Демонический Любовник (ЛП) - Форчун Дион

После ужина, куря трубку и украдкой наблюдая за Вероникой, пока она читала, он вновь поздравил себя со своей большой удачей. Он стал владельцем этого дома, странного старого ветхого места, каким он по факту был; и здесь была Вероника – мало что могло сделать Веронику настолько очаровательной, и было удивительным опытом наблюдать за тем, как она раскрывается. Он не хотел ничего большего, кроме как остаться наедине со своими новообретенными ресурсами, чтобы продолжать наслаждаться тем новым опытом, который вошел в его жизнь.

Если бы только Братство оставило его в покое! Возможно, если он совсем исчезнет из их поля зрения, они со временем забудут о нем, или, во всяком случае, усмирят свою ярость. Он не хотел думать об этом Темном Луче и его воздействии, это было не лучшим предметом для размышления. Он вспомнил того американца немецкого происхождения, который предпочел броситься в Ниагарское ущелье, чем встретиться лицом к лицу с силой этого луча. Если бы не Вероника, он бы и сам совершил нечто подобное; но Вероника была здесь, вместе с этим только начавшимся новым опытом, чем-то таким, чего он никогда не знал прежде и сладость которого впервые испробовал – Вероника, мягкие изгибы подбородка и шеи которой оттенялись настольной лампой и которая удерживала все его внимание и интерес каким-то странным, непостижимым образом. Он страстно хотел добиться от нее хоть какого-то подобия ответа, вроде еще одной улыбки, как та, которой она одарила его перед его отъездом в Лондон; и он сидел здесь, разглядывая ее в этой тускло освещенной, задымленной комнате, размышляя, как он может снова заставить ее улыбнуться. Покорная, запуганная Вероника была ему не нужна, он хотел Веронику, которая действовала бы по собственной воле, и кроме всего прочего, улыбалась.

Он не мог забыть эту улыбку; впервые какая-либо женщина продемонстрировала ему эту сторону своей природы; это был первый раз, в сущности, когда он стремился выманить ее наружу, ибо такими улыбками не одаривают циничных, хладнокровных мужчин, каким он так старался стать. Но на самом деле Лукас не был ни циничным, ни хладнокровным, он был горячим, эмоциональным, страстным мужчиной, но обучался в традиции, которая не понимала в полной мере человеческой природы, и обучался мужчинами, которые считали, что расе могут хорошо служить лишь те, кто не имеет никаких уз и привязанностей, забыв о том, что только через любовь к другому человеку мы можем научиться любить расу. Человек, который сильно любил, сможет перенести свою любовь с отдельной единицы на общую массу, и именно люди с фрустрированными привязанностями лучше всех послужили целям человечества; но человек, никогда не любивший, не знает, как нужно любить, потому что никогда не учился этому в единственно возможной школе, школе опыта.

И теперь Лукас проходил это обучение. Как он предполагал, они с Вероникой вместе проходили Путь Инициации в течение многих жизней, пока он не сошел с Тропы и их дороги затем не разошлись; но теперь, когда она вновь появилась на сцене его жизни, старое влияние вновь заявило о себе и он медленно возвращался обратно на Путь. Его эволюция дошла до точки – на той дороге, которой его душа шла сквозь вечность – где боковая дорога, которая шла как бы по сельской местности, вдруг свернула на дорогу Пути Правой Руки. Оккультисты знают, что периодически встречаются такие перекрестки, которые ведут с Пути Правой Руки на Путь Левой, с Пути Света на Путь Тьмы, и наоборот; те, кто идут Путем Света, Путем Правой Руки, как его называют, периодически подвергаются соблазну свернуть на эту опасную короткую тропу к силе, которая ведет их на Путь Тьмы; те же, кто следует Путем Левой Руки, ровно также получают возможность перейти на Путь Света. Но какой ценой для них самих! Ибо «дорога все время вьется вверх, да, до самого конца».[3] Те, кто посвятил себя злу, подвергаются искушениям точно также, как и те, кто посвятил себя добру; и как чувственные наслаждения манят обратно детей света, так и детей тьмы начинает пугать их одиночество, плод отделенности, которое является обязательным условием их служения; и если в своем одиночестве они образуют связь с кем-то, кто идет Путем Правой Руки, они должны либо заставить его присягнуть темному пути, либо сами будут притянуты к свету. В тот день на дороге Лукас не смог перетянуть Веронику на путь тьмы, ее ранняя подготовка, сильнейшая вещь в мире, оказалась слишком сильной даже для него, не смотря на ту власть, которой он обладал над ней, ибо очень редко бывает так, чтобы те, кто в раннем детстве воспитывался в рамках пусть даже самых поверхностных и простых религиозных учений, взывающих к определенному Имени, целиком попадали под влияние Темных Мастеров. Сельский священник, льющий немного теплой воды на маленькую фигурку в своих руках, ставит печать, которую очень трудно сломать, о чем хорошо осведомлены те, кто имеет дело со скрытой стороной вещей. Лукас, со всем своим интеллектом и образованием, не смог разрушить влияния старой деревенской женщины, учившей маленького ребенка его первым молитвам. Оставим теологам спор о заместительном искуплении, но факт остается фактом – существуют Имя и Знак, которые помогают, когда приходит то темное подводное течение, которое утягивает душу вниз к нечеловеческим ужасам.

