Тополь берлинский - Анне Рагде

До того как Сири разродится, может пройти еще много времени. Он прибрал предбанник, освободил место для новых мешков с кормом. Пожалуй, Сири опоросится раньше, чем появится шерри. Но оно все равно пригодится, можно хранить его здесь, а не в доме. Потом он подумал, что одну бутылку можно кому-нибудь подарить на Рождество. Например, матери, когда отец ляжет спать. Сидеть за кухонным столом, переваривать ребрышки, выпивать шерри и смотреть на рождественский снег, а мама будет рассказывать о старых добрых днях в поселке, о жизни безземельных крестьян, о свадебных обрядах и суевериях. И еще она никогда не устает рассказывать о военных годах, о гигантских планах немцев построить здесь величайший в мире порт, в котором жило бы триста тысяч человек. Мать любит представлять, как бы город выглядел сегодня, если бы немцы выиграли войну. Они бы построили аэропорт и четырехполосную магистраль до самого Берлина. Мать начинала хохотать до упаду, когда вспоминала об этих наполеоновских планах. А еще ее очень занимали деревья, посаженные немцами. Что они до сих пор растут, здесь, у самого полярного круга. Что они пустили корни, когда немцы проиграли войну.

Он долго и тщательно сгребал снег, хотя снегопад еще не кончился. Но его не смущало, что скоро придется все делать по новой. Снег был легким, воздушным и едва собирался в сугробы. Он гадал, кто сегодня сгребает снег у Котумов. Наверняка кто-то из ближайших соседей; Ларе Котум, скорее всего, сегодня не в состоянии. Завтра Тур купит газету посмотреть некрологи.

Закончив работу на тракторе, он поднялся к ней. Она все еще спала. Кофе она наверняка не захочет. Он постарался ее не будить, так крепко она спала. Посидел немного у кухонного окна, послушал радио, потом пошел к Сири, которая все еще не разродилась. И вообще она от него не очень зависит, она все прекрасно умеет сама, и он опять направился в дом. Птицы обнаружили хлеб, и на дощечку уселись воробьи. Уже постепенно темнело. Светил фонарь. Тур зашел в контору. Просмотрел папки и записал, что еще осталось сделать. Скоро начнется новый налоговый год. Надо свести баланс за старый. Выяснить, каких свиноматок можно сдать на убой после пересчета. Цены на свиноматок были ненамного ниже, чем на поросят, так что смысла не было с ними возиться, если они приносили меньше приплода.

Он посмотрел вечерние новости сквозь открытую дверь, потом опять зашел в свинарник на вечернюю кормежку. Мать по-прежнему спала. Ему это не понравилось. Сири лежала на куче опилок. Теперь уже недолго осталось. Когда он закончил обход, то долго сидел перед ней на корточках и ласково разговаривал.

— Этот хваленый шерри. Надеюсь, ты все-таки справишься естественным путем и не превратишься в хищника при первой же сложности.

Она не отводила взгляд. Он попытался читать по ее глазам. Что она думает о том, что ей предстоит. Знает ли она, что она свинья? Видит ли она сны? И о чем? В глазах Сири не было ответа, только предчувствие и изредка мелькавшее удивление. «Я ничего о ней не знаю, — думал он, — не знаю, кто она и что она». И тем не менее он мог на нее положиться. Связь. Канал. Между ними. Непонятно, откуда взявшийся. Она совсем не казалась ему уродливой. Другие сказали бы, что она уродина. Горожане, наверное, назвали бы ее чудовищем. Но она была совершенной свиньей. Именно так должна выглядеть свинья, именно так. Иногда накатывали мысли, что неправильно их так держать в этом свинарнике, они были живыми существами и заслуживали лучшего. Такие мысли посещали его, когда он выпивал и сравнивал с ними себя.

— Следи за своими ногами, тогда проживешь дольше, — сказал он. — А теперь мне пора. Зайду позже.

Придется ее разбудить.

Она не просыпалась. Он тряс ее. Направил ночник прямо в лицо на подушке. Вытащил одну руку. Та была перепачкана испражнениями. Она пошевелилась, открыла глаза, посмотрела прямо на него.

— Га… Га…

— Что? Мама!

— Га…

Она задыхается? Правый уголок рта вдруг повис, все лицо перекосило.

— Скажи что-нибудь! Скажи, мама!

Она открыла рот. Из него не вышло ни звука. Рот был дырой, он смотрел туда и ждал, что дыра наполнится словами, но она оставалась пустой.

«Вольво» завелось при первом же повороте ключа. Он подъехал к крыльцу, включил печку на максимум. Проскочил мимо кухни в гостиную и сорвал два пледа с дивана.

— Мать? — спросил отец и плотно сдвинул острые колени в кресле, поднял подбородок. — Она заболела?

