Ванна - Василий Шевцов

– О господи... Что случилось?! – бормочет, вставая перед ней на корточки.

Марина жалобно смотрит на него и не знает, что отвечать.

– Помоги мне… подняться…

Виктор подхватывает ее под мышки и практически несет на себе: ноги ее не слушаются. К страху примешивается чувство неловкости перед уставившейся на них компанией из пяти человек – судя по едва доносящимся обрывкам комментариев, немцы.

До отеля – нужно пройти примерно двести метров – они добираются с переменным успехом. Стоит ему отпустить жену, как она начинает медленно оседать и искать рукой точку опоры, и он снова ее подхватывает. У Виктора дежавю: примерно так вот, когда в детстве играли в войну, надо было тащить “к нашим” раненого товарища. Неуместное совершенно воспоминание.

– Что же с тобой такое? – в очередной раз спрашивает он, растянувшись на шезлонге возле бассейна, и покручивает в руке стакан дармового джин-тоника.

Еще нет одиннадцати – дискотека грохочет на всю округу, сверкает убогой цветомузыкой. Вся дискотека, собственно, – крохотный, ограниченный четырьмя столбами пятачок перед баром. Рядом установлены несколько пластмассовых столиков и стульев. С той стороны раздается визг: юные соотечественницы последовательно опустошают бар, машут руками, виснут на отельной обслуге – крепких южных мачо с масляными физиономиями и уложенными гелем прическами. Те, на которых не виснут, исподтишка снимают происходящее на телефоны, через блютус обмениваются друг с другом особо колоритными сценками, со смешками комментируют.

Марина молчит и рассеянно улыбается чему-то своему – может, просто не слышала? Виктор повторяет вопрос.

– Ничего страшного, думаю, ерунда, – она продолжает наблюдать за дискотекой, и его настораживает легкость ее интонации. – Какой-то гул в ногах, такое уже было в детстве, сейчас вспоминаю. Быстро прошло. Не обращай внимания.

Однако на третий этаж, в номер, Марина поднимается все еще с трудом, ноги подкашиваются, и Виктору снова приходится ее придерживать. Добравшись до номера, она с облегчением валится на кровать. Следующий день – базарный: всю ночь под окном гремят, ставят за оградой отеля торговые палатки, разгружают машины, и Виктор долго не может уснуть, то и дело выходит курить на балкон.

С утра оказывается, что с Мариной все в порядке, но она сама говорит, что нет никаких сил идти к морю. Вместо этого они спускаются к возникшему за одну ночь, как в сказке, базару и устраивают маленький шопинг: смотрят дешевый текстиль, покупают дурацкий рахат-лукум в коробках, турку, банное мыло, Марина настаивает на магнитике и большой ракушке, с крепкий мужской кулак. Потом целый день валяются в номере, щелкают каналами, читают, выходят только в столовую. О вчерашнем молчат. Виктор томится: чужое, все чужое и неинтересное, что он здесь делает?

За остающуюся до вылета пару дней они еще трижды успевают сходить на пляж, и странное Маринино недомогание каждый раз повторяется, правда, уже без падений, просто слабость в ногах, некоторое пошатывание. Виктор строго-настрого запрещает ей заплывать за конец скалы – той, с которой турки закидывают удочки: не хватало еще, чтобы вдали от берега у нее отнялись ноги, кто ее тогда успеет спасти?

– Но в воде я себя прекрасно чувствую, – робко парирует Марина.

Потом – подъем ни свет ни заря, двухчасовой трансфер до аэропорта, паспортный контроль, бойкая очередь на регистрацию рейса, невкусная пицца и дорогущее пиво в транснациональной сетевой забегаловке. Когда “Ил-86” садится в Шереметьеве, Виктор вместе со всеми искренне аплодирует экипажу и крепко сжимает Маринину ладонь. За последние дни он привык к постоянному волнению за жену, к невротическому слежению за каждым ее шагом, и когда они выходят из салона, пропускает ее вперед, чтобы тут же в случае эксцесса прийти на помощь. Никаких эксцессов не происходит, Марина уверенно спускается по трапу. Виктор свободнее вдыхает воздух родины, он уже готов списать ее недомогание на турецкий климат, гормональный сбой, чуть ли не на смену часовых поясов, и вообще хочет поскорее выветрить все это из памяти. Из экономии такси не берут – доезжают до Речного вокзала на автобусе, пересаживаются на метро, из метро в маршрутку.