Лукас, переживавший кризис в Ложе, был искушен в точности также, как святые, и потерпел неудачу в доказательстве своей темноты; из-за того, что он связал себя узами верности, он отказался от плодов своего с трудом добытого знания ради блага маленькой Вероники; он знал достаточно, чтобы обезопасить себя, но когда настало время испытания, его сердце изменило ему, он не смог извлечь выгоды из собственного предвидения, и он пал, в точности как и святые, жертвой запретной любви. Да, это была эгоистичная любовь, думающая лишь о собственном наслаждении, а вовсе не о благополучии своего объекта; да, его верность Веронике была вызвана лишь страхом потерять ее, а не заботой о ее благе, но все же это была любовь, пусть и прорастающее семя, а не прекрасный цветок.

На следующее утро Лукас в сопровождении Вероники отправился обследовать свое маленькое имение. За исключением лужайки перед домом, вся остальная территория была покрыта зарослями кустов и деревьев, слишком буйными и запущенными. Разбросанные лавры выросли в небольшие деревья, а дубы, беспорядочно и небрежно посаженные и жмущиеся друг к другу, растеряли все свое врожденное достоинство и умудрились создать зловещие сумерки в своей роще. Природа, предоставленная самой себе, никогда не бывает жуткой, но когда человек ухаживает за местом и потом бросает его, оно неизменно вызывает ощущение некоего зла и уныния. Лукас не намерен был приводить в порядок эту территорию, но ему доставляло удовольствие изучать ее ресурсы. Дом в Уокинг, как он знал, был куда более приятным и удобным жилищем, и именно туда он намеревался переехать и

перевезти свои пожитки (в последний пункт он включал и Веронику) сразу же после того, как будут улажены все формальности.

Лишь след от телеги отделял эти земли от реки, и поскольку граница была отмечена единственной нитью провисшей и ржавой проволоки, разделение было больше юридической фикцией, чем актуальным фактом. Многие деревья повалились и лежали на земле, медленно истлевая, и на один из таких стволов странники и уселись, глядя сквозь зеленые сумерки на затененную реку, ибо в этом месте дно углублялось и берега сужались, и река бежала через ущелье под нависающими над ней деревьями. Временами в воду плюхалась полевка; временами, словно голубой блик, по узкой полосе солнечного света в центре реки резко проносился зимородок, а Лукас рассказывал Веронике о жизни в целом и своей собственной жизни в частности.

Вероника, хоть и была неразговорчива (что в глазах Лукаса отнюдь не было недостатком), была превосходным слушателем, ибо обладала быстрым и восприимчивым умом, способным схватывать значение любых новых идей; и мудро и почти незаметно кивая головой, она обдумывала и запоминала те идеи о людях и явлениях, которые были ей представлены. Впервые она слушала учение о бессмертии души, доведенное до логического завершения, поскольку Лукас бойко рассказывал о прошлых жизнях и их влиянии на настоящую, говоря об этих вещах с легкой фамильярностью, указывающей на то, что они были частью привычного содержимого его сознания; он не стал рассуждать о жизни после смерти, поскольку, как он выразился, «был привычен к смерти, хотя так и не привык рождаться; рождение всегда было некоторым шоком». Для него смерть была чем-то вроде эмиграции – серьезной проблемой для бедняка, но всего лишь интересным и захватывающим приключением для человека, богатого знанием. Однако он категорически возражал против преждевременной смерти, но не потому, что боялся ее, а из-за времени, которое требовалось на то, чтобы подготовить новое тело к служению; нужно было снова пройти через невыносимую скуку младенчества, детства и юности, прежде чем желанная зрелость сможет принести свои плоды.