Викинги. Заклятие волхвов - Николай Бахрошин

Рорик вспомнил своего учителя юности, нанятого отцом Рорика за большую плату по моде богатых владетелей фиордов учить детей хитроумной премудрости. Тот, увлекаясь древней наукой эллинов – философией, любил рассуждать о равновесии и мировой гармонии.

– Все уравновешено, абсолютно все, потому что именно божественной волей поддерживается в мире равновесие всего сущего! – повторил он, припоминая большелобого дана. И сразу подумал, что идея мирового равновесия вряд ли утешит Торми Сутулого.

Гость, действительно, пыхтел и хмурил брови, показывая всем своим видом, как ему глубоко плевать на раскрытие глубинной сущности универсума. Раздраженно бормотал, мол, пусть хоть Мировой Змей Эрмунганд проглотит все проклятое равновесие целиком и со всеми потрохами, главное, хозяин фиорда отказывается от его искреннего, хотя согласен – не слишком обдуманного предложения. Это плохо, это совсем плохо, – может, ярлу Рорику стоит подумать еще…

Неистовый конунг видел, что гость вроде бы готов разгневаться и вспылить, но в то же время прекрасно понимал, к чему может привести ссора.

Все-таки он оказался прав – в Сутулом не было настоящей ярости воина, холодного кипения крови драконов, а была лишь показная злость и упрямство застарелой ненависти…

Последнее время Рорик чувствовал себя так, словно он заболел. Только не телом заболел, по-другому, духом что ли…

Заболел тоской и скукой, если есть такая болезнь!

Сам себе удивлялся – такая беспросветная тоска вдруг подступает под сердце, что хоть криком кричи, хоть волком вой. И мир вокруг словно бы теряет краски, сразу становится унылым и черно-белым, словно в темные покрывала закутывается. И что-то щемит внутри, и давящая скука наплывает, как туман на берег, как смертельная хворь, от которой нет спасения…

Может, действительно, хворь – эти приступы черно-белого мира? Но разве бывают такие хвори? Болезни – это лихорадка, воспаление, красная горячка, раны, переломы или ушибы – он это знал. Или… Черное безумие подступает?! – холодело внутри.

Нет, не может быть, он по-прежнему умен и рассудителен, не видит никаких мороков, ни змей Агни Сильного! Черное безумие – это другое, конечно! – успокаивал себя Рорик.

Почему же все перестает радовать – хмельная чара за веселым столом, ласки женщины, азартное напряжение схватки или охоты – абсолютно все?! Непонятно…

Когда начинался очередной приступ, конунг темнел лицом, переставал разговаривать, уединялся где-нибудь, и даже любимая Сангриль не решалась приблизиться. Издали хлопала голубыми глазами и напоминала о себе протяжными вздохами.

Гусыня, несмотря на тело богини! Глупая, жадная, недалекая девка… Даже странно представить, что он совсем недавно хотел ее так, что уши, казалось, пухнут. Нет, правильно сказал однажды старый дядька Якоб: если женщина чувствует себя некрасивой – это беда для нее, а когда ощущает свою красоту – беда для всех остальных…

Даже удивительно – вторая жена, а то же самое, что и с первой. Сначала интересно – любишь ее, играешь с ней в телесные игры, а потом, незаметно для себя, начинаешь остывать…

Болезнь виновата!

Рорик хорошо помнил, первый приступ случился у него почти сразу после того, как он вернулся с воинами из Хильдсъява. Точнее, сначала была вспышка бешенства. Сидя за крепким пивом и переливая в памяти подробности поединка, так же беспрестанно, как переливал пиво из кувшина в кубок, он постепенно дошел до полного остервенения, до белого тумана берсерка. Говорят, он расшвыривал посуду и рубил мечом мебель и опорные балки до тех пор, пока не обломал крепкий клинок. Говорят, снес голову кому-то из домашних рабов, а другому выбил зубы навершием рукояти. Рорик этого уже не помнил, в памяти остались лишь бредовая ночь, беспокойный сон, где скалились на него мутные, кривляющиеся, коричнево-красные хари. Среди них – наглые глаза Сьевнара Складного, снова выкрикивающего какие-то висы, ехидная, змеиная улыбка Косильщика, угрожающее, басовитое гудение силача Ингвара. И жгучая, как заморский перец, ненависть, и холодный пот собственного бессилия…

Следующим утром он проснулся… очнулся! – совсем разбитым, с головой пустой и гулкой, как колокол, и вредными молотками в висках. Размочил воспаленное, пересохшее горло слабеньким пивом, без аппетита пожевал что-то, а потом на него навалилась душная тоска.

