Обида, прощение, жизнь. Новелла о женщине - Дарья Третьякова

Но все то, что имеет начало, имеет и конец. Упоение собственной властью, собственной значимостью, понимание того, что ты важен и нужен и пользование этим. Сейчас я причисляю эту к грехам гордыни и тщеславия. Можно искать этому оправдания. Я искала. Долго. Мол, не любили в детстве, уделяли мало внимания. Но человек способен анализировать. Анализировать не только подружек и их мужиков, но и причины собственного поведения, последствия для себя и других. Самоутверждаться на слабых: дома – на собственном ребенке, на работе – на чужих детях. Вот она одна из прелестей работы в школе для многих практикующих учителей. Не для всех. Но для большинства.

2

Мы жили в частном секторе недалеко от аэропорта. Дом был старый и съемный. Напротив дома бежала речушка. Рыбаки любили покидать удочку с крошечных пирсов, на которых умещался сам мужик и его ведро. Возле пирсов стояли столики и лавочки для отдыха в летний погожий день. Мне тогда было около трех лет. Отец всегда хорошо мариновал мясо для шашлыка. Как гурман, он переворачивал шампура, наслаждаясь каждой капелькой жира, которая стекала вниз на угли. Мать никогда не лезла в этот процесс. Для отца шашлык был одним из немногих способов вызвать благодарность в свой адрес, а не массу замечаний и укоров.

Тот день выдался солнечным. Папа возился у костра, мама резала овощи, стоя за деревянным столиком. Все уже было готово к обеду. Мама велела вымыть руки в речушке и садиться за стол. Спустившись к пирсу, я присела на корточки и потянула ручонки к воде. Малюсенький пирс казался мне огромным и возвышающимся над водой на непреодолимое расстояние. Нельзя было возвращаться к столу с грязными руками, я тянулась, как могла до сверкающей глади воды.

Всплеск… И я скрылась с пирса. Плавать я не умела. Уйдя вниз головой под воду, я не ощущала дна, а просто барахталась с открытыми в воде глазами. Вверху был свет и пузырьки кругом. Дыхание остановилось, но страшно мне не было. Я пыталась вытащить голову на поверхность, пыталась кричать. Пузырьков становилось все больше и больше. Тогда я не понимала, что такое заканчивается смертью. Я вообще еще не знала, что люди могут умирать, поэтому паника не овладевала мной.

Вдруг нечто начало толкать меня снизу на поверхность, я снова видела сияющий свет, но уже не сверху, а вокруг себя. Руками я дотянулась по края пирса и вытащила себя на поверхность. Вылезла, отряхнулась и пошла к столу. Родители спросили, почему я такая мокрая. Я ответила, что упала. Обед продолжился своим чередом.

Я видела все это во сне снова и снова уже будучи взрослой. Один и тот же сон, и то самое нечто, помогающее мне выбраться на поверхность. Я спрашивала родителей об этом случае неоднократно, но мне не давали никого внятного ответа. Отец говорил, что никуда я не падала, а просто облилась. Мама говорила, что я попросту не могу помнить события такого раннего детства.

Я нашла тот старый дом, спустя двадцать с лишним лет. Дом находился в другом городе и в другом регионе страны. Отец почему-то называл мне какой-то странный адрес, не имеющий отношения к реальному. Но после многочасового турне по городу детства, я все равно его нашла. Там все было точно таким же, как в моем воспоминании, что еще раз подтверждало, что это не просто сон, выдуманный мной. Что скрывается за этим случаем из детства и что за существо меня спасло? Я верила, что пойму это, оказавшись на месте событий.

Уже большая девочка, я стояла на этом кусочке деревянной конструкции, немного уходившей в воду. Речка по-прежнему бежала, глубина действительно оказалось большой. Недалеко строился новый жилой комплекс, шум стройки перебивал журчание воды. Снова было лето, и снова я на этом месте. Наш дом был заброшен, забор покрылся мхом. Столик и лавочки вырваны из земли. Трава кругом. Огромные деревья склонились над всей этой картиной. Я оступилась и промочила одну ногу. Вода оказалась холодной. Кто-то будто толкнул меня в спину. Но в этот раз намок лишь носок кроссовка…

3

Отношения со смертью у меня сложись самые прекрасные с самого детства. В словах нет никакой иронии или сарказма. Она проходила рядом несколько раз в период от рождения до лет так двенадцати. Именно тот возраст, когда мама меня любила за послушание и подражание ей самой. Случай летом на реке – не первое наше свидание с дамой с косой. Примерно за год до этого я находилась в реанимации от отравления и истощения, вызванного дизентерией, которая, в свою очередь, настигла меня от поедания грязных гранат. Подробностей не будет. Я их просто не помню.

