Про город Кыштым - Михаил Аношкин

ПРИПИСНЫЕ ВОЛНУЮТСЯ

Никаких литографий или рисунков Кыштыма тех первых лет история не сохранила. Даже описания, дошедшие до нас, например, «Дневниковые записки» Лепехина, много путешествовавшего по Уралу, сухи и перечислительны и касаются, главным образом, описания оборудования заводов.

Мы можем лишь представить, как они выглядели, заводы тех времен. Верхний завод являлся главным. В нем одновременно плавили чугун и делали железо. На Нижнем чугун не плавили. На Верхнем заводе стояли две приземистые, похожие на самовар, домны и несколько фабрик (цехов), сложенных из кирпича и покрытых чугунными досками. Три молотовые фабрики имели 12 молотов, девять из них действовали, а три были запасными. В 18 горнах постоянно бушевал огонь. Молоты приводились в действие водой. В фабриках и у домен всегда стояла адская жара. Люди работали голые по пояс. Солнечный свет в помещения почти не проникал. От дыма и копоти в них царил полумрак, расцвечиваемый красноватыми отблесками пылающих горнов.

Работа была изнурительной, жаркой, многочасовой. Делали ее крестьяне, привезенные из России. На новом месте они селились землячествами. Крестьяне из Нижнегородской губернии образовали свою улицу — Нижнегородскую, из Симбирской — Симбирку и т. д. Избы рубили крепкие, но слепые, курные. Чистые избы появились позднее.

Лепехин свидетельствует:

«В обоих заводах мастеровых и работных людей считается 748 душ, из коих 707 собственных и 41 отданных от ревизии на заводскую работу из числа непомнящих родства и незаконнорожденных».

Заводу требовались руда и топливо. Нужна была дополнительная рабочая сила. Еще в начале века был издан указ, по которому разрешалось приписывать крестьян к фабрикам и заводам. Никита Демидов и обратился к царице с челобитной, просил приписать к своим новым заводам крестьян, проживающих возле Камышлова, Ирбита и Шадринска. Высочайшее разрешение было дано. К кыштымским и каслинскому заводам было приписано в общей сложности 7667 душ. Приписные обязаны были вести вспомогательные работы, которые распределялись посезонно: весной рубили дрова и заготовляли бревна, летом делали то же самое и плюс к этому заготавливали кучи для жжения угля, осенью жгли его и перевозили разные заводские грузы, зимой вывозили из леса заготовленные бревна, уголь, дрова, доставляли камень, кирпич, руду. То, что на зимнее время приходилось больше работ по перевозкам, объяснялось просто. Зимние дороги всегда лучше и прямее, ибо прокладывались они напрямик через озера и болота. Зимняя дорога в просторечье называлась «зимником».

Можно представить себе положение приписных крестьян. Жили они от Кыштыма в 150—200 верстах. На завод приезжали на конях. По закону крестьянам вменялось быть на заводе треть года, а их держали вдвое, втрое больше. По закону приписывались они на три-четыре года, а владелец завода не считался ни с какими сроками. Он самолично творил суди расправу, был царьком. Крестьяне же не хотели мириться с таким положением. Поэтому начальная история кыштымских заводов связана с крупными волнениями приписных крестьян.

Самыми ближайшими притеснителями были приказчики, среди них попадались очень жестокие. Крестьяне поначалу считали, что они — виновники всех бед, а Демидов про то не знает. Крестьяне послали к нему ходоков, но заводчик прогнал их. Тогда ходоки появились в Камышловской управе и Екатеринбургской канцелярии. Их схватили и отправили в Кыштым. Там наказали палками, обрили головы и заковали в кандалы. Крестьяне Юрмыцкой слободы, что под Камышловым, которые посылали ходоков, в ответ на это вооружились палками и наотрез отказались идти на заводские работы. В Юрмыцкое послали команду солдат, и крестьяне были пороты кнутом.

Волнения не утихали. Особенно сильно волновались крестьяне Маслянского острога, что возле Шадринска. Дело доходило до вооруженных столкновений. В декабре 1760 года под Маслянским острогом завязалась битва между царскими войсками и крестьянами. Тогда 300 крестьян было схвачено и отправлено в Шадринскую тюрьму. Дело рассматривалось в сенате, но требование крестьян не удовлетворили. А просили они одного — отписаться от заводов.

Кыштым, между тем, разрастался. Рядом с заводом сооружался господский дом — двухэтажный с мезонином. По углам воздвигли островерхие башни. Впоследствии господский дом сгорит и на его месте будет построен красивый дворец с колоннами. Таким он дошел и до нас.

Недалеко от дома, на острове, строили церковь.

Первоначальные годы истории города не оставили ни одной фамилии из числа работных и приписных. Лишь мелькнула стороной фамилия Слудников и то по случаю волнений в Шадринском уезде. Беглый казак Слудников объявил себя за царского курьера, и к нему потянулись крестьяне, приписанные к кыштымским заводам. Маслянцы выдвинули от себя понятых и послали их со Слудниковым в Петербург. Но по дороге Слудникова схватили по доносу.

