Лошади в океане - Борис Слуцкий

Комиссия по литературному наследству

Что за комиссия, создатель?Опять, наверное, прощенИ поздней похвалой польщенКакой-нибудь былой предатель,Какой-нибудь неловкий друг,Случайно во враги попавший,Какой-нибудь холодный труп,Когда-то весело писавший.

Комиссия! Из многих вдов(Вдова страдальца — лестный титул!)Найдут одну, заплатят долг(Пять тысяч платят за маститых),Потом романы перечтутИ к сонму общему причтут.

Зачем тревожить долгий сон?Не так прекрасен общий сонм,Где книжки переиздадут,Дела квартирные уладят,А зуб за зуб — не отдадут,За око око — не уплатят!

«Надо, чтобы дети или звери…»

Надо, чтобы дети или звери,чтоб солдаты или, скажем, бабык вам питали полное доверьеили полюбили вас хотя бы.

Обмануть детей не очень просто,баба тоже не пойдет за подлым,лошадь сбросит на скаку прохвоста,а солдат поймет, где ложь, где подвиг.

Ну, а вас, разумных и ученых, —о высокомудрые мужчины, —вас водили за нос, как девчонок,как детей, вас за руку влачили.

Нечего ходить с улыбкой гордоймногократно купленным за орден.Что там толковать про смысл, про разум,многократно проданный за фразу.

Я бывал в различных обстоятельствах,но видна бессмертная душалишь в освобожденной от предательства,в слабенькой улыбке малыша.

«Много было пито-едено…»

Много было пито-едено,много было бито-граблено,а спроси его — немедленнореагирует: все правильно.

То ли то, чтограблено-бито,ныне прочношито-крыто?

То ли красная эта рожабольше бы покраснеть не смогла?То ли слишком толстая кожа?То ли слишком темная мгла?

То ли в школе плохо учили —спорт истории предпочли?То ли недоразоблачили?То ли что-то недоучли?

Как в таблице умножения,усомниться не может в себе.Несмотря на все поношения,даже глядя в глаза судьбе,говорит:— Все было правильно.— Ну, а то, что бито-граблено?— А какое дело тебе?

Что почем

Деревенский мальчик, с детства знавшийчто почем, в особенности лихо,прогнанный с парадного хоть взашей,с черного пролезет тихо.Что ему престиж? Ведь засухавысушила насухополсемьи, а он доголодал,дотянул до урожая,а начальству возражая,он давно б, конечно, дубу дал.

Деревенский мальчик, выпускниксельской школы, труженик, отличник,чувств не переносит напускных,слов торжественных и фраз различных.Что ему? Он самолично виделтот рожон и знает: не попрешь.Свиньи съели. Бог, конечно, выдал.И до зернышка сгорела рожь.

Знает деревенское дитя,сын и внук крестьянский, что в крестьянственоне не прожить: погрязло в пьянстве,в недостатках, рукава спустя.Кончив факультет филологический,тот, куда пришел почти босым,вывод делает логическиймой герой, крестьянский внук и сын:надо позабыть все то, что надо.Надо помнить то, что повелят.Надо, если надо,и хвостом и словом повилять.

Те, кто к справедливости взывают,в нем сочувствия не вызывают.Тех, кто до сих пор права качает,он не привечает.Станет стукачом и палачомдля другого горемыки,потому что лебеду и жмыхиели точно знает что почем.

«Без лести предал. Молча…»

Без лести предал. Молча.Без крику. Честь по чести.Ему достало мочипредать без всякой лести.

Ему хватило волине маслить эту кашу.А люди скажут: «Сволочь!»Но что они ни скажут,

ни словом, ни полсловомсебя ронять не стал онперед своим уловом,несчастным и усталым.

Сон — себе

Сон после снотворного. Без снов.Даже потрясение основ,даже революции и войны —не разбудят. Спи спокойно,человек, родившийся в эпохувойн и революций. Спи себе.Плохо тебе, что ли? Нет, не плохо.Улучшенье есть в твоей судьбе.Спи — себе. Ты раньше спал казнеили мировой войне.Спал, чтоб встать и с новой силой взяться.А теперь ты спишь — себе.Самому себе.Можешь встать, а можешь поваляться.Можешь встать, а можешь и не встать.До чего же ты успел устать.Сколько отдыхать теперь ты будешь,прежде чем ты обо всем забудешь,прежде чем ты выспишь все былье…Спи!   Постлали свежее белье.

Иванихи

Как только стали пенсию давать,откуда-то взялась в России старость.А я-то думал, больше не осталось.Осталось.В полусумраке кроватьдвуспальная.По полувековойпривычкеспит всегда старуха справа.А слева спалпо мужескому правуее Иван,покуда был живой.

Был мор на всех Иванов на Руси,что с девятьсот шестого были года,и сколько там у бога ни проси,не выпросила своему Ивану льготу.

Был мор на год шестой,на год седьмой,на год восьмой был мор,на год девятый.Да, тридцать возрастов войне проклятойпонадобились.Лично ей самой.С календарей обдергивая дни,дивясь, куда их годы запропали,поэтому старухи спят одни,как молодыми вдовушками спали.

«Брошенки и разводки…»

Брошенки и разводки,вербовки, просто молодкис бог весть какой судьбой,кто вам будет судьей?

Вы всю мужскую работуи женскую всю заботу,вы все кули Землистащить на себе смогли.

Зимы ходили в летнем,в демисезонном пальто,но голубоватые лентыносили в косах зато.

И трубы судьбы смолкают,а флейты — вступают спеша,и, как сухарь отмокаетв чаю, —   добреет душа.

Евгений

С точки зрения Медного Всадникаи его державных копыт,этот бедный Ванька-Невстанькавпечатленья решил копить.

Как он был остер и толков!Все же данные личного опытаповерял с точки зрения топота,уточнял с позиций подков.

Что там рок с родной стороноюни выделывал, ни вытворял —головою, а также спиноюпонимал он и одобрял.

С точки зрения Всадника Медного,что поставлен был так высоко,было долго не видно бедного,долго было ему нелегко.

Сколько было пытано, бито!Чаще всех почему-то в негогосударственное копытобило.Он кряхтел, ничего.

Ничего! Утряслось, обошлось,отвиселось, образовалось.Только вспомнили совесть и жалость —для Евгения место нашлось.

Медный Всадник, спешенный вскоре,потрошенный Левиафан,вдруг почувствовал: это гореискренне. Хоть горюющий пьян.

Пьян и груб. Шумит. Озорует.Но не помнит бывалых обид,а горюет, горюет, горюети скорбит, скорбит, скорбит.

Вечерами в пивной соседнейэтот бедныйи этот Медный,несмотря на различный объем,за столом восседают вдвоем.

Несмотря на судеб различность,хвалят культи хвалят личность.Вопреки всему,несмотряни на что,говорят: «Не зря!»

О порядке и дисциплинеМедный Всадник уже не скорбит.Смотрит на отпечаток в глинечеловеческоймедных копыт.

«Бывший кондрашка, ныне инсульт…»