Как-то сразу, словно жизнь в один миг вывернулась наизнанку.

Потом прошло. Начало забываться. И забылось бы, если бы не случился второй приступ. Дальше – третий, четвертый…

А виноват Сьевнар! Конечно же, он, Сьевнар Складный, этот самодовольный скальд, это проклятие для владетелей фиорда! «Может, он разозлился до такой степени, что в мозгах лопнула какая-то жила?» – со временем задумался Рорик.

После повторения приступов ярл начал крепко задумываться. Взять себя в руки, успокоиться, рассудить на холодную, трезвую голову – только так.

Все было в его жизни? А все ли? Не слишком ли рано он успокоился? Не боги ли решили наказать его щемящей тоской, напоминая, что воин и конунг не должен останавливаться на дороге свершений?

А если так… Отец Рагнар был все-таки прав, замахиваясь на невозможное. Это был его способ бороться с тоской! Просто по молодости Рорик не понимал этого. Теперь понял. Хороший способ, и гораздо более действенный, чем вонючие отвары Полторы Руки, которыми тот потчует зятя, толкуя об избытке желчи в голове.

Торми Сутулый отбыл из Ранг-фиорда на следующий день.

Несмотря на отказ, ярлы вроде бы не расстались врагами. Но и друзьями они точно не стали, хотя прощались долго, бурно и подчеркнуто дружелюбно. Накачались прощальными чарами до того, что едва на ногах стояли. Торми Сутулый не смог перевалиться через борт и висел на нем, пока его не перекинули гребцы. И хозяева, и гости, и сами захмелевшие ярлы много смеялись над этим.

Глядя на «Когти дракона», уже отошедшего от берега достаточно далеко, Рорик подумал, что Торми Сутулый все-таки глуп. Надо же – собрать войско, напасть на Миствельд! Где, интересно, он найдет столько ярлов-идиотов, что согласятся рисковать дружинами и кораблями?

Впрочем, дурацкое предложение Торми неожиданно навело его на интересную мысль, которую точно стоит обдумать со всех сторон. Обстоятельно, не торопясь, не дергаясь от нетерпения и ненависти, как Сутулый. Потому что новый замысел, большой, грандиозный, не только принесет Рорику огромное богатство и громкую славу, но и позволит рассчитаться со всеми врагами – и со Сьевнаром, и с ярлом Харальдом Резвым, убийцей отца…

Хвала богам-ассам, это наполнит жизнь до краев и развеет, наконец, странную тоску! – чуть заметно улыбался Рорик, прищуриваясь на уменьшающийся парус. Он отомстит Сьевнару! Но – по своему…

А Торми Сутулый точно придумает какую-нибудь новую глупость! – усмехнулся Рорик. Видят боги, способность к сотворению глупостей у некоторых людей не имеет дна! Как говорил еще отец Рагнар: «Запомни, сын, – всякий ум имеет свои пределы, и только дурь человеческая воистину беспредельна!»

Рорик никогда не забывал его мудрых слов…

2

– Помнишь, Сьевнар, как ты сражался с Рориком и слагал висы?! – выкрикнул Гуннар Косильщик, перекрывая кипение волны и частые удары весел.

Сьевнар, налегая на рукоять весла, хотел ответить, что помнит, как можно такого не помнить, но промолчал, поперхнувшись. Только покрутил головой, отфыркиваясь от соленых капель, не поймешь – пот течет ли по лицу или морская вода. Вода смывала пот и тут же засыхала солью на разгоряченном лице.

Они все гребли так быстро и сильно, что всплески весел, кажется, сливались со стуком крови в висках.

А как иначе, если два драккара ярла Торми Сутулого с полудня висят на хвосте «Оленя»? Загоняют его, как волки в лесу загоняют настоящих оленей. Загоняют, но пока не могут догнать…

От быстрого хода ледунга вода за бортом громко журчала, словно безостановочно бормотала что-то. Море было неспокойным, шло рябью, плевалось пеной, жестко подбивало под днище, валко бросало легкий, двенадцативесельный «Олень». Волны обильно захлестывались внутрь, и два воина, не занятые на веслах, без перерыва отчерпывали ее шлемами, потея ничуть не меньше, чем сами гребцы.

– Да, это было красивое зрелище! – громко заявил Ингвар Крепкие Объятия. – Пусть не пить мне хмельного за столом Одина, если я еще когда-нибудь видел, чтоб воин рубился с таким поэтическим вдохновением!

– Или – слагал висы с такой воинственностью! – поддержал кто-то.

Гребцы закашлялись от смехом, оживились. Веселье с привкусом злости, предчувствие близкой и неизбежной схватки…