Кристальный пик - Анастасия Гор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вернись! Прочь от растений!
Он не понимал людей, но еще больше, оказывается, не понимал богов. Ибо как понять существо, переживающее даже в разгар битвы об осыпающейся коре деревьев и рыхлеющей земле, а не о том, что жертва его пытается бежать? Он ведь уже перепрыгнул руины стен и устремился к лесу, надеясь спрятаться…
Увы, на самом деле Кроличья Невеста вовсе не была олицетворением невинности и целомудрия, благословляющей бедняков и новорожденных. Она была стихией, природой в теле ребенка, неугомонной, резвой и милостивой, но суровой к тем, кто пытался нарушить ее священный баланс. Невеста двигалась быстрее, чем мог он, еще неокрепший. Юркая и прыткая, она действительно походила на кролика, стайка которых подглядывала за ними из лесной темноты.
Что будет, если он съест их всех? Это усмирило бы его голод хоть ненадолго? Дало бы шанс встретиться с другой половиной его души? А что, если…
Кроличья Невеста выросла на кромке леса прямо перед его носом и занесла над головой косу. Сощурившись от ее искристого света, он решил больше не уворачиваться. Протянул руку, коснулся ее в ответ…
И вскоре одного из четырех божеств не стало.
1. Благие гости и дурные вести
В нашем мире сердцами людей правит четверка богов. Однако как бы милосердно не было их правление, иногда сердца все равно разбиваются.
Почти половина Колеса года минула с тех пор, как тело короля Оникса Завоевателя отправилось вплавь по реке на горящем драккаре, но он по-прежнему являлся ко мне во снах, гордо восседающий на своем гранитном троне. В левой руке его лежал меч из обсидиана, и в лезвии отражалось мужественное лицо, еще не разъеденное хворью и возрастом. Я верила, что так отец говорит со мной: все в порядке, можно более не тревожиться ни за его рассудок, ни за его душу. Прямо сейчас он пирует с мамой в сиде, и там их счастье льется рекой, точно мед из посеребренных кубков.
Эти сны были единственным, ради чего я ложилась спать, пускай после каждого из них я и просыпалась в слезах.
Цварк. Цварк, цварк!
Когда подушка в очередной раз сделалась мокрой, я открыла глаза и села на постели. В этот раз в моем сне был не только отец, но и что-то красное, по-змеиному скользкое, вызывающее ощущение чужеродного присутствия и вторжения… Пальцы по привычке потянулись к изголовью, ища рунический став[1] от бессонницы и кошмаров, пока я не вспомнила, что никаких рун здесь нет — кровать-то не моя.
Башня Соляриса, прежде напоминающая амбар с залежами трухлявой мебели, отныне выглядела куда чище и наконец-то походила на людскую спальню. Истрепанный и изъеденный молью балдахин сменили полупрозрачные занавески из тафты, а сломанные стулья и тумбы переехали в дальний конец комнаты, освободив достаточно пространства, чтобы раскинуть по центру медвежьи шкуры. Воздух в башне тоже посвежел: с тех пор, как я повадилась ночевать здесь, Солярис приучился проветривать комнату по несколько раз в день. То был редкий жест его заботы, как и объятия чешуйчатого хвоста, коим он окольцовывал меня во сне, притягивая ближе. Правда, сейчас половина постели Сола пустовала, холодная, а одно из окон, распахнутое настежь, со скрипом раскачивалось. Вряд ли для того, чтобы впустить свежий воздух — скорее, чтобы кого-то выпустить.
Цварк!
Так вот что меня разбудило на самом деле: вовсе не дурной сон, а ходящая ходуном крыша и черепица, сыплющаяся из-под драконьих когтей.
— Моря иссохнут, города сровняются с землей, горы развеются прахом по ветру, ибо ничто не вечно… Кроме Соляриса и его привычки делать все наперекор, — протянула я саркастично, когда наконец-то растерла заспанные глаза и разглядела Сола, юркнувшего через окно обратно в башню и усевшегося у меня в изножье. — Я же просила тебя не карабкаться по крышам! Мы еще прошлые пробоины не залатали. Знаешь, каково выслушивать стенания Гвидиона о потерях казны по четыре часа в день⁈
Солярис оставил это замечание без ответа, равно как и все предыдущие. Едва ли ему было хоть какое-то дело до состояния казны, а уж тем более до Гвидиона с его фанатичной бережливостью: тот всегда хватался за сердце и пророчил Дейрдре скорое разорение, едва находились траты больше, чем стоили крестьянские сапоги. Иногда мне казалось, что Солярис специально изводит его, подкидывая казначеям побольше счетов. Вот и сейчас он лишь усмехнулся и молча приложил ладонь к моему лицу, пока я не вспомнила, какое оно мокрое, и не попыталась отвернуться. Его когти безболезненно царапнули меня по щеке вслед за солеными каплями, высыхающими на коже.
— Вставай, — сказал Сол тихим, вкрадчивым тоном, и я уж было подумала, не стряслось ли чего, как он тут же добавил: — Погода на улице отличная.
Глаза Соляриса горели ярко, точно рассветное зарево за стрельчатым окном. Небо только-только окрасилось тем же золотом, и первые лучи, как игривые дети, прыгали по углам комнаты, расписывая мрачные стены из серого камня летними красками. В этих лучах волосы Соляриса тоже начинали светиться, напоминая перламутровый шелк, в рубаху из которого он был одет. Широкий ворот с вырезом до ключиц приоткрыл верхнюю часть его безупречно белой груди, когда Сол склонил голову набок от моего вопроса:
— Что на тебя нашло? Сам же сказал, что в такой ответственный день мне нужно хорошенько выспаться…
— Не похоже, будто у тебя был хотя бы шанс на крепкий и здоровый сон, — парировал он, многозначительно кивнув на мою подушку, по которой расползлись бесформенные пятна. Лучшее доказательство его правоты, как и мой протяжный стон. — И да, не забудь в этот раз перевязать руки.
Сол бросил мне на покрывало ленты из телячьей кожи, а затем потрепал меня по волосам, как дитя, и вскочил на подоконник. Оттолкнувшись, он сиганул в открытое окно — прямо туда, где отныне встречать восход мне нравилось больше, чем в постели.
В Столице, что распростерлась куда севернее прочих городов, месяц благозвучия всегда выдавался теплым, но в этот раз он превзошел сам себя и уже спозаранку душил туат Дейрдре зноем. Впрочем, после месяца воя, который всегда оставлял за собою хворающих от воспаления легких детей и продавленные снегом
