Вернись, колибри! - Оле Кай

Я их не осуждаю. Думаю, что и сама жила бы в удовольствие, позволительное в так стремительно преходящие дни юности.

Моя юность несколько прозаичней…

Порой в наш старый дом, поражающий своими просторами, приходят женщины из социальной службы. Что о них сказать? Приходить – это их прямая обязанность. Они действительно делают это, потому что вынуждены. Когда ты практически обездвижен, начинаешь внимательней читать эмоции на лицах собеседников. Вынужденность – единственная эмоция на лицах этих дам. И я им не завидую – подружиться со мной на самом деле сложно.

И каждый раз от них я слышу почти одно и то же. Но сегодня прозвучало что-то новенькое. Моя наставница просто вышла из себя, узнав, что я грублю бабуле и совсем не помогаю по дому.

– Посмотри, как живут другие! – её голос взметнулся в верхний регистр, переходя на повышенные тона.

Я всё ждала, когда же обозначится пик этой несдержанности, этого чиновничьего снобизма, этого абсолютного нежелания хотя бы на миг вспомнить себя подростком и понять мои чувства. Я ждала, когда она сорвётся и, в конце концов, произнесёт это слово. Нет, что вы, в этом слове нет ничего постыдного – оно бесконечно звучит во всяких конкурсных положениях, документальных постановлениях, оно на устах у тысяч-тысяч людей на всей планете. Но для меня в его звучании есть проблема.

– …Они участвуют в соревнованиях! Защищают честь нашего района! А какие у них получаются поделки – не каждый способен смастерить такую красоту и двумя руками. А они умудряются одной! – в конце своей тирады, не найдя отклика в моих глазах, она не выдерживает и восклицает: – Инвалиды нашего города известны во всей республике! Наша молодёжь – это творческие развитые люди. Они следят за своим здоровьем, участвуют в спортивных состязаниях. Они талантливы – поют, рисуют, пляшут! А ты…

– Уж простите, – каюсь я, не скрывая иронии, – я бы с радостью ушла из вашего инвалидного общества, дабы не портить статистику по району. Но, увы, на одной ноге далеко не ускачешь. Кстати, вы пробовали?

– Что? – возмущаются моему хамству.

Как можно было ей – поборнице справедливости, ревностной защитнице прав всех, кто ограничен физически, – задавать такие неподобающие вопросы? Возмущение отпечаталось в гряде морщин на застывшем чопорном лице.

Ничего-то она не понимает. Разве инвалид – это тот, кто не может ходить? Нет, поверьте, всё куда сложнее. Инвалид – это тот, кто не способен к милосердию. Вы подумайте, её жертва – это бумажки, отчёты для бога всей её жизни – управления социальной поддержки. И убогая бумажная жертва куда важнее для этой идолопоклонницы, чем сочувствие. Ведомство кормит её, а она ему служит, боясь развить в сердце хоть каплю любви к подопечным. Но, думаю, тот, кто живёт там, куда нам не допрыгнуть, отвергнул бы её со всеми кипищами отчётов о проделанной работе, не поставив ей в цену ни гроша. И я его понимаю. Он желает увидеть братскую любовь между своими детьми, а не дикие войны. В которых они якобы пытаются защитить Бога. Люди ставят десятки свеч перед иконами, а потом возвращаются домой и в семейных склоках срываются на близких. Они просят прощения у Бога, когда им плохо, но сами затаивают обиду на других не на один день и даже год. Они не могут пообщаться, послушать сердцем, проявить искреннее участие – им проще заполнить бумажку, пресловутый документ с пометкой «инвалидность».

Вы знаете, что значит слово «invalidus»? Если нет, то в этом нет ничего зазорного – в вашей карточке ведь нет пометки с этим словом. Я раньше тоже не задумывалась о значении латыни. «Бессильный» и «недействительный» – вот что оно значит. Ах, эта грубоватая, уставшая от бесконечных походов по своим подопечным женщина назвала меня «инвалидом». Я настолько бессильна? Я недействительна?

Мне хотелось бы спорить с ней, огрызаться, сопротивляться, потому что глубоко внутри себя ощущаю мощную энергию, зарытую под всеми пластами моего мировосприятия. Но не могу позволить этой энергии прорваться на поверхность, потому как не вижу для этого ни одного стоящего мотива. Но поспорить-то хочется.

