Пионер. Назад в СССР - Павел Ларин

Правда, сначала, перед концертом, было странное мероприятие, назначение которого вообще не понял. На площади, находившейся между столовой и кинотеатром, собрали всех детей. Я так думаю, что всех. Потому что их было просто до хрена. Помимо старших и средних отрядов обнаружились совсем молокососы. По семь — восемь лет. Вместо красных косынок, которые повязали нам, на этих были значки. Я снова с некоторым сожалением подумал о том, что данный период в моем времени из истории вычеркнули. Ничего не знаю о нем. Приходится разбираться походу пьесы.

Хотя, за эти два дня, оказавшись в обществе подростков, мне кажется, я начал догадываться, почему хронисты выкинули почти восемь десятков лет. По причине неоправданной жестокости данного периода, наверное. Если тут детей в лагерях держат, то что можно ожидать от взрослых…

В этот момент посмотрел на Прилизанного. Чисто машинально. Константин Викторович топал впереди отряда. Он маршировал и пел какую-то дебильную песню. При этом, каждую минуту оглядывался на плетущихся сзади подростков, скалился безумной улыбкой и с маниакальной бодростью кричал.

— Ну! Ребята! Подпевайте!

Особо «умные», типа той же Селедки, весело подхватывали припев. Остальные, более-менее нормальные, среди которых был и я сам, просто шли следом. Было жарко и если честно вообще ничего не хотелось. Тем более, петь. Это очень странная херня. Честное слово. Просто идти по лагерю, задирать колени до подбородка и голосить про какого-то орлёнка, который за каким-то чертом должен лететь к солнцу. Или про костры, которыми взвились темные ночи. Даже песни с садистким уклоном. Маниакальные.

Но на Константина я посмотрел по другой причине. Этот придурок немного в картину, которую рисовало мое воображение, не вписывался. Потому что в нем нет ничего опасного или жестокого. Просто идиот. Да и Бегемот тоже… Нина Васильевна через каждые два шага, разворачивалась к нам лицом, пятясь назад, и начинала размахивать руками в такт песне. Улыбалась она, как и Прилизанный, пугающе. Нормальные люди не могут так улыбаться. Нет причин, чтоб испытывать настолько огромное счастье. Ладно, разберёмся…

Когда мы пришли к месту назначения, слава богу, Константин Викторович тут же заткнулся. Судя по тому, какие серьезные стали у присутствующих рожи, сейчас должно было начаться то самое открытие смены.

Нас построили по периметру. В центре — труба, которая оказалась флагштоком. Рядом — незнакомый мужик и еще парочка человек. На мужика обратил внимание в первую очередь. Вылитый гоблин. Большие выпученные глаза, один весьма заметно косит, и плечо, от которого будто кусок откусили. Мужика все время кривило из-за этого в бок. Говорил он скрипучим голосом сквозь стиснутые желтые зубы. Поэтому, невзирая на малый рост, выглядел злобно и устрашающе.

Мужику подтащили микрофон на длинной «ноге». Но не рассчитали высоту. Высоту «ноги» имею в виду. В итоге получилось, что у мужика было два варианта: либо подпрыгивать и в прыжке толкать свою речь, либо просто орать без микрофона, чтоб его услышали.

Женщина, стоявшая рядом с этим Гоблином, тут же принялась махать рукой, подзывая парня, который отвечал за техническое оснащение мероприятия. При этом, она тихо обзывала его всякими словами. Тихо, наверное, чтоб не слышали дети. Но дети, как раз, все прекрасно слышали и более того, внимательно наблюдали за развернувшимся представлением. Оно им было гораздо интереснее, чем предстоящее поднятие флага. Про флаг это мне пацаны рассказали. Мол, именно так и происходит открытие смены.

— Никита, твою мать через колено…

Вообще, текст был немного другим. И мать там кидали через другой орган. Это я условно смысл передаю.

Именно в тот момент, когда женщина выдала свою содержательную фразу, сам Никита резко дёрнул микрофон вниз, случайно включив заодно звук. Естественно, слова тетки разнеслись по площади, усиленные микрофоном, и до кучи, еще пару минут повторялись эхом с разных сторон. Особенно — впечатляюще звучала «мать».

— Элеонора Леонидовна. Все готово. — Отчитался Никита, типа без его слов никто бы ничего не понял, и очень быстро смылся к аппаратуре, которая стояла тут же, неподалёку.

