Снежные люди - Ахмедхан Абу-Бакар

Касум оделся потеплее: ведь отправлялся не на цитрусовый юг, а к вечным снегам Дюльти-Дага. Дорогу он знал: и родители Касума были оттуда родом, да и ему самому приходилось посещать Шубурум по редакционным делам. Однажды редактор поручил ему проверить одно письмо из Шубурума. Этот случай он хорошо помнит: не раз рассказывал со смехом товарищам по работе. В Шубуруме на гудекане он встретил Кара-Хартума и сказал:

— Я как раз к тебе.

— Ко мне?! — удивился Кара-Хартум: еще никогда к нему не приезжали из города.

— Да, в редакцию поступил материал о тебе.

— Материал?

— Да.

— Слышите вы, люди, а? Обо мне прислали материал в редакцию. Вот народ! Ну что я такого сделал, чтоб обо мне писали? Наверняка это о том, что я женился на молоденькой, да? Ну скажи ты честно: кто же не любит молодых? Вот спроси нашего почтенного старика Али-Хужу: женился бы он, если б за него согласилась выйти наша красавица Айшат? А?

— Конечно, женился бы! — воскликнул Али-Хужа.

— А я б и от старой вдовы не отказался, — грустно вставил тогда горбун-парикмахер.

— Слышишь ты, газетчик, что люди говорят? А?

— Да. Но написали не об этом.

— А о чем же? Что уклоняюсь от колхозных работ? Так я же охотник, не умею ковыряться в земле…

— Нет, и не о том…

— А-а, теперь догадываюсь! Наверное, о том, что, когда достраивал саклю, лес рубил. Да? И кто бы подумал, что о таком пустяке люди станут писать в газету! Нет, ты скажи, кто написал эту кляузу?

— Нет, нет, и не об этом, дорогой Кара-Хартум! — сказал тогда Касум.

— Тогда я что-то ничего такого не припоминаю, о чем могли бы писать.

— А может быть, — вмешался Хужа-Али, — написали о том, что ты вместо горной куропатки подстрелил соседскую курицу?

— Это была случайность! — возразил Кара-Хартум. — А впрочем, шайтан их знает. В наш просвещенный век, век бумаги, все может быть: бумага стерпит. Так неужели написали о курице?!

— Нет, — сказал Касум, — не о курице… Ты на прошлой неделе, говорят, убил трех волков. Правда?

— Да. А что в этом плохого? Убил трех волков. Что ж тут худого? Вот народ, вот народ! Чем умнее становятся, тем хуже делаются. Все стали грамотными. А что будет дальше? Раньше люди не находили слов даже, чтобы сказать о любви. А теперь — пожалуйста, пиши на бумаге, передавай записки девушке. Тьфу! Какая безнравственность, — бумага, видите ли, не краснеет… Да, я убил трех волков, и шкуры сдал, куда следует, и получил вознаграждение — столько, сколько положено и ни на копейку больше. Понятно?

— Да, понятно! — ответил Касум и усмехнулся.

— Ты чего смеешься?

— Да так просто…

Тогда и познакомился Касум с колхозным охотником Кара-Хартумом, о котором в газету написал доброе слово, что вот, мол, он избавил общественный скот от трех жестоких врагов.

К самым высотам Касум подъехал на попутных машинах, а дальше надо было идти пешком. Нелегко пришлось корреспонденту: горные тропы и дороги были уже под снегом, кое-где завалены камнями, обвалами, а местами обрушились. Кое-где пришлось пробираться на четвереньках, а то и ползком. Хорошо, что он надел грубую, с шипами, обувь альпиниста. Лохматая заячья ушанка и медвежья шуба надежно укрыли от холода, а чем выше поднимался Касум, тем злее становился мороз. Под шубой корреспондент прятал надежного друга — фотоаппарат «ФЭД», которым надеялся заснять самого снежного человека.

Когда солнце, опускаясь, коснулось горных вершин, Касум был уже на Шайтан-перевале и здесь немного отдохнул, в той самой похожей на караван-сарай постройке, где обычно отдыхали дорожные рабочие. Уже совсем стемнело, когда Касум увидал тусклые огни Шубурума.

Надо было прежде всего где-то устроиться на ночлег, и, миновав на окраине аула у дороги свежую могилу с каменным памятником, Касум постучался в первую же саклю. Никто не отозвался. Постучался во вторую — снова глухое безмолвие. И в третью не смог достучаться… «Да что ж это такое?! — испугался Касум. — Неужели люди внезапно покинули аул? Неужели ни одна дверь не откроется передо мной? Но если хозяева уехали, отчего же заперты двери?» Встревоженный, Касум медленно шел по тесным проулкам…

Могла ли Айшат не верить отцу, человеку, которому уже двадцать лет шубурумцы доверяют руководить сельсоветом? А ведь отец сам видел каптара… Пусть издали, но все-таки видел. Горцы говорят: «Что видел — правда, что слышал — ложь». И девушке вдруг стало страшно. Айшат проворно вскочила с тахты и заперла дверь сакли. Не успела отойти, кто-то негромко постучал. Мгновенно Айшат оглядела комнату, схватила со стены отцовский кинжал, вынула из ножен. Стук повторился, тихий голос сказал за дверью:

— Открой, это я!

