Призрачный театр - Мэт Осман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Актер, кто может быть позорней. Он ниже шлюхи пал. Пал даже ниже правоведа.
Он задался целью развратить неподкупных – монахинь, исповедников, принцев – одной лишь магией слова.
Придерживаясь сценария более, чем обычно, он тем не менее обострял пьесу злободневными ремарками и завуалированными оскорблениями, направленными на многих зрителей. Некоторые получались настолько колкими (и настолько непристойными), что Шэй удивилась тому, почему его мишени тут же не вскакивают и не набрасываются на него прямо на сцене, но Алюэтта прошептала:
– Это же большая честь – быть включенным в действо. Словно вашу голову выставили на пике, только гораздо менее болезненно.
Пьеса оказалась смешнее, чем большинство из тех, что Шэй уже видела, но и более жестокой. Бесподобный восторгался каждой душой, свернувшей с праведного пути, и, судя по ликованию зала, большинство зрителей испытывали те же чувства. Но в финале, когда Люцифер наконец убедил девушку-цветочницу обокрасть своего хозяина, его лицо исказили противоречивые эмоции. Радость смешалась с жалостью к ее падению. Триумф и сожаления сражались во время ее наказания, и его настроения, подобно смене погоды, заражали зрителей. Во втором акте из зала уже доносился сдержанный плач, а на последних сценах рыдания и всхлипывания заглушали музыкальный аккомпанемент. Когда труппа вышла на поклоны, фонари Алюэтты осветили господ и дам с размазанным макияжем, скрытно комкавших платочки.
Прошло больше часа, прежде чем зал наконец опустел, и все это время Шэй и Алюэтта сидели в будке под сценой и разговаривали. Шэй все еще не могла толком понять натуру Алюэтты. Ее разговорчивость, казалось, зависела от прихотливых приливно-отливных настроений: то она увлеченно, с воодушевлением хватая Шэй за руку, бурно описывала что-то, сверкая глазами, а затем, словно опомнившись, умолкала, будто вдруг почувствовав себя обманутой. Если же разговор переходил к пиротехнике, печатному делу или изготовлению переносных часов, она оживала и слова так и сыпались из ее рта, наскакивая друг на друга. Но потом она шлепала себя ладонью по губам и опять умолкала.
Наконец все успокоилось, лязгнул дверной засов. Из своего подполья они увидели, как по сцене прошли две пары ног в бархатных чулках, заправленных в кожаные сапоги, и сопровождаемых обрывками разговора: «Эванс говорил о более тонком исполнении последнего акта», – и на минуту помещение заполнилось светом, словно опять распахнулись двери на сцену.
– Далеко ли они направились?
Дортуар находился в другой стороне, но из-за сцены доносилось тихое журчание голосов. Алюэтта перехватила ее взгляд и, помедлив, сообщила каким-то новым, исполненным мягкости голосом:
– За кулисы. Бесподобный пробудет там какое-то время. Заключительное развлечение.
– Развлечение? – недоуменно повторила Шэй.
– Ну видела тех типов? Господ? – поджав губы, процедила Алюэтта. – Они не чувствуют, что их деньги достойно окупились, пока не увидят того, что не показывали всей прочей публике. Можно назвать это чем-то вроде особенной услуги или близостью для избранных.
Лицо ее хранило унылое выражение, но она пристально глянула на Шэй, оценивая ее понятливость. Однако Шэй как раз сомневалась в том, что правильно поняла ее слова.
– Для наших мальчиков, – вздохнула Алюэтта, – вечерняя работа только начинается, – она с треском закрыла свой реквизиторский ящик, – мы можем пойти посмотреть, только недолго.
Шэй кивнула и последовала за ней по сцене. Прижав палец к губам, Алюэтта провела ее в комнату за кулисами, теперь странно преобразившуюся. Ее освещали разноцветные фонари, а направленные в центр желтые лучи превратили двух одетых в тоги мальчиков в бронзовые статуи. Заднюю стену комнаты заливал сине-зеленый свет, и там похожий на водное существо высокородный толстяк, с трудом согнувшись, завязывал туфли раздраженно взиравшей на него даме. Сюда же явились и юные актеры, подавленные, недокормленные и безбородые, неуклюжие и угловатые. Только Бланк, мавританский музыкант, выглядел так, как будто принадлежал этой компании. Он тихо поигрывал на трубе в углу, и младшие мальчики старались держаться как можно ближе к нему.
– Нас здесь не ждут, – Алюэтта потащила Шэй к темной нише. Их путь украшали радужные огни.
– Меня это устраивает, – тихо ответила Шэй, сжимаясь в алькове, – но что там происходит?
– Это витрина лавки, – скользнув по ней выразительным взглядом, пробурчала Алюэтта, – если ты не хочешь стать товаром… – она умолка, не закончив фразу.
Бесподобный стоял в ближайшем углу между двумя мужчинами в черных кожаных нарядах.
– Вон там ходячий гульфик – лорд Мейпсбери. А другой – наш хозяин, – прошептала Алюэтта.
Эванс. Генри Эванс. Хотя именно он платил ей по два пенни в день, Шэй знала о нем только благодаря сплетням. Владелец театра, друг королевы, одной ногой при дворе, другой на помойке. Владелец вороных лошадей с черными плюмажами, удилами и сбруей якобы сплошь из серебра (никто не посмеет их украсть). Он окружил себя свитой из никчемных младших сынков с порочными наклонностями и вечными долгами, которые показывали свой норов с незнакомцами, но перед ним трусили.
При всем своем высоком росте он отличался странным телосложением, как будто его собрали из разнородных остатков. Седые, до плеч волосы, неумело подкрашенные черникой, придавали ему вид старой, пегой лошади. Покатые плечи, круглый живот и длинные, висевшие как плети руки. Мышцы его заплыли жиром, на костяшках пальцев, в отличие от макушки, черноту волосяного покрова сменила седина. Хотя глаза оставались весьма оживленными. Он искоса оглядел комнату и вновь сосредоточился на Мейпсбери и Бесподобном. Они стояли достаточно близко, чтобы Шэй услышала их разговор.
– Я слышал, его сняли после трех выступлений. Народ уходил до того, как успевали прийти все опоздавшие. Прошлым вечером мы заработали больше на продаже устриц, чем они – на билетах.
– Вот и славно, – равнодушно произнес Мейпсбери, – не люблю шутов. Дураков я могу увидеть бесплатно.
– Вы, безусловно, правы, – вставил Эванс, услышав в неодобрении лорда приглашение к разговору, – оставим комедию для деревенщин. Наш город создан для магии, – он слегка коснулся плеча Мейпсбери, – у нас есть закрытое представление на эту тему, верно Бесподобный?
Бесподобный оживился, вытянувшись, точно натянутая струна.
– Да, есть. «Метаморфозы» Овидия. Мальчики становятся ослами, боги становятся мужчинами, а птицы превращаются в красоток.
У Мейпсбери был взгляд торгаша.
– И которая из этих птиц… – он обвел комнату позади него жестом руки, – покажет такое превращение?
– Трасселл