Завтра воскресенье, еще не на работу. До полуночи в их новой квартире льется по “икейским” бокалам красное вино, они под шипение сковородки обсуждают, как поинтереснее обставить квартиру, жмутся друг к другу, а глубокой ночью Виктор просыпается от какого-то странного ощущения. Он проводит рукой по простыне: точно, мокрая. И запах, приторный и одновременно солоноватый. Косится на Марину: та лежит на спине, неестественно широко раздвинув ноги, и тихо посапывает. У нее энурез? Вот еще новости... Виктору спросонья приходит в голову абсурдная мысль, что как-то так должны пахнуть околоплодные воды. Он отодвигается на самый краешек дивана, подальше от мокрого, и вот ему уже снится: Марина приезжает из роддома со свертком, но не хочет показывать ребенка, прячет его, и когда уходит в туалет (мощный звук струи раздается на всю квартиру, лезет в уши), Виктор тайком подбирается к свертку, разворачивает – и отшатывается. Из-под пеленок и одеял на него смотрят круглые рыбьи глаза, огромная рыба пульсирует жабрами, жадно заглатывает воздух.

Он встает рано, понуро идет варить кофе, а когда просыпается Марина, из деликатности помалкивает. Та за завтраком виновато отводит взгляд, потом, стараясь быть незаметной, проскальзывает с бельем в ванную, полощет его руками, поспешно развешивает на балконе. Виктор механически отмечает про себя, что к списку срочных трат надо добавить стиральную машинку. Сколько всякого барахла им еще понадобится, одно другого нужнее…

Ближе к вечеру Марина говорит, что хочет принять ванну, и после отразившихся на лице колебаний добавляет дрожащим голосом:

– Прости, я ночью… Ужас! Ты меня теперь не разлюбишь?

– Гм, – Виктор подбирает слова, ему и самому стыдно касаться этой темы. – Со всяким может случиться. Наверное, стресс после перелета, недосыпание, этим можно объяснить…

– Спасибо! – Марина смотрит на него благодарно.

***

Наступает понедельник. Виктор возвращается с работы (он менеджер по заказам в крупной типографии) после восьми, по пути покупает бутылку коньяка, направляется к дому, но спохватывается и сворачивает в цветочный магазин за розой. На кухне, пока нет жены, заботливо обрезает стебель и ставит розу в банку. Садится покурить перед окном. На улице моросит по-осеннему, небо в серых тучах, но именно такая погода обычно вызывает у Виктора душевный подъем. Он набирает Марину, собирается спросить, не желает ли она на ужин чего-то особенного, если что, он метнется в супермаркет, просто ему не сидится на месте, хочется поскорее ее видеть, что-нибудь сделать для нее... Она не сразу берет трубку: “Задерживаюсь, извини, куча дел навалилась, устала жутко”. Марина – дизайнер в сетевой рекламной компании, график там у них ненормированный, и оставаться допоздна на службе ей случалось уже не раз. Но настроение у Виктора неуклонно падает. К двенадцати он уже весь на нервах, ходит по квартире кругами, не выпускает из рук телефона. Наконец решается открыть коньяк, посылает жене очередную гневную эсэмэску и, не дождавшись ее к часу ночи, ложится.

Поворот ключа пробуждает его от полусна. Виктор дотягивается до мобильного, чтобы узнать время. Без пяти три. Протирая глаза, выходит в освещенную голой лампочкой прихожую и остолбенело застывает. Марина со стеклянной улыбкой слабо покачивается, как в замедленной киносъемке, безуспешно пытается разуться, и, полуобернувшись к мужу, лепечет заплетающимся языком что-то абсолютно дикое – про то, что ей хочется в отпуск, на море, что в Москве слишком холодно гулять по ночам. Виктор не верит своим ушам.

– Что с тобой?! – трясет жену за плечи. – Ты пьяная?

Она хочет ответить, что нисколько не пьяная, что не заслуживает такого отношения – но слова рассыпаются у нее во рту, и в довершение всего Марина, так и не справившись со своими туфлями, оседает на пол. Внутри у Виктора все клокочет, однако в виду такого ее состояния разбирательство он решает отложить до утра, а пока волочет жену в ванную, прыскает ей в лицо холодной водой, старается привести в чувство, снова тащит через прихожую, грубо раздевает, укладывает спать. Марина вяло сопротивляется, но, судя по заторможенности реакций, не вполне понимает, что происходит.

С утра Виктор не успевает устроить ей намеченный нагоняй. Звонит ей днем на работу: Марина в порядке, отшучивается, говорит, что просто так на нее действует усталость. Виктор, смягчившись, даже извиняется за то, что вчера был слишком резок – но его тоже можно понять, нельзя же так испытывать его терпение, – однако вечером она снова приходит не совсем в себе, хотя и получше, чем вчера, тем не менее, уклоняется от беседы и, ежась от холода, идет в ванную. Виктор уныло смотрит в потолок, слушает доносящийся из ванной шум воды, спустя десять минут перебирается на кухню. Капает в стакан коньяку – сначала немного, на донышко. Разом проглатывает, потом подливает еще и еще, как будто кому-то назло. К тому моменту, когда Марина вылезает из ванной, он уже успевает немножечко набраться и с недобрым чувством наблюдает, как та осторожно, держась за стены, направляется на нетвердых ногах к постели.