Непобедимый эллин - Валентин Леженда

Закусив губу, Херакл воровато огляделся. Затем подтащил тело врачевателя поближе и, обшарив его хитон, нашел весело позвякивающую связку ключей.

Херакл отпер свою клетку, с ненавистью пнул бесчувственного Фрейдиуса ногой и принялся с гиканьем отпирать остальные забранные решетками помещения. Кое-кто из психов пытался освободителя укусить, но Херакл ловко уворачивался, отпирая всё новые и новые клетки. Правда, с отцом истории Геродотом вышла накладка. Старик наотрез отказался покидать свою комнату, двинув освободителя в правое ухо.

Орущая, визжащая, кукарекающая толпа психов начисто смела кинувшихся на шум вооруженных солдат.

Херакл усмехнулся, с любовью погладил свою приплюснутую лысую голову и побежал в направлении, противоположном тому, куда с ревом ломила толпа ненормальных.

— Вот, передашь эту штуку лично Эврисфею в руки! — Сын Зевса протянул посланнику длинную полую трубку, чем-то отдаленно напоминавшую толстую железную стрелу.

— Что это? — Копрей брезгливо попятился от усмехающегося героя.

— Эту штуку я лично, вырвал из морды убитой мною стимфалийской птицы…

— Какая мерзость…

— Бери-бери, а то Эврисфей еще не поверит моим искренним намерениям честно исполнить все его поручения.

— Что ж, в таком случае… — Копрей явно колебался. — Может, вы это во что-нибудь завернете, а?

Геракл кивнул и, содрав с остолбеневшего посланца хитон, аккуратно запеленал в него часть ужасного чудовиша.

— Спасибо, — сдавленно буркнул Копрей, смотревшийся в набедренной повязке и в не по размеру огромных сандалиях весьма колоритно.

— Теперь задание! — напомнил Софоклюс.

— Какое задание? — испуганно переспросил посланец.

— Четвертое!

— Ах да, задание! Извините, совсем вылетело из головы…

— И неудивительно, — тут же съязвил Геракл. — У тебя же там сквозное отверстие, в правое ухо ветер залетает, а в левое вылетает.

Копрей не обиделся. Достав из набедренной повязки небольшую восковую дощечку, он торжественно прочитал:

— Я, Эврисфей, великий правитель Микен…

— Великий кретин Микен… — поправил посланца сын Зевса.

— Великий правитель Микен, — продолжал настаивать на своем Копрей, — правом, данным мне всемогущими богами, повелеваю Гераклу Олимпийскому, урожденному Зевсу Младшему, изловить и доставить в Тиринф керинейского барана!

— Кого доставить? — спросил Геракл, расслышавший лишь первое слово из имени диковинной зверюги. — Какую еще канарейку?

— Не канарейку, — поправил великого героя посланец, — а керинейского барана!

— Это что еще за жертва безумной селекции? — в сердцах воскликнул сын Зевса.

— Постойте, любезнейший, — решительно вмешался Софоклюс, всегда и во всём (а особенно в исторических фактах) любивший точность. — Вы тут нам только что сказали, вернее, зачитали письменный документ, в котором Эврисфей назвал себя великим правителем Микен…

— Великим кретином Микен, — снова хохотнул Геракл.

— Но, насколько мне известно, — историк озадаченно наморщил лоб, — Микенами правит некий Агриппа…

— Всё верно, всё верно! — согласно закивал Копрей. — Тут нечему удивляться…

— Но позвольте…

— Всем известно, что Эврисфей с самого детства болен всякими неприятными болезнями.

— Ну и…

— Совсем недавно или, правильней сказать, буквально на днях у него случился острейший приступ мании величия. Так уж получилось, что именно в тот момент, когда его посетил столь распространенный на Олимпе недуг, Эврисфей готовил для Геракла очередное сложное задание.

— А разве мания величия болезнь? — искренне удивился Геракл.

— Особое психическое расстройство, — подтвердил Копрей. — Следствие разнообразных эротических фантазий в нежном возрасте, как пишет великий Зигмундис Фрейдиус.

Похоже, что Геракл с Софоклюсом впервые столкнулись с ярым поклонником опусов сумасшедшего греческого лекаря.

«Интересно, — подумал историк, — а как сам Фрейдиус называет своих фанатов — фрейдоманами или, может быть, фрейдонистами или… фрейдощенцами?»

Фрейдощенец Копрей уже что-то грузил с умным видом по поводу не в меру любопытных маленьких мальчиков и девочек. В его сбивчивой безумной речи то и дело попадались знакомые слова вроде «либидо», «фобия» и «сублимация эротически-умозрительных фантазий».

Геракл громко зевнул и, грубо перебив посланца, недружелюбно рявкнул:

— Всё, хватит, я уже понял, что мания величия это болезнь, поражающая тех, кто писался в детстве в люльке…

— Как?! — возмутился Софоклюс. — Но разве не все младенцы писаются?

