Поднятые до абсолюта (СИ) - Денисова Ольга

Лекарь жил в одном с ним доме, в пяти минутах ходьбы от места схватки — Зимич недолго думая взвалил отяжелевшее тело охотника на плечо и потащил к себе домой.

Да, он был пьян, поэтому лекарю пришлось подняться с постели, впрочем, как и всем его соседям: стучал Зимич громко и настойчиво. Окровавленное лицо не произвело на лекаря впечатления, он уже хотел захлопнуть дверь, когда Зимич скинул к его ногам свою непосильно тяжелую ношу.

— Вот. Посмотри.

Сначала лицо лекаря потемнело от испуга, он шагнул назад, и Зимич вдруг понял, что того напугало: зараза. Но, видно, любопытство пересилило страх, лекарь нагнулся к лицу охотника, а потом скроил недовольную и презрительную мину.

— Ну и чего ты его сюда притащил? Обморок у него, просто обморок. От голода это. Забирай его отсюда. Ни днем ни ночью от вас покоя нет.

От голода?

Зимич не знал голода: род Огненной Лисицы был в меру знатен и в некотором смысле богат. Не сказочно, конечно (и кое-кто даже называл его захудалым), но вполне достаточно для того, чтобы и во времена мора его отпрыск не испытывал нужды. Отец Зимича не баловал, передавая деньги поверенному, который платил за комнату в хорошем доме, за учебу, покрывал расходы на покупку еды и одежды. В руки непутевого наследника попадало совсем немного денег, и расчет отца был верен: Зимич за год мог бы промотать все состояние родителя. Однако гордость такое положение все же уязвляло, поэтому Зимич никогда не просил денег сверх положенного, из всех передряг выкручивался сам.

Охотник был совсем молоденьким, лет семнадцати, не больше, — в драке Зимич этого не разглядел. Но когда тот оказался лежащим на его постели и первые лучи солнца заглянули в окно, стало очевидно: он дрался с мальчишкой. Да, с крепким и ловким мальчишкой, но…

Зимич поднес к губам охотника бутылку с вином и не ошибся: тот пришел в сознание, едва вино смочило ему губы. Взгляд его недолго оставался мутным, но когда парень с грозным рыком рванулся с постели, Зимич сунул ему под нос ломоть хлеба, щедро политого медом. И мальчишка не устоял, забыв о гордости и мести. А потом, запихав в себя половину ломтя, остановился вдруг, поперхнувшись, и… расплакался. Зимич в первый раз увидел плачущего охотника, они никогда не плакали. Они даже от сильной боли никогда не стонали: любая слабость считалась для них позором. Слезы текли у парня по щекам, а он не вытирал их, только вздрагивал и… словно ужасался самому себе.

— Я никому не скажу, — Зимич поднялся со стула и нарочно отвернулся к окну. Забавные игры с охотниками вдруг показались ему чересчур жестокими.

Прошло не меньше пяти минут, прежде чем парень заговорил.

— Почему ты… не убил меня? — голос его дрогнул.

Охотник предпочел бы смерть жалости? Неужели парни из Леса на самом деле считают эти поединки смертельными?

— А ты разве не понял? — Зимич оглянулся и сделал искреннее, серьезное лицо. — Мы же теперь братья!

— Как? — недоуменно спросил охотник.

— Неужто ты не знаешь, что если кровь врагов в бою смешивается, они становятся побратимами? — Зимич никогда не слышал ни о чем подобном, поэтому выдумывал «обычай» на ходу и теперь лихорадочно искал кровь на теле противника. И нашел: тот в драке порезал ладонь.

Парню было стыдно признаться в неведенье, поэтому он лишь уточнил:

— А… наша кровь смешалась?

— Конечно. Неужели ты не заметил? Сам же хватал меня за волосы, — Зимич пальцем показал на рассеченную бровь, — рана к ране. Я сразу почувствовал, что ты теперь мой брат. А ты разве нет?

— Да. Я тоже… — Охотник задумался и добавил уверенней: — Я так и думал. Еще когда ты свой нож выбросил, я уже тогда подумал…

Охотника звали Митко́, у него было двое старших братьев и маленькая сестренка. Зимич выгреб все оставшиеся деньги и сбегал на рынок, набрав побольше снеди: хлеба, сыра, сливок, меда. Получился целый мешок.