— Кто ты?

— Да я, Хамзат.

— Нет, нет, это по твой голос.

— А чей же?

— Если это вправду ты, Хамзат, то скажи…

— Что сказать?

— Скажи… Скажи: животные болеют гипертонией?

— Нет.

— На самом деле это ты, Хамзат?

— Да, я. Открой.

— Ну что тебе? Зачем стучишься, когда я одна?

— А мне больше никто и не нужен. Хочу сказать тебе пару слов.

— Ну, говори, я слушаю.

— Открой же, Айшат.

— Нет, я одна…

— Я должен сказать тебе очень, о-чень важное…

И Айшат не устояла… О, скольких женщин погубило любопытство и скольких оно еще погубит!

Хамзат вошел, прикрыл дверь, оглядел девушку. Взгляд его показался Айшат странным.

— Ну, что ты хотел мне сказать? — спросила она, отступая в глубь комнаты.

— Зачем этот кинжал?

— Он тебе не мешает.

— Нет, но…

— Говори же скорее! Люди могут вернуться. Что подумают, если застанут нас наедине…

— Я долго искал случая побыть с тобой наедине! Айшат…

— Что?

— Я люблю тебя, Айшат, — промолвил Хамзат, подходя ближе.

— Нет, нет, не говори мне этого…

— Говорю и буду говорить. Хватит! Я долго терпел.

Хамзат попытался обнять девушку, но Айшат приставила кинжал к его груди.

— Не смей!.. Хамзат, не теряй рассудка! Уходи. Уходи прочь!

— Нет, Айшат, не уйду.

— Отец может вернуться.

— Пусть. Пусть все знают, что ты моя, только моя!

— Но я не люблю тебя.

— Ничего, полюбишь… — и Хамзат ловко схватил руку девушки, стиснул — и кинжал выпал.

— Негодяй, мерзавец, скотина! Ты сошел с ума, Хамзат! Что ты делаешь? Прочь отсюда! Уходи! Насилием не заставишь меня полюбить…

— Полюбишь!

— Скотина! Люди, спасите!

И тут на пороге появился запорошенный снегом Касум. Он стучался еще в несколько домов, не достучался, а теперь услышал голоса и вошел.

— Узнаю тебя, край необузданных чувств! — громко воскликнул Касум.

И теперь, когда уже пришла помощь, Айшат вдруг потеряла сознание, тяжело повисла на руках Хамзата. И Хамзат испугался, побелел, как снег.

— Айшат, Айшат! Что с тобой?! — лепетал он растерянно.

— Эй, что это? Двадцатый век — и Проспер Мериме?! — воскликнул Касум. Он мгновенно сбросил шубу и шапку: чтоб не помешали, если придется схватиться с насильником.

— Кто там вошел? — сказал Хамзат. — Помоги ее положить на тахту, ей плохо.

— Ты ее убил? — грозно спросил Касум, приближаясь. И тут Хамзат увидал перед собой чужого, незнакомого человека в хорошем костюме: горожанина. От страха у него затряслись губы: конечно, прибыл снизу представитель Советской власти к Мухтару!

— Не говори так! — возразил Хамзат.

— А кинжал зачем выхватил?

— Кинжал? — Хамзат взглянул и увидел лежащий на полу кинжал.

— Да! Кинжал.

— Ну-ка помоги уложить ее на тахту… Просто беда: вот-вот вернется отец.

Касум помог.

— Да она же почти мертва… Что ты сделал?

— Я… ничего. Право, ничего… — Хамзат рванулся к двери, но Касум удержал.

— Нет, братец, так не выйдет! Останься и жди суда.

— Я не убивал ее. Я сказал ей только — «люблю!».

— А она любила тебя?

— Н-не знаю…

— Все понятно: преступление на почве ревности. Эх, ишачья голова, разве ты не знал, что со словом «люблю» надо обращаться, как с космической пылью, осторожно? Да и вообще лучше не обращаться: любовь должны понимать без слов!

— Не мог же я знать, что она так… расстроится?! Я сейчас, я…

На этот раз Касум не успел задержать Хамзата.

Корреспондент стоял посреди комнаты в сомнении. Если сейчас войдут люди, они подумают, что виноват он, Касум, в том, что здесь произошло. А в то же время разве можно оставить девушку, когда она, быть может, нуждается в неотложной помощи.

Касум подошел ближе и вздрогнул: Айшат была действительно красива, а теперь, в обмороке, когда исчез яркий грубоватый румянец, она сделалась воистину прекрасна… Невольно робея перед красотой, Касум коснулся ее руки ощутил равномерное тихое биение пульса.