– Скажите, вы пробовали скакать на одной ноге хотя бы час? – вырывается из меня саркастическое замечание, – или нет: лучше неделю! О-о-о! О чём речь! Давайте мы с вами днями напролёт будем скакать на одной ноге? Можно держаться за руки, если боитесь упасть. Это же просто отличная идея! Хотя нет… За руки держаться не получится. Ведь вы тогда совсем будете «недействительны» – не сможете развиваться творчески. И тогда ваша отчётность пострадает. Лучше одной рукой вы возьмёте кисть, окунёте её в акварель и нарисуете чудо-картину. А после мы отправим её на выставку. Все будут останавливаться возле вашего рисунка, прикреплённого кнопкой к деревянному стенду, и восхищаться. И, конечно, вам это будет премного льстить. А я своей свободной рукой изобрету машину времени, чтобы вернуться в прошлое, где две ваши целёхонькие ноги и думать не думали переступать порог моей комнаты.

– Ты что себе позволяешь! – прогремел взрыв.

Я-то думала – начнёт жалеть, но она рассвирепела:

– У всех в этом мире свои проблемы! Кому сейчас легко! Думаешь, так просто прожить с тремя копейками в кармане? Ты хоть одну копейку трудом своим заработала? Хоть что-нибудь одно стоящее сделала в своей жизни? Сидишь тут, развалилась в кресле, как пани, и получаешь десятку. А я вкалываю целыми днями, как лошадь! И что имею? Гроши жалкие. Что ты всё жалеешь-то себя! Распустила сопли, как нюня. Хоть бы причесалась пошла, – ох, как остро звучат во мне глаголы, – бабушке помогла бы. Она ведь запорхалась из-за тебя совсем! Ни отдыху, ни продыху. Ей уже под семьдесят, самой в пору на твоё место садиться. Ну, что ты смотришь так на меня? Ты ведь не лежачая. Не полоумная какая. Ты запомни: в этой жизни все чего-то лишаются рано или поздно. Не бывает в нашей жизни без потерь! Кто-то ума лишился, кто-то ног, а кто-то… ребёнка, – и вдруг затихла, повиснув взглядом на некой точке. – Никогда не знаешь, что хуже…

Она замолчала, разрушенная внезапным воспоминанием. И погасла совсем. Как прожженная в чьих-то пальцах спичка. Уж лучше бы свирепый огонь. Пожар из драконовой гортани. Вулканический фонтан. Уж лучше бы!

Жалея её, молча подписываю подсунутые мне бумаги, что в наш дом приходила такая-то, а значит, социальная служба работает, и зарплата всем причитается. Не жалко мне зарплаты для неё. А вот её саму жалко до коликов. Делает вид, что в этой жизни она – ас и может рассказать мне, как надо жить. А ведь сама живёт как-то иначе. Без веры, без любви. И без надежды.

Да что её осуждать. Во мне самой надежды как раз только и на имя. А что имя без души? Набор букв.

Порой ко мне приходят учителя. Точнее, мои скорбные покои посещают всего две пчёлки из огромного педагогического улья, заполняющие соты мозжечков своих подопечных такими нужными и полезными знаниями, которые, конечно, помогут маленьким пчелятам устроиться в жизни и понатаскать побольше мёду в свои арендованные ульица. Наверное, эта деятельность за пределами их рабочего графика кажется им верхом благородства.

Баба Нюра убедила школьного директора, что я способна сдать экзамены наряду со всеми, что я справлюсь. Наверстаю упущенное. Коляска не помешает мне заполнить бланки ЕГЭ и успешно поставить галки под вопросами.

И потому несколько часов в неделю я под пристальным взглядом преподавателя сижу за этими тестами. Сколько шума в своё время было из-за них. Педагоги наперебой кричали, что эта система – для роботов, не для живых детей. Другие умоляли: хватит подражать Америке, должно же у нас остаться хоть что-нибудь своё?! Вопросы и ответы в билетах – это та мера познания степени образованности ребёнка, которая проявила себя эффективной ещё с советских времён! Но, в конце концов, решение было принято свыше – министерство утвердилось в выбранном пути, учредив госы. Учителя перестали ждать перемен и, судорожно сжимая методички с тестами, принялись натаскивать новое поколение детей на решениях бесконечных А, В или С.

Те страхи, что экзамен будет провален и жизнь не удастся, наполняли нашу девятую школу. Но я смутно помню эти кошмары. Сейчас я сижу в кресле-каталке возле своего личного стола в своей спальне и лузгаю эти тесты, как поджаренные семечки, шелуха с которых сама спадает. Они даются мне удивительно легко. И при желании я разобралась бы с английским, литературой, физикой… – со всеми предметами, что усердные защитники бесплатного и качественного образования успели втиснуть в рамки цифровой системы испытаний. Но я не хочу. Мне просто не для чего всем этим заниматься.

Иногда ради разнообразия и скуки я вписываю неправильные ответы в свои черновики. Может, боюсь, что к безукоризненному ученику наставникам незачем будет приходить? И тогда моим единственным собеседником останется только бабушка?