Страсти людские. Сборник любовных историй - Геннадий Мурзин

Дмитрий Леонов огорченно заметил:

– Ну и дурак… Эх, я бы…

Семен Марацевич после небольшой паузы спросил:

– И больше не встречался с медсестрой?

– Почти… Хуже того, после той истории до сих пор боюсь медичек, как огня… Признаюсь: сексуальные контакты были, но медичек всегда обходил стороной. До того был напуган агрессией, что осталось рубцом на всю жизнь.

Дмитрий Леонов еще раз повторил свое коронное четверостишие, после чего добавил:

– Жизнь так коротка, а наслаждений так мало, что отказываться от последнего, что дал нам Господь, – великое преступление.

– Кстати, парни, – заметил Георгий Орлов, – примерно лет так через пять случайно встретил ту девчонку в магазине. Знаете, я ее с трудом узнал. Это была хоть и не писаная красавица, но очень и очень милая молодая женщина. Потом, поинтересовавшись, узнал причину столь удивительного превращения «гадкого утенка». Оказывается, она вышла замуж за очень приличного парня, родила ребенка и… буквально расцвела.

Дмитрий Леонов встал, потянулся.

– Еще одно доказательство, Гош, что моя философия на сто процентов верна. Потому что не бывает некрасивых женщин. Бывают неумелые и ленивые мужчины с глупыми предрассудками.

Мне показалось, что с ним согласились все, разумеется, кроме Орлова.

Унесенное счастье

Часть первая

Осень. За окнами с самого раннего утра сеет и сеет дождичек. По серому небу спешат на юг, сменяя одна другую, тяжелые, напоенные влагой, тучи. Порывы холодного ветра подхватывают дождливую сетку и с завидной регулярностью ударяют по стеклу.

Грустно и тоскливо на душе у Виктора. В груди – ноющая боль и свинцовая тяжесть. В квартире – полумрак, несмотря на полдень, и царящее одиночество.

Уже больше двадцати лет назад Виктор разбежался со второй женой. Поначалу, вроде бы, все между ними ладилось, царил мир. А потом… Начались мелкие стычки, постепенно перерастающие в бои местного значения. Нет-нет, Виктор до рукоприкладства не опускался, но все равно шуму было много. Жена, которую в первые месяцы он называл Ларочкой, зло сыпала упреками.

– Не любишь меня! – истерично выкрикивала она. – Внимания – никакого! Уткнешься в свои бумаги и никого не замечаешь! А я – человек! Мне – тепло надобно! Ласки хочу! – и чаще всего заканчивала угрозой. – Уйду!

Бывало, что держала слово и уходила. Виктор не удерживал Ларочку, не просил, чтобы та одумалась; не валялся в горячих раскаяниях у нее в ногах; не обещал, что изменится, что Ларочка вновь станет для него единственной и неповторимой. Он провожал жену холодным взглядом, не проронив ни слова.

Переночевав пару ночей у подружки, Ларочка возвращалась. В постели она мирилась и наступала столь желанная для них передышка.

Однако через неделю – все снова да ладом: Ларочка заводила старую песню о главном, про любовь, которой между ними нет. Чтобы вырвать из Виктора хоть что-то, отдаленно напоминающее признание в любви, прибегала к запрещенному способу: доведя мужа до пика сексуального экстаза, когда он выл от получаемого наслаждения, Ларочка, обдавая жарким дыханием, ворковала в ухо:

– Милый, ты любишь меня? Ну, скажи, что любишь! Ну, что тебе стоит, а?

Виктор держался железно даже в столь непростой ситуации.

В конце концов, Виктору все настолько надоело, что он решил порвать, порвать навсегда с Ларочкой, рассудив, что без любви нет и не может быть по-настоящему счастливой семейной жизни. Ларочка долго плакала, но ничего поделать не могла.

И они расстались. К удивлению знакомых и близких, расстались без шумного скандала, почти мирно. Потом Ларочка будет предпринимать новые попытки сблизиться, но безуспешно: черепки склеить оказалось невозможно.

Двадцать два года Виктор живет бобылём, тщательно оберегая обретенную свободу и независимость от посягательств ретивых особ. Он легко уходит от любых обязательств, которые женщины пробуют разными ухищрениями ему навязать.

Впрочем, нет. Года через полтора после второго развода Виктору показалось, что влюблен в женщину младше его на шестнадцать лет. Свежа, юна, умна, энергична, словом, все при ней. Виктор расслабился и оказался в сетях, как глупый и жирный карась. Их отношения зашли далеко, очень-очень далеко. Он хотел убедить себя, что наконец-то его холодное сердце растаяло, освободилось от наледи и в нем поселилась она – жгучая брюнетка с густыми и длинными (по пояс) волосами, с высоким лбом и большими круглыми глазами, ошпаривающими Виктора жарким блеском.

