотной части, которая не была еще установлена на тележку. Этим мы нарушали технологию монтажа, но ускоряли его.

Подробный разбор проступка Шумилова должен был состояться на производственном совещании у Горбатова.

Старик Богатырев из шумиловской бригады не выдержал:

– Вот, оказывается, Петюша, почему ты уговаривал Борьку вчера не смазывать вкладыши до установки вала!

Все это отягчало проступок Шумилова: значит, он намеренно хотел скрыть брак втулки! Если бы Борис смазал ее до установки вала – что, кстати говоря, они обязаны делать на монтаже, – он непременно заметил бы трещину. А сменить втулку – полчаса, они даже могли бы не выйти из нормы.

Чтобы кончить монтаж полностью, нашей бригаде пришлось задержаться почти на три часа.

Когда вернулся из института, Татьяна молча протянула мне листки, ушла на кухню. Я стал читать. Очерк был как очерк, но ведь написала его Татьяна!…

– Здорово! – сказал я. – Так ему и надо!

– Правда понравилось? – спросила Татьяна, входя в комнату.

– А как же может не понравиться? Это ты как гвоздь вбила!

Она молча смотрела мне в глаза.

– Удивило меня, как я сам раньше не рассмотрел!

– Что?

– Ну, вот Шумилов сначала выскажется, а потом следит, как человек реагирует.

– Это ты – вправду?! – спросила она так, будто речь шла чуть ли не о ее жизни-смерти.

– Я никогда не вру.

11

Утром я ждал, возьмет она с собой очерк или нет. У Татьяны было все такое же странное лицо, как и вчера, она то улыбалась без всякой причины, то задумывалась.

Сказал, когда мы уже собирались уходить:

– Давай возьмем очерк.

– А ты думаешь, это – очерк?

Беспокоить ее должно, что получится с Шумиловым, если наша заводская многотиражка напечатает ее материал, а ей, видите ли, важнее установить, очерк это или что-нибудь другое!

– Конечно, очерк…

– Страшно как-то…

– Шумилова?

– Ну, он-то здесь при чем?

Тогда я уже сам сложил аккуратно листки, спрятал во внутренний карман пиджака, Татьяну взял под руку.

– Чего это вы, ребята?! – обиделся Вить-Вить, как всегда ожидая нас у станции метро. – Хотите, чтобы я еще из-за вас опоздал?

Необычный, наверно, вид был у меня. Игнат Прохорыч, когда установили уже поворотную часть на ходовую тележку, поманил меня пальцем в сторону:

– У вас с Таней случилось что-нибудь?

Я кивнул, достал молча очерк, протянул ему. Он надел очки, прочитал заглавие, новую фамилию Татьяны над ним, улыбнулся:

– Ага! Ну-ка, пойдем сядем, – и пошел вперед, а я – за ним; на повороте обернулся: Татьяна смотрела на нас, и губы у нее дрожали.

Игнат Прохорыч шел в конторку цеха. Это только называется так – конторка. Цех у нас огромный, высотой, с пятиэтажный дом, и сбоку к нему пристроен еще один дом, но уже двухэтажный. Длина нашего цеха – сто пятьдесят метров, ширина – сорок, работает в нем больше полутысячи человек, и когда посмотришь снаружи, то двухэтажный дом выглядит нарядным и веселеньким рядом с длинными, высокими и однообразными стенами цеха. Поэтому, наверно, и прозвали его уменьшительно-ласкательно конторкой. Я, помню, очень удивился, впервые попав в конторку: чего-чего только в ней нет! И конструкторское бюро, и бухгалтерия, и касса, где зарплата выдается, и помещение для нормировщиков, даже медпункт. Если бы такой дом не стоял рядом с нашим цехом на территории завода, а где-нибудь на улице, он наверняка имел бы свой адрес, дворника и управхоза.

Вслед за Игнатом Прохорычем вошел в первую комнату конторки. В ней метров пятьдесят квадратных, по стенам стоят длинные скамейки, посередине – столы. Здесь проводятся летучки, производственные совещания, комсомольские собрания нашего цеха. Но все равно комната эта почему-то называется залом ожидания, а иногда и «залом разочарований», – это уж в зависимости от постигшей вас судьбы. Игнат Прохорыч сел за стол, стал читать. Я устроился на скамейке рядом.

Почему-то вспомнились мне ответные телеграммы родителей Татьяны на те, что мы с ней дали в день отъезда тети Вари. Яков Юрьевич прислал одну телеграмму: «Поздравляю вас, хочу поскорее увидеть! Отец». А Нина Борисовна – две. Одну общую, такую же почти, как и Яков Юрьевич. А вторую – одной Татьяне: «Танька, будь умницей, тогда звезды оба вы всегда будете видеть рубиновыми! Ваша мама». А все-таки страшно: они приедут – а я – уже у них!…

– Иван! – позвал меня Игнат Прохорыч, и я увидел, что он уже прочитал, листки были опять сложены аккуратно. – Она и в школе… писала?

Я кивнул.

В комнату вошли Теплякова, Миша Воробьев, ребята и» нашего цехового «кабэ».

– Ну-ка, почитайте, – сказал Игнат Прохорыч, протягивая листки.

Теплякова взяла их, все столпились вокруг нее. Сначала они, наверно, прочитали заглавие и подпись, – видно, удивила их новая фамилия Татьяны, потому что они даже искоса глянули на меня. Но Теплякова что-то шепнула им, кое-кто улыбнулся, стали читать. Игнат Прохорыч молчал, слегка улыбаясь.

– Ах ты!… – вздохнул высокий рыжий парень, стал закуривать, глядя в листки.

И вдруг они захохотали. Я поспешно вспоминал, над чем именно они могут смеяться. Глянул на Игната Прохорыча: и он смеялся, по-доброму смотрел на них. Потом высокий рыжий парень убежал за Татьяной, а Теплякова говорила Мише Воробьеву, что Татьяну надо срочно заставить писать куплеты для самодеятельности.