Викинги. Заклятие волхвов - Николай Бахрошин

Но – извернулся, сумел переступить и устоять.

«Плот, будь он неладен… Значит так, Сьевнар…»

И снова ярл кинулся в атаку, и опять с трудом увернулся от свистящего клинка соперника. Это уже не просто настораживало, обеспокоило всерьез. Противник оказался совсем не тем мальчишкой, которого он знал в Ранг-фиорде. Далеко не тем…

В этот момент Сьевнар атаковал сам, его длинный клинок хитро, почти незаметно преодолевал все защитные удары, словно бы обтекал их, и Рорик спасся только тем, что начал петлять по плоту, как поднятый с лежки заяц. Сьевнар все-таки задел его концом меча, из рассеченного плеча закапала кровь, просто он не сразу это заметил.

«Значит так…»

Нет, не страх, словно бы тоска какая-то сжалась в груди ледяным кулаком. Рорик вдруг ясно почувствовал, что не сможет победить этого бойца. Он слишком быстр для него, слишком неуловим. «Как-то неуловимо стремителен! Словно птица в небе!» – мелькнуло в голове.

Но почему?! Откуда?! Боги знают, так просто не бывает, не может быть!

Еще одна сшибка – и кровь теперь капает из прорезанной скулы, словно огнем ее обожгло. Ярл увернулся быстро, но все же – недостаточно быстро.

Теперь Рорик совсем перестал атаковывать, только оборонялся, увертывался, и тоска все ощутимее сжимала сердце стылыми пальцами, и хотелось завыть, зарычать в полный голос от собственного бессилия.

Может быть, он и рычал, и выл, только не слышал себя в запаленном хрипе дыхания и громких, отдающихся в висках стуках сердца.

Предсмертная тоска – так это называется! – подумал он как-то очень отстраненно.

Все еще спокойные, внимательные глаза противника… Его губы… А почему шевелятся губы? Он что-то говорит?

Рорик, наконец, разобрал, что говорит враг. Ничего он не говорит! Он шепчет, бормочет какие-то строки, повторяет их, складывает в висы и опять проговаривает свои висы… И наступает, наступает, теснит противника молниеносными ударами, хотя будто и не видит его…

«Видят боги, это не внимательный взгляд, это – отсутствующий взгляд! Видел сумасшедших воинов, сам, бывало, исходил ядовитыми соками ярости, но такого еще никогда не видел – чтоб в схватке на мечах слагали стихи…»

Он что – совсем безумен?! – промелькнула догадка.

Уподобился в боевом безумии непобедимости небесных воинов-ассов?!

И в этот момент Рорик испугался по-настоящему. До дрожи и холодного пота на спине. Как боялся только в далеком, полузабытом детстве, когда на ночной дороге вдруг начинал оживать обычный валун, являя ему, маленькому, руки и ухмылку горного тролля, что крадут ребятню в вечное, подземное рабство.

Когда бревна дрогнули, опрокидывая их обоих, никто не успел понять, что случилось…

Никто из дружинников конунга и братьев острова, вместе наблюдавших с берега за поединком, не успел заметить, откуда подошло к плоту злополучное бревно-топляк.

Удар получился сильным и неожиданным, подмокшие, натянутые веревки лопнули, и наскоро связанный плот разошелся веером под ногами бойцов. А течение реки довершило остальное, быстро растащив бревна в разные стороны.

Холодная вода обожгла, но и остудила тут же. Рорик ощутимо ударился о бревно, но успел поднырнуть и, не всплывая, отгреб подальше от растопырившегося плота. Неторопливо, с опаской, вынырнул. Берег был не так уж и далеко.

Меч утонул, а вместе с ним и нарядные сапоги, расшитые бисером. Ярл подумал об этом, уже приближаясь к песчаному откосу. Меч жалко – крепкий клинок франкской работы, рукоять узорчато обвита золотой проволокой и украшена тремя крупными, зелеными лалами. Меч был красив и в то же время укладист в руке и надежен в бою, когда-то ярл не без юмора назвал его «Герцогом». Приберегал для торжественных случаев. В набеги он ходил с другим клинком, не худшей работы, но не таким разукрашенным.

Теперь «Герцог» на дне реки, это плохо. Зато хорошо, что он сам не на дне. Если бы плот так вовремя не разошелся – тонуть бы ему вслед за мечом с рассеченной башкой или распоротым животом, усмехался Рорик. Боги-ассы все-таки видят правду, не допустили явной несправедливости.

Пока плыл, конунг тешил себя надеждой, что его соперник ударился о бревна и утонул. Не прямо, так по-другому он все равно останется победителем. Отомстил за брата как мог.

Голову плывущего Сьевнара он заметил много ниже по течению, когда коснулся ногами илистого прибрежного дна.

Да, у богов-ассов своя, непонятная правда, но иногда бывает так трудно согласиться с их снисходительностью!