Было, правда, одно «но», о котором Виктор прекрасно знал, – ее замужество, в котором был не только толстячок-муж, которого жена в глаза называла «ленивцем», но и нажитый совместными усилиями белобрысый сынуля.

В пылу страстей любовных Виктор предложил Томусику (так он ее называл) свою мужественную руку и полыхающее огнем любви сердце. Все указывало на то, что Виктор наконец-таки нарушит «обет безбрачия».

Однако молодая женщина, не долго думая, не ломая красивой головки, окатила Виктора ушатом холодной воды, отрезвив опьяненного любовью дружка.

Томусик процитировала (видимо, давно была к этому готова) строчки поэта:

– Я другому отданаИ буду век ему верна!

Виктор ошарашено смотрел на лежащую в его постели все еще разгоряченную недавним занятием красавицу и соображал.

Оглушенность прошла. Он встал, надел плавки, брюки, рубашку и ушел на кухню, чтобы приготовить традиционный черный кофе со сливками и подать даме в постель. Он – джентльмен, и чтобы ни происходило, но не след терять лица. Томусик эту финальную процедуру обожает. Причина – на поверхности: от «ленивца-мужа» того же ей никогда не дождаться.

Виктор удивлялся тому, насколько быстро он осознал реальность. Более того, на женщину не таил зла. А, спустя год, даже радовался, что так все получилось: понял, что долго и счастливо они бы не прожили; там им владела лишь сексуальная страсть к телу, а не любовь. И Томусик искала в нем того же, то есть того, что не имела и не могла иметь в семье.

Виктор подошел к окну и стал смотреть с высоты пятнадцатого этажа на верхушку ближайшего разлапистого клена и на начавшие жухнуть листья. По лицу, тронутому временем, блуждает саркастическая ухмылка. Странные, по его мнению, женщины; понять их логику невозможно. Взять хотя бы те строки поэта. Зачем она их процитировала? О чем тогда думала? Как можно говорить о верности мужу, если лежала и лежит, еще не остыв, в постели с любовником? Для красного словца? Или для того, чтобы выдать желаемое за действительное? Вот и верь после этого женщинам, чьи слова на самом деле не значат ровным счетом ничего.

«Обет безбрачия» так и не был нарушен. Сердце Виктора осталось свободным от любви. Боюсь, таковым теперь уж и останется навсегда. Жизнь неумолимо движется к закату и чем дальше, тем несбыточнее становится мечта найти ту, его вторую половинку, если, конечно, она существует во Вселенной.

Постойте! А так уж ли свободно сердце Виктора? Не потому ли не может обрести покой, что сердце остается кем-то занято? Сердце несвободно, а потому и отторгает всякую новую женщину, заслоняясь от нынешнего, обороняя прошлое?

Виктор знает ответы на вопросы, но делиться с кем-либо не горит желанием. Он тщательно хранит тайну, принадлежащую ему по праву. Он ни слова не обронил, живя со второй женой. Может, это и правильно. Есть вещи, о которых лучше не знать, – ни жене, ни друзьям.

Виктор живет прошлым, давним-давним прошлым…

Часть вторая

…На строительстве асбестообогатительной фабрики аврал, иначе говоря, штурмовщина. Через два месяца советский народ при полном параде будет отмечать юбилей – 50-ю годовщину Октябрьской революции, соответственно, готовит трудовые подарки.

Одним из таких «подарков» должна стать досрочная сдача в эксплуатацию первой очереди фабрики. Так решила партия, а комсомол, шефствующий над всесоюзной ударной стройкой, тотчас же ответил: «Есть!»

Людей нагнали много – несколько тысяч молодых добровольцев-строителей со всей страны (некоторых ради идеи раньше срока выпустили из ПТУ, не успев дать им нужные знания, привить практические навыки), однако, говоря по чести, толку никакого: темпы возведения объектов, входящих в первую очередь, по-прежнему низки и возникает реальная угроза того, что «подарка» страна Советов не получит. Оконфузиться? Ну, нет! И предпринимаются отчаянные попытки спасти положение. Зачастую в обход КЗоТ, принуждая парней и девчат к сверхурочным. Молодежь тихо ропщет: «Из-за неразберихи – по полдня слоняемся без дела, а вечером оставляют на три-четыре часа».

И к тому же осень, с самого начала зарядившая дождями, мало способствует трудовому энтузиазму. Дороги на стройке превратились в грязное месиво, по которым, утопая по оси, огромные «МАЗы» с большим трудом доставляют бетон, раствор, стеновые панели, блоки и прочий материал. Башенные краны то и дело выходят из строя: влажность настолько велика, что короткие замыкания в электрической части подъемников следуют один за другим. Механические узлы, предназначенные для подачи наверх раствора, то и дело забиваются и штукатурам там, на пронизывающем осеннем ветру приходится часами ждать устранения неполадок.