Перед школой я попала в больницу с заражением крови и предполагаемой ампутацией левой руки. Каждый день в палату возвращали девочек без руки, ноги или пальца. Ни меня, ни других детей это не пугало. Мы просто рассуждали о боли, которую приносит тот или иной укол, о том, болит или не болит пораженная конечность, о том, когда придет мама с папой. В это отделение не пускали родителей. Отделение гнойной хирургии – запретная и печальная зона. Врачи были добрые, а вот медсестры постоянно орали. Меня вообще почему-то очень невзлюбили.

В палате было жарко. Мама купила мне новый наряд для больницы: короткий топик с желтой птичкой и шорты-юбка в клеточку. Вот именно медсестрам он и не понравился. Жирные тетки, работающие в краевой больнице, которые клялись помогать людям, спрашивали у меня, у шестилетнего ребенка, следующие вопросы: «А что сейчас детям модно, как шлюхам одеваться?», «Кто же тебе такой откровенный наряд принес?», «Ты что на пляже?»

Кто такая шлюха – я не знала, но понимала, что тетеньки в белых халатах сильно злятся на меня. Маме я ничего не говорила, потому что боялась, что и она меня будет ругать за то, что я расстроила других взрослых. Она не любила, когда на меня жаловались. Ведь у хороших матерей – послушные дети.

Попала я сюда из-за укуса собственного кота. Пушистый гад разорвал мне руки. Правая пострадала меньше, а вот левой досталось. Неделю меня лечили дома, кутая руки в народное средство и пищевую пленку. В больницу повезли, когда конечности стали в два раза шире по объему, поднялась очень высокая температура.

И снова нечто чудесное сохранило мне здоровье и полноценные части тела. Лечение помогло, меня отпустили на волю. Остались лишь небольшие шрамы от когтей. Они и сейчас со мной. Кстати, кот Кеша прожил со мной долгие годы до его восемнадцати лет.

Потом было несколько сотрясений мозга из-за активных игр. Потом авария на дороге. Голова была разбита о стекло, а позже я начала резко и стремительно терять зрение. Еще один случай произошел в новой квартире во время ремонта. Родители ставили антресоль поверх шкафа, я наблюдала стоя снизу. Рядом стоял небольшой комод, который вскоре тоже должен был занять свое место в доме. Антресоль никак не хотела вставать на место, и вдруг чьи-то родительские руки не выдержали. Конструкция полетела вниз. Я этого не видела, к счастью, только слышала звук. За несколько миллисекунд до падения, мне приспичило залезть в тот самый стоящий рядом комод и поиграть в нем в «домик». Было очень страшно от такого звука, я попыталась открыть дверь комода изнутри, но она была заблокирована свалившейся антресолью. Какие силы запихали меня в этот комод и снова спасли – мне не известно, но я очень им благодарна. Помню, что я смеялась вместе с папой и мамой, что осталась жива. В том возрасте я уже понимала, что значит опасность и оценивала последствия, которые несут за собой такие события.

4

Утром я проснулась и взглянула на свой маленький стульчик, который всегда стоял около дивана. Каждый раз на нем лежали шоколадные батончики или другие сладости. Отец возвращался поздней ночью и приносил для меня эти лакомства, клал их рядом на детский стул, а утром я была без ума от радости. Но в тот день ничего не лежало на нем. Я пошла на кухню. Мама сидела у окна и плакала.

– А что батька ничего не принес мне вчера? А где он вообще?

Не знаю, но почему-то я называла папу «батькой», так было принято у нас в семье, и ему нравилось именно такое обращение.

– Он не возвращался вчера…

Мать плакала, и я принялась ее утешать. Тогда мне было шесть лет. И с того дня наша жизнь сильно изменилась.

Мобильных телефонов не было. Нельзя было так просто взять и позвонить. Да и вряд ли бы мы тогда дозвонились. Позже в этот же день мама узнала, что отца задержала полиция. То была середина девяностых годов. В России, мне кажется, почти в каждой семье кто-то делал что-то незаконное, чтобы заработать на жизнь. Но кто-то смог разжиться, а кто-то попал «на зону». Наша семья очутилась во второй категории.

С шести до десяти лет я видела отца только через стекло с решеткой и общалась через специальную телефонную трубку. Три, а может и четыре раза в год, мы приходили к нему на свидания в охраняемые домики на территории тюрьмы. Мать оставалась там на пару дней с отцом, а я в это время жила у родни. Перед проходом в тюрьму всегда следовал обыск. Полицейских я до сих пор боюсь. В памяти всплывают какие-то вечные разговоры о «передачках», ссоры мамы и ее свекрови. Последняя всегда обвиняла маму, что ее сын попал в тюрьму из-за нее. Баба Катя поясняла это тем, что маме всегда было мало денег и хотелось больше подарков от мужа. В то время, я ненавидела всех, кто говорит плохо о маме. Она была для меня единственным близким человеком на свете.