Кайрос - Анастасия Монастырская

– Приведешь?

Не могу, не хочу, не буду!

– Подумаю.

– Свое, значит, затеяла.

Мара дернула плечом – узким и острым.

– Твое какое дело? Ты – там. Я – тут. Сама по себе. Я тебе не мешаю, и ты не мешай.

Смех у бабки еще при жизни был отвратительным – ржавое железо.

– Ну, что ж… Уважаю, дитятко. Выросла. Сама по себе. Что ж, думай. Думать – хорошо, если недолго. А задумаешься – еще раз на себя посмотри. Может, тогда решение быстрее придет.

– Пошла прочь!

Бабка угрозу расслышала, отступила. Покаянно сказала:

– Теперь и не знаю, когда свидимся, Марушка. Без зова не приду.

– Не позову.

Губы старухи задрожали. Смерть многих делает сентиментальными.

– Ты – одна и осталась. Все тебе отдала.

– Не просила.

– А я все ждала, когда хоть что-то у меня попросишь. Так и не дождалась.

Мара подошла к бабке. Ладони по ту и эту сторону стекла на мгновение соприкоснулись. В руку ударили сотни холодных игл. Снова стало страшно и холодно. Кругом смерть – что здесь, что там. А жить-то когда?!

– За тебя, внученька, сердце болит, – пожаловалась бабка, и Маре показалось, что на миг вернулась прежняя жизнь. – Сердца нет, а болит. На кладбище-то хоть приедешь?

Мара отодвинулась. Пальцы не слушались.

– По весне. Зима сейчас. Мерзну.

Взгляд за стеклом жадно метнулся к окну:

– Снежно у вас, красиво! Давно такой зимы не было, пока жила – все слякоть и слякоть…

– Метет каждый день, – зачем-то сообщила Мара. – Через сугробы не пройти, хоть на санках съезжай.

Бабка грустно улыбнулась:

– Как на хуторе было хорошо зимой, помнишь? Тихо, сумрачно, печка теплая, и сказки по стенам и потолку бегают. Какую поймаешь, такую тебе и сказываю. Но ты больше всего про отца любила слушать… Каждый раз – новая сказка. Хочешь, сейчас тебе скажу? Про отца-то?

– Ты… это… лучше иди… Замерзла я с тобой.

Зеркало заиндевело.

Ушла, не прощаясь.

Обиделась.

Мара зажгла сандаловую палочку на подоконнике и закурила, глядя на растущую Луну за окном. Благовоние смешалось с табачным дымом. В горле и в ноздрях защекотало. Неужели заплачет?

Ни намека на слезы. Оно и к лучшему. Не время плакать.

Пальцем зачерпнула теплый пепел и провела по стеклу, рисуя Кайрос-спираль.

У времени нет ни начала, ни конца, время неторопливо бежит по кругу, повторяясь и различаясь. В лицах и судьбах.

Как вообще все могло сложиться, если бы она родилась на день позже…

Ваше хобби? Любимый вопрос на собеседованиях. Доморощенные психологи уверены, что, услышав стандартный набор увлечений: литература, разведение комнатных цветов, вязание или путешествия – они в одночасье узнают подноготную соискателя. Мара на избитый вопрос отвечала коротко: «поиск мелочей», чем напрочь отбивала желание продолжать беседу.

«Поиск мелочей» стал ее визитной карточкой, по которой можно было отследить все перемещения, должности, назначения, коллективы, встречи и романы. Ты можешь менять имена, образы, биографии, но рано или поздно попадешься на мелочах – таких, как, к примеру, поиск мелочей.

Только один человек – Кира Павловна Казус – рискнула поинтересоваться, что это такое.

– Охотно объясню, – Мара знала наперед весь свой дальнейший путь в этой солидной компании и никуда не торопилась.

Кира же этого не знала и потому через каждые три минуты посматривала на часы. Ее нервозность казалась забавной.

– Только лучше всего, если я объясню на примере. У вас есть какой-нибудь любимый исторический персонаж?

Кира задумалась:

– Екатерина Великая.

– Вопрос из школьной программы. Что сделало Екатерину императрицей?

– Политический заговор и помощь войск, – в школе Кира была отличницей.

– Отнюдь. Императрицей ее сделала пара мелочей.

– Каких?

– Внешность и бедность.

– Ерунда. Так не бывает. Любое событие вызвано комплексом причин, причем причин сложных и, на первый взгляд, непонятных и необъяснимых. И только потом…

Мара терпеть не могла трюизмов, особенно, если их произносили неглупые люди. Перебила:

– Напротив, Кира Павловна, жизнь – на удивление простая штука, она подчиняется простым законам, это мы склонны все в ней усложнять. Привыкли искать черную кошку в черной комнате, зная, что кошки там нет. Вы согласны, что Елизавета могла выбрать для Петра другую невесту, и вся бы российская история, не говоря уже о жизни самой Екатерины, пошла бы совсем по другому сценарию?