Значит, ярлу и скальду не судьба сразиться, боги не хотят этого поединка! – решили к тому времени на берегу…

5

В предбаннике было тесновато, темновато, небольшое оконце, затянутое мутной пленкой бычьего пузыря, пропускало совсем мало света. Зато тепло, даже жарко до испарины, до мелких бисеринок пота, сразу выступивших на лбу и верхней губе. Печь-каменка топилась внутрь, сизый дым слоился поверху, неторопливо вытягиваясь в щель между скатами крыши. Спасаясь от его едкости, Сангриль слегка пригибала голову.

Обитатели фиордов презирают холод, их большие дома с земляными полами скупо обогреваются очагами. В холодное время даже в домах никто не снимает шерстяные чулки, штаны, рубахи и меховые поддевки. Только в бане можно согреться по-настоящему. За это ее и любят в фиордах, моются подолгу и часто.

Сангриль неторопливо раздевалась, аккуратно развешивая одежду по деревянным колышкам. Раздевшись, гладила ладонями тело, с удовольствием чувствуя атласную упругость кожи и наслаждаясь теплом, приятно обволакивающим до самых кончиков пальцев.

– Ты идешь, дочка лекаря? – спросила Ингрив из-за двери парной.

Конечно! Ингрив – такая! И в малой фразе не может не подчеркнуть свое превосходство. Она, видите ли, дочь ярла-владетеля, тогда как Сангриль всего лишь из семьи борна-лекаря…

Ну и пусть! Сангриль уже привыкла к ее мелким, бесконечным уколам, научилась не обращать внимания, хоть это раздражало. Первая жена, видите ли! Напоказ носит на поясе все ключи от клетей и кладовых…

Гордячка! Стареющая гордячка! К кому, спрашивается, муж Рорик чаще ложится в постель? Если на то пошло, к Ингрив он вообще перестал ложиться. Сколько помнит Сангриль – ярл всего лишь два-три раза ложился спать к первой жене. Говори не говори, хоть брызгай ядовитой слюной, как Змей Эрмунганд, а она уже не такая молодая и гладкая. Груди обвисли, живот выпятился, на боках наметились складки, на бедрах после неоднократных родов проступает сетка растяжек. Пусть она все еще красива, снисходительно соглашалась Сангриль, пусть гордится блеском темных глаз, густыми черными волосами и белозубой улыбкой, но ее красота уже начала блекнуть.

«Можешь сколько угодно вздергивать острый, надменный нос, Ингрив, можешь звенеть ключами с утра и до ночи, заменив в заботах по хозяйству погибшего Альва, – только этим и доказываешь свою полезность мужу. Годы берут свое, почтенная Ингрив, и тут ты ничего не поделаешь!»

Краем сознания мелькнула мысль, что когда-нибудь она тоже начнет стареть, но Сангриль легко отогнала ее. Когда это еще будет и будет ли?.. Как-то не верилось. Сгорбленные старухи, что шамкают беззубыми ртами и с трудом поднимают ноги, и она – молодая, красивая, сильная. Они – другие существа, совсем непонятные, разве можно поставить их на одну доску?

Собственные руки, оглаживающие тело, постепенно разбудили память о других ладонях на бедрах и животе. Широких, жестких, мужских, шершаво царапающих кожу и тискающих до сладкой боли. Она подумала, что давно не принимала в себя неистовость мужского корня. Рорик ушел с драккаром и кнарами на торжище Хильдсъява и не торопится возвращаться.

Бросил ее. Злой, злой! – мысленно капризничала она. Соскучилась, между прочим…

Нет, если Рорик привезет дорогие подарки, она, в общем, согласна простить, только не сразу…

Посмотрим!

Когда-то Сьевнар Складный, этот юноша-воин, скальд, слагавший в ее честь странные висы, так и не смог разбудить ее чувства. Целоваться с ним было приятно; ей, девчонке, льстило, что за ней ухаживает почти взрослый воин, не больше. И его стихи… Она до сих пор не могла понять – почему их все хвалят? Все как-то не так, все намеками, какой-то причудливой вязью слов. Как будто нельзя сказать прямо, чтоб было просто и понятно!

И все у него было так, непонятно. Ходил, вздыхал, тосковал глазами. Взял бы ее как мужчина, встряхнул, сжал, бросил на пол, чтоб сердце зашлось, вошел бы в нее с силой и яростью, как воин врубается в боевые порядки врага!

Тогда – может быть…

Нет, не смог. Слушался ее, глупыш, словно женщина всегда говорит то, что думает, а не то, что должна сказать. «Девушка должна сама позаботиться о себе», – говорила она, и он верил. Он – как мальчик. Он и есть мальчик. А в мужчине должна быть злость и напор, и особая, мужественная грубость. Любовь – это ратное поле для женщины, где она должна много раз умирать в бою, содрогаясь от наслаждения! Мужчинам, этим воинам и победителям от природы, наверное, трудно понять, что настоящая женская победа – в покорности и подчинении, усмехалась Сангриль.