Кыштымские заводы крепли. Руда давала 30—40% металла — это очень высокое содержание. За год домны выплавляли до 190 тысяч пудов чугуна. Девять молотов выковывали до 120 тысяч пудов железа.

В 1769 году Никита Демидов поделил заводы между сыновьями. Кыштымские достались Евдокиму, но тот не захотел их иметь. Тогда с согласия отца владельцем заводов стал Никита — третий в демидовской династии.

ПУГАЧЕВЦЫ

Накануне крестьянской войны под предводительством Пугачева в Кыштыме создалась сложная обстановка. Не утихала борьба приписных крестьян, что, конечно, влияло на настроение работных людей. Они сами жили в кабальных условиях, приказчики и надсмотрщики помыкали ими как хотели. Осложнялись отношения с башкирами, которые давно уже убедились, что русские заводчики и свои баи их жестоко обманули. Сохранилось любопытное предание. Будто башкиры выговорили у Демидова подарок — обутки. Тот распорядился обутки выдать — это ему почти ничего не стоило. Когда оформили купчую на землю, отданную за бесценок, Демидов спросил:

— Ну, как?

— Ладно, барин, обул ты нас.

Обутки скоро износились, жизнь на проданной земле стала невыносимой. Только тогда башкиры поняли, как сильно «обул» их заводчик. Пойдешь рыбу ловить или хмель щипать — спрашивай приказчика, а тот еще куражится: хочу — разрешу, хочу — не разрешу. Выгнал скот пасти — доглядчики тут как тут: сенокосные угодья принадлежат заводу. Обозлились башкиры, люто они ненавидели приказчиков. А мулла еще шепчет — не одни приказчики виноваты, все русские виноваты, все они неверные.

Осенью 1773 года Пугачев двинулся походом на Оренбург и осадил его. К нему примыкали, на этом этапе, главным образом, казаки, башкиры, татары. Башкиры, как и другие национальности, живущие на Урале, испытывали двойной гнет. Их притесняли свои национальные феодалы, не было им житья и от царских властей.

Слухи о выступлении Пугачева докатились и до Кыштыма. Первыми заволновались башкиры. Их конные группы появились в районе заводов. Верхний Кыштымский завод был обнесен тогда деревянной стеной.

В ту осень похолодало рано. Уже в октябре забелел снег. Потом он растаял и снова выпал. И Сугомак с Егозой покрылись снегом, только свинцово серел заводской пруд. Но и его скоро схватит морозом.

Яньку Селезнева опять заставили нести караул на стене. Бревна, из которых сделана стена, здоровущие, заплот высокий. На верху полати. Заберешься на них по лестнице, сколоченной из высушенных на солнце ошкуренных березок-соковин, и станет тебе сразу видно, что делается вокруг. Нижний завод не виден, его закрывает тайга. Днем караулить еще куда ни шло, а вот ночью — не приведи господи. Нынче вот пришлось заступить ночью.

Янька любит озорничать, такой уж у него характер. Летось обрядился в медвежью шкуру, а когда стемнело, пошел бродить по улице и насмерть напугал конторщика, этого вредного ярыжку. Рассвирепел тогда конторщик, кнутом выпороть обещал. Невзлюбил с тех пор Яньку. Ярыжку не разольешь водой с приказчиком, сатана да черт. Приказчик друг-приятель надзирателю. Все они на цыпочках ходят перед управителем Селезневым, Янькиным однофамильцем. Тот Селезнев лютый кат, лупит мужиков за каждую провинность кнутом. Девок заводских портит. Этого ката темной бы ночью в прорубь вниз головой.

Небо вызвездило, горошинами мигают звезды с высоты. К холоду. На западе стынут в темноте горы. К стене близко подступает лес. Ветерок барахтается в ветвях, шумят жалобно сосны, на душе муторно. За лесом — Нижний завод. Там стены нет. А ничего, живут люди. Но на Нижнем не живет начальство, оно все здесь — на Верхнем.

Зябко Яньке. Хоть бахилы на ногах теплые, сено в них вместо стельки наложил, портянку покрепче намотал, зато кафтан плохо греет. За поясом, который кафтан перепоясывает, топор засунут. Мало ли что может случиться, а с топором веселее. Заячья шапка на самые глаза натянута. Поплясывает тихонько Янька, полати скрипят, еще оборваться могут. В других местах тоже караульные стоят. Что караулят и от кого? Будто башкиры баловать стали. Будто где-то на юге самозванец объявился, царь Петр III. Кто говорит, что он самозванец, а кто — истинный государь. Волю дает бедным людям, а таким, как управляющий Селезнев, секир башка делает. Шепотом об этом бают мастеровые, по сторонам оглядываются, чтоб кто ненароком не подслушал и не донес.