Людишки - Дональд Уэстлейк

И не то чтобы она хотела вернуть его. Пусть себе женится на своем проигрывателе и плодит компакт-диски. Он уже дозрел до уровня дебильного шимпанзе, и без него ей даже лучше. Дело было в другом — в этом ежеутреннем изумлении оттого, что Барри и впрямь ушел. В конце концов они прожили вместе почти восемь месяцев, а расстались всего шесть дней назад. Или семь? Нет, шесть.

Радиоприемник все канючил: «Оооо-ох раз я с девушкой болтал, что-то глупое сказал…»

— Оооо-ох, чтоб и тебе тоже пусто было, — пожелала Сьюзан Мику Джаггеру и, сев, хлопнула ладонью по кнопке, отчего его излияния прервались посреди очередного «квака». Шевельнувшись, она едва не побудила к излиянию и свой мочевой пузырь. Она проснулась. Привет, дядя вторник, кажется, меня зовут Сьюзан. А это пространство, 14 на 23 фута (плюс кухонная ниша и толчок) с окнами, которые выходят прямо на кроны айлантусов и темные кирпичные задворки домов Западной Девятнадцатой улицы, должно быть, безраздельно принадлежит мне.

Неужто здесь и впрямь сделалось просторнее с тех пор, как смылся Барри? В дешевом стеллаже теперь зияла брешь, прежде заполненная громадными кубами стереопроигрывателей «дарт-вейдер»; освободившееся место в стенных шкафах и аптечке тоже было очень кстати, но, увы, его оказалось не так уж много. Не слишком-то глубоки твои следочки, приятель, подумала Сьюзан, ощутив злорадство при мысли о том, каким бестелесным существом оказался Барри, и выбралась из постели — изящная голенькая девица двадцати семи лет, не так давно начавшая испытывать безосновательную тревогу из-за вопроса о том, отвисают у нее груди или пока нет. Ее волосы были средней длины, а стрижка сделана с расчетом не только на привлекательность, но и на легкость ухода за ней. Волосы эти были тщательно выдержаны в светлой гамме «клейрол», дабы сгладить немного избыточную смуглость кожи и немного бледноватый тон серо-голубых глаз. Сьюзан очень повезло с носом, и она знала об этом. Именно о таком носике мечтают все девушки, приходящие на прием к хирургам-косметологам, но, похоже, ни одна из них так и не получает желаемого. А Сьюзан он достался от рождения. Но вот рот она считала неудачным (возможно, чуть-чуть слишком вялым? Или, наоборот, недостаточно?), локти — безобразными, а склонность к полноте рассматривала как постоянную угрозу.

Усевшись на толчок, она вновь вспомнила свои детские страхи: во время оно ей казалось, что из унитаза может вот-вот выскочить какая-нибудь жуткая тварь с когтями и она не успеет убежать. А уж тогда тварь сотворит с ней такое, о чем и говорить-то нельзя. Когда Сьюзан доросла лет до восьми, этот ужас улетучился из ее мыслей, но теперь снова вернулся в форме эдакого психологического толчка, исходящего из толчка. Может, дело в том, что после ухода Барри ее стыдные места стали бесхозными и беззащитными?

— Ну погодите, дайте же передохнуть, — пробормотала Сьюзан. Но разве такое бывает? У мыслей — своя жизнь, и им на все наплевать.

Принимая душ, Сьюзан размышляла о СПИДе. Какой-то ее троюродный братец гнул спину в лаборатории по изучению СПИДа при медицинском центре Нью-Йоркского университета. Звали родича Чак Вудбери, и, чтобы навеки утратить все человеческое, достаточно было минут пятнадцать послушать его болтовню на семейных вечеринках. Но СПИД — и впрямь напасть. Несколько лет назад всякие барри могли приходить и уходить толпами, и скатертью дорога. А теперь — дудки.

Да, теперь-то уж — дудки. Вдруг как-то ни с того ни с сего оказалось, что, ложась с парнем в койку, ты ложишься со всеми, с кем за последние пять лет ложился он, да еще со всеми, с кем ложились они. Короче, к тебе тянется громадная гусеница, это чертово кольцо Мебиуса, эта скользкая цепь. И если ты не вступишь в какую-нибудь крутую баптистскую компашку и не начнешь ездить с ней на пикники, то шансы твои будут возрастать день ото дня, и когда-нибудь в этой мокрой решетке что-то со звоном лопнет и все ее прутья станут красными. Прокатимся, милашка? Нет, спасибо, я, пожалуй, дождусь следующего девственника, если, конечно, он еще попадется на этой дороге.

Обувая свои «рибок» («взрослые» туфли Сьюзан лежали в нижнем ящике ее стола в банке), она вспомнила, что уже четыре дня не бегала перед душем. Сколько лет следила за собой, и все насмарку. Из-за Барри? Нелепость. А если и впрямь из-за него? Тогда — еще большая нелепость. «Оставлю-ка я себе записку, чтобы не забыть, — решила Сьюзан. — Прилеплю клейкой лентой к горячему крану в душе».

Хорошо, что она хотя бы продолжает ходить пешком. Спустившись вниз, она пересекла Девятнадцатую улицу и зашагала к Седьмой авеню, а оттуда направилась на север. Вокруг, по своему обыкновению, визжал и вопил город. Мимо топали бегуны трусцой, напоминая Сьюзан о ее отступничестве. Водители кативших по улице грузовиков делали «бип-бип», проезжая мимо; этим «бип-бип» они как бы спрашивали: «Ну-с, что скажешь, милашка?» Обычная бравада. Даже эти бычьи головы были достаточно умны, чтобы понимать, что девушка такой наружности нипочем не свяжется с парнем, который крутит баранку грузовика. Был май, дни стояли прохладные, но ясные, высоко в синем небе, будто белая меховая подбивка, висели облака. Сьюзан размеренно; шагала на север и почти не вспоминала о Барри.

Кафетерий, в котором она обычно закусывала по пути на службу, располагался на углу Тридцать восьмой улицы. Сьюзан едва не прошла мимо, дабы наказать себя за отлынивание от утренней пробежки, но потом решила, что это глупо. Если она придет в банк, не подкрепившись кофе, апельсиновым соком и английской сдобой, то сразу начнет огрызаться и злословить. Поэтому Сьюзан вошла в кафе, села у стойки, и официантка сказала ей: «Привет, лапа». Официантка была крепко сбитой негритянкой, которая считала, что обязана по-матерински заботиться о посетителях, но не умела этого делать. «Привет, лапа» — вот и все ее достижения. Уже три года Сьюзан завтракала здесь, на полпути от дома к банку на Пятьдесят седьмой улице, но до сих пор не знала имени официантки, ну а та совершенно не интересовалась именем посетительницы.

— Ох, как же ноги-то болят! — сказала оборванная мешковатая старуха, бесформенная и безразмерная, с серой кожей и седыми волосами. Она взгромоздилась на табурет справа от Сьюзан, хотя примерно две трети сидячих мест в кафе были свободны.

«Ни гроша не дам», — свирепо подумала Сьюзан и уставилась на официантку, которая приближалась к ней с чашкой кофе. За кофе последует апельсиновый сок, а сдоба завершит трапезу. Официантка со звоном поставила чашку, отвернулась, и тут похожая на торбу старуха сказала ей:

— Мэри, мне бы стакан томатного сока, да побольше.