Ведь так не делают - Рут Ренделл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут уж Гвендолен нечего было сказать, и, должен признаться, мне тоже. Вас, вероятно, удивляет, чем же, при всей аморальности его облика, привлекал меня Рив. Сейчас уже трудно вспомнить. Обаянием, наверное, и неизменным гостеприимством; тем, как он скорбно рассуждал о собственной жизни, будто это и все, на что ему было надеяться, тогда как моя жизнь, в его глазах была тем идеалом к которому должны стремиться все мужчины; полной беспомощностью в денежных вопросах и восхищением моей финансовой хваткой; манерой вести разговор со мной, будто мы в равной степени светские люди, только я избрал себе лучший путь в жизни. Когда Рива приглашали на одно из наших чопорных сборищ, он неизменно бывал интересным другом, и остроумным собеседником, «воскресителем» уже готовой расстроиться вечеринки, ловким барменом; но прежде всего он единственный из наших доузей, кто не был бухгалтером, управляющим банка, адвокатом, врачом общей практики или служащим компании. Написанные Ривом книги стояли у нас на полках. Наши друзья брали их почитать и рассказывали своим друзьям, что встречались с Ривом Бейкером у нас в доме. Рив придавал нашему дому тот отпечаток, который возносил нас на несколько сантиметров выше уровня буржуазной среды и вызывал к нам интерес.
Вероятно, уже в те дни мне бы следовало спросить себя, а чем же это мы привлекаем Рива.
Около года назад я впервые обратил внимание на холодность, появившуюся в отношениях между Ривом и Гвендолен. Добродушные подшучивания, которыми они обменивались — притворные признания и комплименты с претензией на заигрывание, с его стороны, и робкие, как бы материнские укоры со стороны Гвендолен, — как-то сразу прекратились, когда мы оставались втроем, они разговаривали друг с другом, прибегая к моему посредничеству, словно я был у них переводчиком. Я справился у Гвендолен, не обидел ли Рив ее чем-нибудь. Судя по выражению ее лица, этот вопрос застал ее врасплох.
— С чего это ты взял?
— Мне кажется, в присутствии Рива ты постоянно раздражена.
— Прости, — ответила она. — Я постараюсь быть поприветливей. А я и не заметила, что изменилась.
Ее отношение ко мне тоже стало другим. Порой она отстранялась, когда я ее касался, и, хотя она мне никогда не отказывала, в исполнении ею супружеских обязанностей появилась какая-то апатия.
— Что происходит? — спросил я ее после того, как сам вдруг «опозорился», что, будучи беспрецендентным, сильно меня встревожило.
Она ответила, что ничего особенного, и добавила:
— Просто мы стареем. Нельзя ожидать, что все всегда будет так, как-будто мы только что поженились.
— Ради Бога! — воскликнул я. — Тебе всего тридцать пять, а мне тридцать девять. До старческого слабоумия нам еще далеко.
Гвендолен с несчастным видом вздохнула. Она стала задумчивой, характер у нее испортился. Хотя в присутствии Рива она почти не открывала рот, а в его отсутствии, однако, она только о нем и говорила, пользуясь любым предлогом, чтобы потолковать о Риве и высказать свои предположения относительно его характера. И она почему-то казалась недовольной, когда в десятую годовщину нашей свадьбы от Рива пришла поздравительная открытка, адресованная нам обоим. Я, разумеется, послал жене розы. В конце недели я обнаружил, что куда-то запропостилась квитанция оплаченного мною счета, а поскольку я бухгалтер, я стараюсь быть в таких вещах осмотрительным. Полагая, что я нечаянно ее выбросил, я перерыл нашу корзину для использованной бумаги. И я ее-таки нашел, но я также обнаружил там свою поздравительную открытку, которую я послал Гвендолен вместе с цветами.
Все это не ускользнуло от моего внимания, но в том-то и беда, что я лишь подмечал эти явления, но мне явно не доставало жизненного опыта, чтобы привести все к общему знаменателю и сделать необходимые выводы. В мирских делах я разбирался не настолько, чтобы догадаться, почему, когда бы я ни позвонил пополудни, моей жены не оказывалось дома, или почему она постоянно покупала себе новые наряды. Я лишь подмечал это, я терялся в догадках, но это и все.
В Риве я тоже заметил кое-какие перемены. Прежде всего, он перестал разглагольствовать о своих подружках.
— Наконец-то он взрослеет, — заметил я Гвендолен.
Она тепло, с энтузиазмом в голосе ответила:
— Мне кажется, что так оно и есть.
Но Гвендолен ошибалась. То, что я принял за холостяцкую жизнь Рива, продолжалось всего три месяца. Но на этот раз, когда он заговорил о своей новой подружке, он рассказал о ней мне одному. Как-то вечером в пятницу на пабе за стаканчиком виски он доверительно рассказал мне о ней, об этой «изумительной цыпочке», двадцати лет отроду, которую он снял на одной из вечеринок неделей раньше.
— Это ведь ненадолго, Рив, — заметил я.
— Искренне надеюсь, что так. Кому оно нужно, чтоб надолго?