— Лично я в младенчестве всегда спускался во двор, — невозмутимо ответил сын Зевса.

Сказанное Гераклом начисто рушило фундамент сумасбродной теории Фрейдиуса, ибо манией величия сын Зевса страдал в самой тяжкой форме.

— Расскажи-ка нам лучше об этом баране, — предложил могучий герой не в меру распалившемуся посланцу.

— Да что тут рассказывать? Проживает баран в Аркадии, по слухам, он послан смертным в наказание божественным кузнецом Гефестом.

— И чем же он опасен? — полюбопытствовал Софоклюс.

— Смертельно говорлив!

— Это как?

— Треплется без умолку.

— Моя бывшая жена Эления, — усмехнулся историк, — говорила со скоростью сорок слов в секунду, особенно когда встречала на рынке любимых подруг.

— И где она теперь?

— Свезли на Аргос к Асклепию, кстати, можно было проведать.

— Весьма поучительная история, — кивнул Геракл. — Во всяком случае, тебе, Софоклюс, этот баран теперь не страшен.

— Проблема не в этом, — возразил Копрей, который на прохладном осеннем ветру стал слегка мерзнуть. — Дело в том, что керинейского барана совершенно невозможно поймать, особенно с тех пор, как у него украли драгоценную золотую шкуру.

— Кто украл?

— Ясное дело, аргонавты украли. Украли и пропили.

— Я хорошо знаю этих ребят, — улыбнулся сын Зевса, — так что совсем не удивляюсь, хотя это, конечно, безобразие.

— В общем, всё, что знал, я рассказал, — дрожа, добавил слегка посиневший посланец.

— Ладно, свободен! — небрежно бросил ему Геракл. — Топай в свои Микены, да смотри мне, посылку по дороге не потеряй…

Копрей кивнул и с огромным свертком в руках смешно заковылял по широкой дороге.

— Вот же лопух, — недовольно проговорил, глядя вслед посланцу, сын Зевса. — Как пить дать железяку посеет…

— Господин, к вам посетитель. — Старый горбатый слуга угодливо поклонился.

— Кто там еще? — встрепенулся сидевший в окружении пуховых подушек Эврисфей. — Копрей, что ли, уже вернулся из Тиринфа?

— Нет, господин…

— Тогда… — страшная догадка словно молния Зевса пригвоздила болезного к месту, — это… это… Геракл?

Старый слуга рассмеялся.

— На Геракла этот тип похож меньше всего. Я уже было решил, что он сумасшедший, но в последний момент подумал, может, он вас заинтересует…

— Чем же, интересно?

— Он, как и вы, страшно ненавидит великого сына Зевса!

— Немедленно зови его сюда! — закричал Эврисфей, от радости подпрыгивая на мягких подушках. — Я хочу говорить с этим милым человеком.

— Милым… — Горбатый слуга лукаво улыбнулся. — Что ж, тебе виднее, хозяин…

Через пару минут неожиданный гость предстал пред ясные очи Эврисфея.

Эврисфей нервно потянул носом, в комнате отчетливо запахло мокрой псиной.

— Кто ты такой? — нервно осведомился болезный, утирая платком вечно сопливый бледный нос.

Совершенно умопомрачительного вида незнакомец, облаченный в ужасную рыжую накидку с серыми проплешинами, довольно осклабился.

— Я Херакл, сын Алкмены и Амфитриона!

— Как ты сказал?

— Я назвался Хераклом, и ты не ослышался…

Натужно пытаясь сфокусировать свои от рождения косые глаза, Эврисфей старался разглядеть гостя получше, но глаза никак не желали фокусироваться, постоянно сбегаясь к переносице, словно там было что-то намного интересней смердящего незнакомца.

Наконец Эврисфей, сделав воистину титаническое усилие, заставил правый глаз смотреть в упор на гостя. Левое око, решительно воспротивившись произволу над своим правым братом, демонстративно уставилось в потолок.

От выражения лица Эврисфея Херакла слегка передернуло, и это несмотря на те ужасы, которых он насмотрелся в особом отделении «дома отдыха от праведных трудов» заботливого Асклепия.

Эврисфея, к слову сказать, тоже несколько напугал внешний вид незнакомца. Старая рыжая накидка оказалась не чем иным, как содранной с огромной лишайной бродячей собаки шкурой. Часть головы на редкость мерзкого при жизни пса была ловко надета на лысую черепушку гостя, что наивным Эврисфеем сперва было принято за оригинальную модную прическу. Чтобы оскаленный собачий череп с ушами (но без нижней челюсти) не съезжал вниз, незнакомец привязал его куском веревки, закинув петлю на свой скошенный ущербный подбородок.