— Твоя родня теперь и мне родня… — убеждал он названого братца. — Бери, у родственника брать не стыдно. Может так случиться, и ты мне когда-нибудь поможешь. Братья должны друг другу помогать.

Зимич и предположить не мог, что словно в воду глядит: ну чем отпрыску рода Огненной Лисицы мог помочь голодный и оборванный охотник?

После этого он больше не ходил задирать лесных людей. И не обращал внимания на шуточки друзей, которые обвиняли его в трусости.

А в ноябре случилась эта ерунда с дочкой булочника. Если бы ее братья грозили Зимичу смертью! Он бы выбрал смерть. Сначала она ему очень нравилась. Он даже думал, что любит ее. И писал ей стихи. Впрочем, он всем своим возлюбленным писал стихи, за это они любили его еще крепче. Но через два месяца Зимич разглядел (в который раз!) в нежной голубке курицу-наседку, разочаровался, охладел и порвал с ней всякие отношения. Не тут-то было! Курица-наседка показала себя настоящей орлицей, когтями впившейся в добычу: объявила себя беременной и потребовала ни много ни мало — жениться! Казалось бы, кто может приневолить его жениться на какой-то дочке булочника? Ан нет, булочник и его сыновья устроили громкое разбирательство, спасая репутацию дочери: не от какого-то приблуды забеременела, от потомка знатного рода. Даже если бастард родится, а все ж кровь Огненной Лисицы!

Поверенный отца денег дать отказался — булочник бы деньги взял, в этом Зимич не сомневался и даже мог примерно прикинуть цену «спасения» репутации непутевой девицы. Зимич написал отцу (в первый раз со столь унизительной просьбой!), но снова получил обидный отказ: тот ответил, что о чести семьи надо было думать раньше, и предложил жениться. На дочке булочника? На этой курице, которая не умела даже читать? Отец писал, что любую невестку примет с радостью, что женитьба пойдет Зимичу на пользу, — другого способа образумить сына он не видит.

Разобидевшись на весь мир, Зимич решил бросить университет и сбежать из Хстова. Навсегда порвать с отцом и зависимостью от него. Собственно, решение это он принимал будучи мертвецки пьяным, но заявил о нем во всеуслышание, так что пути для отступления не оставалось.

Конечно, пытать счастье он собирался в дальних странах, но судьба (верней, закономерность ее течения) распорядилась иначе.

Большинство охотников к середине ноября покинуло Хстов: мороз прогнал поветрие, выжег из домов заразу, и они возвращались к своему жилью. Двигаясь по Южному тракту, Зимич время от времени встречал их семьи: на телегах и тележках, в которые частенько вместо коня был впряжен отец семейства или его старший сын.

Зимичу не хватило денег на хорошую лошадь, битюгом он побрезговал и здраво рассудил, что деньги в ближайшее время ему нужней коня. К тому же того пришлось бы кормить.

В первый же день пути он до крови сбил ноги: сапоги его никак не располагали к долгим путешествиям. Одно дело разгуливать по кабакам или шататься по городу, и совсем другое — идти по дороге лига за лигой. Когда же Зимич, не в силах добраться до ближайшего постоялого двора, присел отдохнуть на поваленном дереве, выяснилось, что и полушубок его, подбитый дорогим и мягким стриженым бобром, не держит тепла: его продувало насквозь на холодном зимнем ветру. До постоялого двора Зимич, конечно, добрался — то давая отдых ногам, то согреваясь быстрым шагом, — но уже глубокой ночью, когда и печи, и ужин давно остыли. Больше всего ему хотелось вина, особенно горячего, но заспанный хозяин поставил перед ним миску с холодной свининой, заплывшей толстым слоем бледного жира, и кружку мутного пива.

В комнате, где кроме Зимича храпели еще трое путешественников, окно было затянуто пузырем, и ветер всю ночь стучал тяжелым ставнем, поддувая в щели. Зимич кутался в тонкое плохо простеганное одеяло и стучал зубами. Доски узкой постели были для вида прикрыты тонюсеньким соломенным тюфяком, а подушка, набитая сеном, колола ухо. Зимич уснул не сразу, убеждая себя в том, что мужчине не пристало бояться трудностей. Но болели разбитые ноги, ныла уставшая спина, от холода сводило живот и выворачивало суставы. Впрочем, на постоялом дворе очень быстро — за несколько часов до рассвета — наступило утро.