Взгляд у тетки просто был такой, будто она сильно желает засунуть микрофон Никите в место, для этого не очень подходящее. По его же вине она матом в микрофон выругалась.

— Никита Алексеевич — наш худрук. Типа того. Дискотеки все на нем. Если что, можно медляк попросить в нужный момент. Мероприятия ведет, которые творческие. Он, вообще, здорово играет на баяне. Да и так… Нормальный. Свойский. — Со знанием дела пояснил Толстяк. Вася стоял справа от меня, с красным лицом и потными висками. Верхняя пуговица рубашки врезалась ему прямо в шею. — Вот этот маленького роста –директор лагеря,Ужасный Урфин.

Я покосился на Мишина. Что за странное имя? Нет, на первый взгляд, конечно, прекрасного в этом директоре точно ничего нет. Но я так понимаю, речь не только о физиономии и перекошенном плече.

— Да он все время разные жёсткие наказания придумывает, — Пояснил Вася в ответ на мой удивлённый взгляд, — Если попадёшься и донесут Урфину, все, считай смена до последнего дня испорчена. Это — залёт, пацан. Рядом с Урфином — Элеонора. Она главная по воспитательной работе. Старший воспитатель. Третий — Валерий Максимович. Он — старший пионервожатый. Сейчас они речь будут толкать. Как рады снова всех видеть. Ну, и в таком духе. Потом — флаг. А уж после этого будет праздничное мероприятие. И ужин… Обычно в честь открытия вкусные булочки дают.

Вася облизнулся и тяжело вздохнул. Еда по-прежнему волновала его сильнее остального.

— Кстати, про попадёшься…– Я подвинулся ближе и немного наклонился к Толстяку. — Ты говорил, вы в том году сбегали из лагеря?

— Ага. Сбегали…– Мишин снова тяжело вздохнул, но теперь явно по другому поводу, и грустно замолчал.

— Сбегали. Только, благодаря Ваське, нас очень быстро отучили бегать. — Вместо товарища продолжил Ряскин. Он стоял по другую сторону, слева, и прекрасно наш разговор слышал.– Хорошо все было. Два заезда жили прекрасно. Там, за последним корпусом, часть ограды деревянная. Мы одну доску в заборе отковыряли. Гвозди вытащили…

Антон посмотрел на Васю, а потом уточнил.

— Сначала одну. Нам нормально было, но пришлось еще две ломать из-за Мишина. Не пролазил он. Так представь, мы и по ночам сбегали. И днем. Как начинаются всякие мероприятия, то пионербол, то субботник, руки в ноги и валим. Тут километра два пройти и все, море. Поселок опять же. Здорово было. Но потом у нас Василий отличился.

— Слушай, я не виноват. Это все — кино про шпионов. Понял? — Толстяк тут же вспылил, в ответ на обвинения Ряскина.

— Это все, Вася, твой тупой мозг. Понял? — Парировал ему Антон.

— Так а что случилось? — Я вертел головой, то направо, то налево, смотря, кто говорил из этих двоих.

Вообще, тема самовольного побега из лагеря меня интересовала сильно. Пока ещё не знаю, как распорядится возможностью покинуть территорию данного места, но она, эта возможность, точно нужна.

— Ааа…Ды у нас Васька решил героем Советского Союза стать. — Ряскин снова бросил в сторону Мишина раздраженный взгляд, — Однажды ночью мы, как обычно, сбежали на море. Купаться. Профессионально уже все делали. Без следов. Опыт к тому времени у нас накопился ого-го. Дождались, пока все уснут, обошли посты и вожатские патрули. Как в фильмах. Наша спецгруппа вышла к отдаленному пляжу. А та-а-а-а-м…

Ряскин замолчал, выдерживая паузу.

— Вот че ты, Тоха…– Мишин насупился. — Да, на берегу в темноте суетилось несколько подозрительных личностей. В море у берега покачивалась резиновая лодка. А около нее из воды торчал явный аквалангист. Что я должен был подумать? Решил, точно шпионы. Или диверсанты. Ночь, тем более. А что еще думать? Рыбаки новый способ рыбой ловли придумали? В акваланге нырять и руками ловить? Только вечером кино показывали, как вражеские агенты к нашим военным пробрались.

— Ага. Сам подумал и нас настрополил. Бегите, говорит, скорее. Надо сообщить, куда требуется. Нам, говорит, грамоту дадут или вообще, звезду героя. За помощь в поимке опасных элементов. — Ряскин усмехнулся.

— Да вы сами неслись наперегонки. Всем