— Да! Помоги мне снести ее с лестницы! Ей надо в больницу! Но только… подожди, я позову.

Один плед он разложил на все заднее сиденье.

Подержал полотенце под краном в ванной. Предстояла неприятная процедура.

Он снял с нее покрывало и одеяло. Она лежала в испражнениях от талии и до колен. Он подумал, что зальет матрас бензином и сожжет за амбаром, чтобы она не беспокоилась, когда вернется домой из больницы. Он не мог снять с нее ночную рубашку и трусы, не мог и все тут. Не знал, где мыть, просто потер немного поверх одежды. Помыл ей руки, они были тяжелыми, безвольными. Глаза выпучились и блестели, кривой рот открылся и тут же закрылся опять. Надо обернуть ее пледом, не испачкав его.

— Иди сюда! — заорал он, не подумав, что отец увидит и поймет, в каком она состоянии.

Он подхватил ее под мышки и стащил через край кровати на пол. Отец обернул ее пледом. Она висела в его руках, как мертвое животное, даже не держала болтающуюся голову. Примятые волосы на затылке. Изо рта текли слюни. Отец взял ее за ноги и спускался по лестнице задом наперед, у него не получалось так идти, слишком окостенели суставы, но им все же удалось ее спустить. Сложнее было погрузить ее в машину. Туру пришлось залезть с другой стороны и затаскивать ее. Когда он опустил ее голову на сиденье, она застонала.

— Что? Больно? — спросил он.

Он поднял ей голову. Она успокоилась. Подошел отец.

— Я могу сесть здесь, — сказал он. — Держать голову.

Он не забыл закрыть входную дверь перед отъездом.

Лицо отца в зеркале. Впервые в жизни Тур разглядывал его так внимательно.

Отец с головой матери на коленях, это неправильно, Тура сейчас вырвет. В машине воняло.

Дорога была пуста. Его смутило, что в больнице шло строительство, но тут он заметил вывеску «Неотложная помощь» и проехал прямо к горящему окошечку. Выскочил из машины, поспешил к окошечку и крикнул туда, что ему нужны врачи. Люди прибежали. Стремительно, с носилками на колесиках. Он попытался объяснить, что она обделалась, но для них это было неважно. Они взглянули на ее лицо, заговорили с ней. Казалось, они все понимают, все знают. Он тоже, пожалуй, понимал, но читал, что после такого иногда полностью выздоравливают. Если вовремя успеть в больницу. Да и в остальном она была совершенно здорова. Он так им и сказал:

— В остальном она совершенно здорова.

Неоновый свет был такой же, как в его свинарнике, только цвет другой. Здесь он был белый с зеленым. Отец сел на табуретку. На столе лежала стопка журналов с затертыми загнутыми уголками страниц.

Рядом с ними стояла красная рождественская звезда и латунный подсвечник с красной свечой. Звезда уже начала осыпаться. Женщина в белом халате принесла им кофе в пластиковых стаканчиках, без сахара. Отец спросил:

— Это случилось… внезапно?

— Да.

Плохо пахло. Запахи скрывали и лгали. Слишком чисто, здесь слишком чисто. Невозможно чисто. Бессмысленно. Можно заболеть от такой чистоты, потерять способность к сопротивлению. Так неестественно чисто.

Врач появился спустя какое-то время, Тур не следил, сколько прошло.

— У нее инсульт, — сказал врач.

— Она выживет?

— Для начала надо пережить эту ночь. Я думаю, она справится, посмотрим. Ее помыли и привели в порядок, но она без сознания. И если у вас есть другие родственники, которым следует сообщить, телефон вот тут.

— А я должен сообщать? Значит, она серьезно больна?

— Да. Она — старый человек, вы же знаете.

«Нет, — хотел он сказать. — Не старый, не знаю», — но только кивнул в ответ. Он был благодарен за то, что ее помыли.

Поговорив с Маргидо, он долго стоял и ждал собственного решения. Набрал номер справочной. Он так редко звонил ей, что не помнил номера наизусть, тот был записан на краешке письменного стола в конторе. Номер ее мобильного, у нее не было домашнего, как она утверждала, потому что дома она бывала слишком редко.

— Дайте, пожалуйста, номер Турюнн… Брайсет.

Обидно, что у нее такая фамилия. До сих пор обидно. Но понять можно.

Автоматический женский голос предложил переадресовать вызов, если он наберет «один». Она ответила после первого же сигнала, радостным голосом, назвав свое имя.

— Это я. Звоню только сказать, что у мамы… нет… у бабушки инсульт. Говорят, она может не выжить. Я подумал, может быть… ты хочешь ее повидать. Решай сама. Я просто хотел тебе сообщить.