И уж, безусловно, не Гвендолен. Когда я сообщил ей об этом, она сперва отнеслась к этому с недоверием, затем пришла в ужас. Когда я выразил сожаление, что рассказал ей об этом, поскольку «отступничество» Рива так ее огорчило, она резко меня оборвала, заявив, что не желает больше разговаривать на эту тему. Гвендолен стала еще раздражительней, взвинченей и к тому же впала в уныние. Она буквально подпрыгивала, когда звонил телефон. Раза два-три я, вернувшись домой, не находил там ни жены, ни готового обеда; затем приходила жена, вся какая-то разбитая, и объясняла, что выходила прогуляться. Я показал Гвендолен нашему врачу, он прописал ей транквилизаторы, а от них настроение у нее совсем упало.
С Ривом я не виделся целую вечность. Затем вдруг, как гром среди ясного неба, он позвонил мне на работу и сообщил, что отбывает на три недели на юг Франции.
— Это при Ваших-то финансовых затруднениях? — удивился я.
Мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем мне удалось убедить Рива в январе уплатить подоходный налог — этим делом он занимался раз в полгода, — и я знал, что пока он не получит в мае аванс под свою новую книгу, он фактически банкрот.
— А Вам не кажется, что юг Франции слишком дорогое удовольствие?
— Как-нибудь выкарабкаюсь, — ответил Рив. — Управляющий банком — один из моих почитателей. Он позволит мне превысить кредит.
Гвендолен известие от отъезде Рива на отдых, казалось, нисколько не удивило. Рив уведомил меня, что отбывает один — с «изумительной цыпочкой» давно покончено, и Гвендолен сказала, что по ее мнению, Риву и в самом деле не мешает отдохнуть, тем более, что там, как она выразилась, ему не будут докучать все его подружки.
Когда мы познакомились с Ривом, он снимал квартиру, но я убедил его купить себе подобную — для надежности и в качестве помещения капитала. Жилище это, известное под громким названием «квартира-сад», располагалось на самом деле в полуподвальном помещении цокольного этажа одного большого викторианского дома на Бейсуотер. Обычно мой маршрут на работу не проходил по улице, где жил Рив, но иногда, при интенсивном движении, мне приходилось делать крюк и проезжать мимо его дома. Как-то утром, недели две спустя после отъезда Рива, я тоже проезжал мимо и, естественно, посмотрел на его окно. По-моему, проезжая мимо, каждый бы взглянул на дом своего друга, даже если бы знал, что того нет дома. Спальня Рива выходила на улицу — была видна только верхняя половина окна, нижнюю же скрывала трава газона. Я заметил, что шторы задернуты. Не очень-то осмотрительно, приманка для воров, но потом совершенно об этом позабыл. Однако два дня спустя я снова проезжал утром мимо, на этот раз — из-за затора на улице —- очень медленно, и снова взглянул на окно Рива. Теперь шторы были задернуты не так плотно, между ними оставался зазор шириной дюймов в шесть. Чем бы вор ни занимался, маловероятно, чтобы он открывал шторы. О ворах не могло быть и речи, и я решил, что Рив, наверное, вернулся раньше намеченного срока.
Убедив себя, что все равно опоздаю на работу, если буду пробиваться через эту пробку, я быстро припарковал машину у платной стоянки. Пойду к Риву, подумал я, пусть сварит мне чашечку кофе. Однако, на мой стук никто не отозвался, зато, когда я снова взглянул на окно, я чуть ли не на сто процентов был уверен, что шторы кто-то сдвинул, причем в последние десять минут. Я позвонил женщине этажом выше. Она спустилась вниз в халате.
— Простите за беспокойство, — сказал я. — Вы, случайно, не знаете, вернулся ли мистер Бейкер?
— Раньше субботы он не вернется, — ответила она.
— Вы уверены?
— Что за вопрос, — раздраженным тоном ответила она. — В понедельник я сунула ему под дверь записку, и если бы он возвратился, он бы тут же поднялся ко мне забрать посылку, которую я за него получила.
— Вы не знаете, он уехал на машине? — спросил я.
—Разумеется, на машине. А в чем дело? Что он натворил?
Я ответил, что, насколько мне известно, он ничего не натворил, и она захлопнула дверь у меня перед носом. Тогда я прошел по дороге к стоящим в ряд частным гаражам. Сквозь матовое оконце в двери гаража было плохо видно, но все же я убедился, что зеленоватый «фиат» Рива на месте. Теперь я твердо знал: Рив никуда не уезжал. Я хмыкнул, представив себе, как все эти недели Рив скрывается в собственной квартире, питаясь продуктами из морозильника, а большую часть времени проводит в комнатах с окнами во двор, обнесенном высокой стеной, там никто не заметит, горит у него свет или нет, будь то день или ночь. Ну, что ж,—подумал я, доживем до субботы, и представил себе, как я буду подробно расспрашивать Рива о его поездке, расставляя ему небольшие ловушки, пока даже он, обладающий писательским воображением, не будет вынужден признать, что никуда не уезжал.