– Конечно.

– Все решила понюшка табака. Елизавета нюхнула, зажмурилась, чихнула и, открыв глаза, увидела перед собой миниатюрный портрет немецкой кандидатки. Вот и все.

– Интересно вы рассуждаете, Мара… – Кира посмотрела в анкету.

– Не надо отчеств, Кира Павловна, я их не люблю. Представьте себе любое событие как… как тряпочный мячик – наши предки такие мастерили для детей. Каждая тряпочка – элемент события, а в самом центре сердцевинка – бубенчик там, бычий пузырь с горошинками, орех – в общем, мелочь. Но именно с этой мелочи все и начинается. На нее намотался первый лоскуток – имя, встреча, обстоятельство, поступок. Потом еще и еще… Пока не появился мячик, которым можно играть. Понимаете? Вы бросаете его мне, я бросаю его вам или еще кому-то…

– И кому же?

– Хотите имена?

– Пожалуй, нет.

– Правильно. Имена сейчас – лишнее. В основе каждой катастрофы – личной или природной – лежит такая вот мелочишка, незначительная бирюлька. Из мелочей все рождается. В мелочи же и уходит. Вот вы чем руководствовались, когда из всех кандидаток выбрали мое резюме?

– На мое решение повлияло несколько причин…

– На ваш выбор повлияла мелочь. Только вы не хотите ее увидеть и признать.

– Что ж, будем надеяться, что мое решение выбрать вас из сотни кандидаток не станет катастрофой. Как для меня лично, так и для компании, – отшутилась Кира.

Блажен, кто верует.

…Палец задумчиво вывел новую пепельную спиральку, переплетя ее с первой. Почему бабка появилась именно сегодня? Она никогда и ничего не делала просто так. Ведьма – не та, что бродит по болотам и жаб с мухоморами собирает. Не та, что на метле летает. Не та, что детей бородавками да кривым носом пугает.

Ведьмовство – искусство. Искусство веданья, знания, управления.

Всю жизнь бабка держала Мару на коротком поводке, исподтишка заставляла думать и поступать так, как нужно ей, Софье. Со временем Мара научилась ставить мысленные формы-заслонки, спасающие от пристального бабкиного взгляда. И преуспела в этом так хорошо, что старуха и не догадывалась, как противна Маре вся эта жизнь, все эти ведьминские ритуалы, служение одной великой цели, ради которой Мара, собственно, и родилась.

Нет, не права бабка. Не любила Мара сказок, шуршащих на потолке, от них пахло мышами и плесенью. Но слушала, задавая наводящие вопросы, придумывала сюжеты. Все для того, чтобы про родителей узнать. Но тут бабка всегда была начеку: лишнего слова не сказала – метафоры да присказки. Вроде бы и обо всем, а копнешь – ни о чем.

– Баба, я на маму похожа?

Пощечина.

– Софьей меня называй. Мать твоя – страшила, а ты – кикимора болотная, на соседней кочке рожденная, тиной вскормленная.

– Софья, а на отца я похожа?

– Нет у тебя отца и не было.

– А как же я тогда родилась?

– Леший принес. У него и спрашивай.

Даже в неторопливых детских снах Мара не могла найти ни отца, ни матери. Кружила по лабиринтам смазанных картинок, звала родителей, придумывала им имена, просыпалась в потной пелене, утешая себя, что в следующую ночь точно повезет: найдет, обнимет, не отпустит.

Про отца только и знала, что живой. Про мать года в три догадалась – могила за домом. У компостной ямы. Именно на этот холмик бабка с проклятиями из года в год помои лила. И чем больше лила, тем лучше цветы росли – розы, тюльпаны, ирисы, лилии. Словно в насмешку над бабкиными усилиями. И не дичали даже. Крупные, яркие, быстротечные. Пахли вкусно. Как мама.

Когда Маре исполнилось одиннадцать и пришли первые регулы, бабка взяла косу в сарае и скосила под корень мамину цветочную полянку. На следующий день они уехали в город. Как выяснилось, навсегда.

Так Мара узнала, что бывают другие люди. И люди эти разные – мужчины, женщины, дети, толстые и худые, молодые и старые. Они стояли на станции. Бабку все сторонились, Мару – нет. Она чувствовала запах – приятный и противный, видела любопытство и ощущала страх, умноженный и растущий. Считывала чужие мысли, и от всей этой какофонии звуков, эмоций и лиц впервые в жизни стало дурно.

Софья восприняла обморок внучки спокойно. Плеснула воды в лицо. Когда Мара пришла в себя, равнодушно хлестнула по щеке.

– Никогда не смей показывать слабость. Слабые умирают, сильные живут.

– Куда мы едем? – Мара редко задавала вопросы, она вообще редко говорила, а тут вдруг осмелилась.

– В Ленинград. Комната там тебе от матери досталась. В городе жить будем.